ет про дверь. Пальцы привычно ло-
жатся на струны,  сколько миллионов раз они уже ложились так и бессоз-
нательно перебирали,  извлекая неясные и неконтекстные звуки. И еще по
одной. Пора.
                               Закрой за мною дверь
                           И погаси огонь свечи в окне
   Сколько лет назад он сочинил это?  Юношеская романтика ушла из него
вместе с разумом.
                             Не вспоминай меня теперь
                                  Мой дом нигде
                      И я еще не знаю свой дальнейший путь,
                                   Но знаю то,
                          Что вряд ли я сюда еще вернусь
   Она сидит напротив, ну, не совсем напротив, немного справа, в крес-
ле,  сложив  под собой ноги в чем-то черном и узком,  курит и смотрит.
Она слушает,  как и все,  кто когда-нибудь слышал его в первый раз. Ей
интересно, но взгляд ее не здесь, он тоже нигде.
                                   Спасение мое
                          Я разучился видеть сзади свет
   Она не поддерживает разговор, только смеется иногда немного смущен-
но.  Смех ее не примечателен ничем, обычный смех, обычные штаны, обыч-
ное каре.
                            Я не смогу сказать им нет
   Да, да,  налейте мне еще, я буду. Время? Полночь. Интересно, а она?
Смотри-ка, и она тоже.
                                   И повернуть
                      Назад, туда, где тихо плачет в темноте
   В темноте я не совершенно не могу различить цвета ее  волос.  Хотя,
честно говоря, цвет волос всегда интересовал меня меньше всего. Навер-
но,  самый обычный - не черный, не белый, а обычный - ну, вы знаете, о
чем я говорю.
                                  Моя печаль...
                       К ней вряд ли я когда-нибудь вернусь
   Странно то,  как она положила голову на вытянутые вперед и сцеплен-
ные руки, потянулась, передернула плечами - и опять сидит, как и рань-
ше, подвернув ноги и уперев локти в колени. Лицо на ладонях.
                                Забудь про суету.
   Она сидит теперь совершенно молча,  только улыбается иногда. Подоз-
рительное имя у нее:  Кристина.  Во всяком случае, именно так называет
ее тот чувак, что сидит рядом, омерзительная рожа, просто ханыга.
                          Ты видишь, я уже давно не тот
   Э, да  он  явно  чего-то хочет от молчаливой Кристины.  Чего-нибудь
детского, иначе с чего бы это она так много курила? Немного жалко...
                            Любовь как старый анекдот
                                   И через час
   Нет, сейчас спасать ее еще рано. Сейчас для нее время ритуалов. Нам
надо  серьезно  поговорить  пойдем в спальню в ванную не сиди как пень
зачем ты меня мучаешь я же тебя люблю или ты не понимаешь да ты не по-
нимаешь. Совсем поскучнели ее глаза.
                       Мы рассмеемся, ты забудешь обо мне.
                                    Я о тебе.
   Ну так и есть.  Теперь он, верно, перешел к Ну пожалуйста я все для
тебя сделаю а без тебя я помру мне ведь в жизни ничего кроме  тебя  не
надо.  Она, кажется, сейчас или заснет или отдастся ему, так он ей на-
доел.
                        Но вряд ли я когда-нибудь вернусь.
   Вот, в общем-то,  и все. Ну что ты так смотришь на меня, таинствен-
ная Кристина,  ну удели ему хоть один процент своего драгоценного вни-
мания,  а то он сейчас начнет называть тебя сукой,  а это будет непра-
вильно. Конечно, какой разговор, еще по одной. Можно даже по две. Ско-
ро все потихоньку начнут косеть.  Начнут вспоминать детство, разбирать
полеты. Тогда уже будет неинтересно, надо будет уходить в леса. Может,
с ней?  Как там,  на фронтах? Спокойно. Видать по всему, не стал он ее
сукой называть,  чем радует меня. Просто встал и ушел неизвестно куда.
А, впрочем, известно: сначала он пойдет на кухню и съест там три пачки
димедрола,  потом  пойдет  в ванную и вспорет себе вены,  потом срежет
бельевую веревку и,  оставляя на полу неопрятные красные полосы, пере-
местится в коридор, залезет на табуретку, привяжет веревку к крюку для
люстры и повесится.  Хотя он мог бы это сделать и в ванной,  тогда  не
пришлось  бы  в коридоре мыть пол.  Петя,  посмотри,  в коридоре висит
кто-нибудь? Нет? А в ванной? А где тот человек, что приставал к девуш-
ке идиотскими словами?  Ушел?  Да,  наверно,  я чего-то упустил в этой
жизни.  Видимо, что-то прошло мимо. Пойду на кухню, посмотрю на посуду
- мне есть о чем подумать. Мне есть, что обсудить с мамой.
   Эта кухня мало похожа на операционную. Она достаточно темна, проку-
рена,  уютна и имеет огромное древнее кресло в углу.  Почетное кресло.
Буду сидеть в нем.  Курить свои злые сигареты и думать о времени между
собакой и волком.  Ну почему, почему, мама, в сумерках все так неконк-
ретно?  Ну, понятно, день не день, ночь не ночь, ни темно, ни светло -
это все так.  Но почему в сумерках мне кажется,  что я велик?  Незримо
велик. Я - супершпион одного большого, главного государства и еще сот-
ни маленьких государств.  Вот он я, иду по лесной дорожке к автобусной
остановке  -  всегда первая серия всемирного шпионского кино про меня,
призы в Канне,  смокинг, прожектора, цветы в машину... Вот я иду, нес-
гибаемый и коварный,  злобный убийца и гениальный диверсант.  В потном
людном метро бросаю взгляд на оставленную  мне  в  качестве  условного
сигнала  сигаретную пачку,  сигнал принят,  десятки генералов и тысячи
следователей ломают голову:  где утечка?  Вот я поздней ночью,  пьяный
вдрызг ползу по подземному переходу, а очень редкие прохожие брезгливо
и опасливо отходят в сторону.  Откуда знать им,  что на самом  деле  я
трезв,  как стекло, просто я веду наблюдение за тайной плиткой на сте-
не, восьмой от южного входа в третьем ряду снизу. Так и есть: на плит-
ку прилеплен кусок жевательной резины, прилеплен человеком, понятия не
имеющем обо мне, но получившим ответственное астральное задание от за-
гадочного незнакомца,  который, впрочем, тоже обо мне ничего не знает.
Никто обо мне ничего не знает: ни мама, ни генералы, ни Айседор Степа-
нович  из тридцать восьмой квартиры,  ни девушка Кристина.  Я - тайный
агент всех разведок, я и сам то о себе знаю далеко не все.
   Что я тут делаю?  Смотрю на посуду.  А ты?  А я к тебе пришла. Я не
заметил, как она вошла, по-моему, просто соткалась из воздуха. Худень-
кая,  метр шестьдесят шесть,  тонкие ножки - узкие штанишки. И большие
серые глазенки. Она смотрела в угол, сидя на табуретке посередине кух-
ни,  зажав ладошки между бедер. Ко мне? Ну, тогда давай знакомиться, а
то  я  скоро напьюсь.  Меня зовут Кристина - сказала Кристина.  А я не
помню, как меня зовут. Забыл. Давай, что ли, покурим? Давай. Она здесь
впервые,  ее  привел этот самый надоевший надоеда,  просто скучно было
дома, и она пошла. Чем я занимаюсь? Да ничем, так, живу. Пью спиртное,
сочиняю песни,  хожу в гости, езжу в Ленинград. Шпионю в сумерки. Как,
шпионишь?  Так,  шпионю. Но только в сумерки. Она смеется. Она учится,
но учиться не хочет,  чего хочет,  не знает,  не хочет ничего. Обычное
дело, говорю я, почти все девушки в этой стране ничего не хотят. Обыч-
ное дело.  Обычная девочка. Что-то мне здесь надоело, говорит она. Так
давай уйдем отсюда,  уйдем в темноту Варшавской улицы,  пойдем к  Мос-
ковским  воротам,  наберем  камней и перебьем там все дурацкие фонари.
Зачем? - смеется она. Можно мне к тебе на колени? И не успеваю я отве-
тить, что да, конечно можно, как она уже сидит, а за окном что-то бди-
тельно воет,  а в большой комнате идет спор о железных дорогах в Чили,
а мне кажется, что я сплю - ведь выпито совсем не мало, ведь выпито-то
достаточно.  Зачем?  - глупо переспрашиваю я, - Да просто так. Она тя-
нется  вверх,  потом передергивает узкими плечами,  мягко обвивает мою
шею своими тонкими руками,  я что-то пытаюсь подумать,  а ее  рот,  ее
мягкий теплый рот уже здесь,  мама,  как это рано, но как это приятно,
просто не хочется отрываться,  но нет,  она уже отвернулась.  Уже все.
Ну,  пойдем,  -  спрыгивая с моих колен и скрываясь в коридоре.  Тихо,
по-английски,  не скрипя дверью - и вот мы уже с ней на улице, а я по-
чему-то не верю в происходящее,  я вообще очень недоверчив - я же шпи-
он-агент,  мне должно,  хотя почему, собственно, ведь самая обычная, и
сколько раз уже такое было: завтра проснется рядом со мной, поцелует в
щечку и больше не увижу никогда,  только имя, одно имя - Кристина, как
легкий снег в новогоднюю ночь...
   Мимо нас дома, дома, дворы, она болтает о своих родителях-подругах,
все как обычно,  все как в песнях, я курю, она на ходу не может, ночь,
звезды, тихий ветер. Целоваться? - спрашивает она, и тут меня прорыва-
ет,  я хватаю ее,  тоненькую,  дрожащую от чего-то взрослого, прижимаю
всю к себе и целую,  целую не отрываясь рот ее,  лоб,  уши, шею, ниже,
целую все это детское,  нежное, с виду такое робкое, хотя ей двадцать,
но ведь больше пятнадцати не дашь,  а она умеет целоваться, и от этого
еще меньше доверия к ночи, мама, да я пьян почти, да я сплю, но не дай
мне проснуться,  мой сон так чудесен... Через три бесконечности мы от-
рываемся друг от друга и продолжаем путь,  я узнаю, что она год жила с
тем,  повесившимся и потом ушедшим,  что он ей надоел,  а поначалу был
такой славный,  что семья - это неправильно и неинтересно совсем,  что
она  хочет  в Москву и что никогда там раньше не была,  хотя у нее там
есть подруга,  какая подруга,  чудо мое,  причем здесь подруга, причем
здесь метро Бауманская,  нет,  я не знаю никого в том районе, я вообще
никого не знаю,  я инкогнито, а вот и Московские ворота, пора собирать
камни. Она спрашивает, действительно ли я хочу разбить все эти прожек-
тора, я говорю, что действительно, но ведь кругом едут машины, нас по-
винтят,  я обещаю, что не повинтят, мне просто необходимо их перебить,
таково мое сверхсекретное задание на эту ночь. И мы ходим под большими
уродскими  воротами  и собираем те самые камни,  которыми я разбил эти
прожектора в прошлый раз,  полтора года назад,  с ней, мама, она тогда
еще была...  Теперь эти чудовищные фонари починили, и они снова пыльно
светят на никому не нужные ворота, громоздящиеся прямо посередь проез-
жей части.
   Я выбираю полкирпича,  отхожу к самым воротам, размахиваюсь и стре-
ляю в самый левый от меня прожектор.  Кристина  испуганно  смотрит  по
сторонам,  вероятно,  ожидая немедленного свинчивания. Промазал. Вооб-
ще-то я отличный стрелок,  мне положено, но сегодня я пьян и теперь не
сумерки, а ночь. К тому же действительно могут свинтить, но что делать
- отступать поздно. Я снова беру камень, отхожу к воротам, может, пой-
дем назад?  нет, милая, меня послали - я должен продержаться. Размахи-
ваюсь и бросаю. Тупая стеклянная морда лопается с глухим, каким-то по-
тусторонним звуком, мгновением позже испускает дух в виде облачка пыли
и гаснет.  Бедная девочка с ужасом втягивает голову в плечи,  ожидание
суровой кары,  но машины как ни в чем ни бывало продолжают проноситься
мимо,  никто не приходит и не заламывает руки. Тем временем я разбиваю
другой  фонарь.  Испуг моей маленькой соучастницы постепенно исчезает,
Кристина смелеет,  сама берет камень,  отбегает к воротам и легко, как
будто всю жизнь этим занималась, приканчивает еще один глаз. Она зами-
рает на мгновение от страха,  потом радостно улыбается и  хватает  еще
один камень.  Мы начинаем буйство,  не останавливаясь ни на секунду, с
одной стороны,  с другой, опять с этой, вон тот не дается, собака, да-
вай его вместе,  залпом,  а они удивленно хлопают,  пылят, ненавистные
ворота быстро погружаются в темноту.  А пять минут спустя мы с ней уже
несемся в глуши спящих дворов, никаких сирен, дыхание перехватывает, в
какой-то арке она останавливается и кричит,  что дальше не пойдет,  не
может, я бросаюсь к ней и начинаю целовать, она закрывает глаза, и ру-
ки мои пьяные,  наглые мои руки беспорядочно гуляют по  ее  невозможно
тонкому  телу,  останавливаясь ненадолго лишь там,  где бьется живое и
мягкое, вроде пульса, под майкой ничего нет, я чувствую это, я упразд-
няю майку,  не надо,  - шепчет она, а сама прижимает свою голову вниз,
мой жадный рот хватает все это,  пьет ее, это продолжается бесконечно,
нет,  я не хочу просыпаться,  я совсем уже трезв, что же будет дальше,
как же это делать в грязной арке, мама, помоги нам уйти отсюда.
   На стену арки падает яркий луч и движется непонятно,  под  каким-то
диким  углом,  вырывая  меня и ее из темноты и бросая в слепящий день,
шум мотора все ближе,  она хватает валяющуюся на  земле  майку,  и  мы
опять бежим, странного вида чувак и полуголое чудо, по тесным колодез-
ным дворам,  беспорядочно сворачивая, как бог на душу положит, налево,
налево,  прямо, направо, дальше не помню ничего, но тут мы оказываемся
в каком-то подъезде, до чего знакомый этот подъезд, я же совсем недав-
но здесь был...  Переводим дыхание. Она молча натягивает майку и нажи-
мает кнопку лифта. Я проясняюсь, я хочу схватить ее опять, но она мяг-
ко высвобождается и звонит в дверь.  Номер тринадцать.  Где были? Так,
гуляли...  Так и есть,  я был просто уверен в этом: все спальные места
уже разобраны,  не спят каких-то два человека,  я их знаю,  я их давно
знаю,  кипит чайник, на столе в кухне недопитая водка. Где мой свитер?
Кристина бродит между достаточно беспорядочно разбросанными телами,  у
кого-то из под головы вынимает свой свитер,  натягивает его, легко ка-
сается губами моей давно уже небритой щеки, говорит Ну, пока и внезап-
но исчезает. Так же внезапно, как и появилась уже когда-то давным-дав-
но, тысячу лет назад.
   Светает. Мне немного непонятно и обидно, что знакомство закончилось
так безрезультатно, что делать, я привык к другому исходу, я легко пе-
чален  и  иду на кухню пить чай.  У меня остались сигареты и поэтому я
желанный гость. Мы курим. Они спрашивают меня, как девочка, я отвечаю,
что девочка ничего, что мы с девочкой перебили весь свет на Московских
воротах и жалко,  что она ушла,  я был уверен,  что эту ночь проведу с
ней. Ну, не получилось - так не получилось, и раньше иногда не получа-
лось,  она, наверно, не такая, можно, я еще водочки выпью? Водочка во-
дочкой, чаек чайком, воспоминания дней минувших, как молоды мы были...
За окном уже светло,  а может всю ночь было светло, это ведь Ленинград
- я уже не помню этих деталей. По-моему, все-таки было темно. Спать...
Они спрашивают, почему я не задержал ее, постелили бы нам на кухне, на
полу,  я отвечаю,  что не знаю и что теперь уже поздно об этом думать,
что теперь я с удовольствием посплю на кухонном полу и один,  нет, го-
ворят они,  теперь-то как раз мне одному никак не удастся, что им тоже
надо где-то спать, слово, слово, короче, ложимся. И спим.


                                     7.
   Сны, сны, сны. Снились ему сны, несмотря на все выпитое - снились.
   Утро, утро,  вечер.  Лес, хороший подъезд. Паркет, балкон, прозрач-
ная.  Отличный металлический гараж.  Сиреневое. Ножки-пешки. Ручки-ду-
рочки.  Волос нет. Доплата большая, да три человека. Утюг мой, да я. И
дети.
   Дети эти книжки читают каждый день.  Дети каждый день едут в метро.
Каждый день в метро едут ножки-пешки,  серая накидка.  Мой милый,  что
тебе я сделала?
   Жетон в жетоноприемник.  Мимо лязгающих рук турникета,  мимо усатой
женщины в красной фуражке, мимо скучных цветов, вниз, вниз, в прохлад-
ную духоту,  в преисподнюю,  в лестницу, в чудесницу, вовремя, вовремя
сойти,  перепрыгнуть  через  расческу,  пожирающую пыльные ступени - в
них,  в детей стремящихся ехать весь день.  Я не боюсь,  я иду туда, я
специален.  Туннель черен,  рельсы извивисты,  полминуты, минута, ВОЗ-
ДУХ!!!!!! Все ложатся, а она свистит, воет, приближается к земле, спа-
сения нет,  мы все умрем, еще мгновение - и вот он влетает, синий, го-
лубой, зеленый, шипит, брызжет и замедляет ход.
   Странно, да,  но все спаслись, двери осторожно открылись и присутс-
твующие потеряли разум. Это мы так ездим, это так мы едем. Езда в мет-
ро - это вам не езда в троллейбусе трамвае автобусе такси самолете по-
езде жигулях.  Метрополитен шумен и андеграунден - разговаривать нель-
зя, только кричать, кричать тоже нельзя, поскольку в метро, а не в ле-
су.
   Привстану вот  здесь,  прислонюсь к НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ и призадумаюсь.
Да,  кстати,  милая моя,  в вас весу килограмм двести, я ничего против
этого не имею,  но прошу вас, просто умоляю - сойдите с моей левой но-
ги.  Что? Хорошо, раз вам некуда подвинуться, так и быть, подвинусь я,
но сойдите,  снизойдите, сползите, дура ты что не понимаешь ты что уши
по утрам не моешь убери свою телегу пока я не выкинул ее  на  хрен  из
поезда  караул  бандит отдай мою сумочку сумочку отдай это что сумочка
это у тебя чемодан а не сумочка сволочь ты бездуховная.  Дайте мне ва-
локордин  валидол эфедрин кодеин димедрол аспирин мышьяк - все,  сразу
все давайте, одно отдельное средство не снимет моего недоумения.
   Товарищи пассажиры вы уж извините что мы к вам обращаемся  мы  сами
беженцы  с  тамбова приехали к вам лечить детей а все деньги и вещи на
вокзале украли нас там тридцать семей помогите пожалуйста кто чем  мо-
жет на дело божье дай он вам здоровья.  И еще товарищи пассажиры вы уж
извините совсем но скажите этой девушке чтобы она убрала свою  сумочку
с  моей  ноги  а то я сейчас ей-богу поезд захвачу и в тегеран поедем.
Мне терять нечего.
   Вы сходите? А вы? А вам какое дело? А вам какое дело? Знаете, моло-
дой человек,  я в ваши годы на энтих местах не сидел. Знаю, дед, тогда
метро даже в Лондоне еще не успели прорыть.  Но я уверяю тебя, дед, да
просто так - поверь мне:  ничего хорошего в этих местах нет. Они такие
же,  как и те,  напротив.  Если даже не хуже. Да? Да! А может все-таки
уступишь,  мне девяносто семь лет. Вот тебе, молодой человек, сколько?
Не помню.  Постой, постой, это что ж значит, это значит я встану, так?
А ты, значит, в это время сядешь, да? Ну-у-у, дед... А впрочем, я сей-
час буду выходить, поэтому садись, только садись быстро - она не дрем-
лет.   Внимание,  дед,  сосредоточься,  я  встаю.  Три,  два,  один...
Де-е-е-ед!!!  Ну вот, все пропукал. Девушка, я же это место не вам ус-
тупал! Ноги у вас болят... Извини, дед, не судьба, выхожу.
   В переходы подземные, в катакомбы и казематы. В Брестскую, так ска-
зать, в крепость. И что же вижу? Вижу, вижу, бегу за ней, глазки-люти-
ки,  пегое каре. Сны мои в пьяную ночь. Постой, не спеши, какая разни-
ца,  как меня зовут,  а если нам в Опалиху? Может, там и нет никого, в
этой  Опалихе,  но это не беда - я знаю,  где ключ.  Как звать меня не
помню,  сколько лет мне не знаю,  знаю только, что бывает день, бывает
вечер,  иногда бывает ночь.  Утра не бывает никогда - не помню. Не ви-
дел.  Не знаю.  Может,  это и не я вовсе,  а светлой памяти посыпанный
пеплом Дзе. А может и ты - это и не ты совсем, а на самом деле ты при-
езжаешь в пятницу,  восьмого,  вечером.  Из страны Германии, из города
Берлина.  Но какая разница! В Опалиху! Дай только опущу монету в моне-
топриемник.
   Алло, меня можно не ждать - я больше ни приеду никогда,  я встретил
ее, она очень мила и согласна со мной в Опалиху, а там... Нет, не надо
слез, прощаний и прощений, не надо мусорить, прошу считать меня оправ-
давшим оказанное мне высокое доверие.  Забудьте меня сразу.  Теперь мы
уже на Тушинской. И дальше.
   А вот эта улица,  вот этот дом.  А вот ключ - действительно, никого
нет,  хотя кому бы здесь быть - ведь это мой дом. Мой охотничий домик.
Заимка. Запустим камин, сядем рядом, в мягкие кресла с бокалом хороше-
го  красного  вина  и  протянем  ноги к огню.  Я расскажу тебе о своих
охотских трофеях.
   Видишь, вот та голова,  слева, над саблями? Ее звали Елена, я нена-
вижу это имя. Она была тиха, я носил ей портфель до дома, обсуждал за-
дания на завтра и сидел с ней за одной партой.  Случилось в школе неч-
то.  Она  не  выдержала этого - весь класс этого не выдержал.  Выжил я
один - потому что не пр