яют.  Но
поскольку они такие  большие  и  сложные,  то  могут  принимать  множество
различных форм и порой  может  возникать  новый  вид  белка,  способный  к
воспроизводству: иными словами, вирус. Именно так появились  все  вирусные
болезни, просто потому,  что  что-то  встряхнуло  самую  обычную  молекулу
белка,  когда  та  формировалась,  и  атомы  азота  сцепились  не  с  теми
цепочками.
     Моя теория такова: белок альфа, который я реконструировал, исходя  из
знаний о  его  потомках,  белках  бета  и  гамма,  существовал  некогда  в
человеческом теле, как  безобидная  и  безвредная  молекула.  Потом  вдруг
кто-то икнул, когда одна из них формировалась и - готово! Вот вам молекула
бета. Однако бета не безвредна, она быстро воспроизводится и тормозит рост
волос. Вскоре все  представители  нашего  вида  -  до  того  обросшие  как
обезьяны - цепляют этот вирус и теряют волосяной покров. Более  того,  это
один из тех вирусов, которые проникают в плод, из-за чего у  новорожденных
тоже нет волос.
     Наши предки поначалу немного подрожали от холода, а  потом  научились
прикрываться звериными шкурами и разводить огонь. Так и началось  движение
к цивилизации! Подумай только - если бы не эта  маленькая  молекула  белка
бета, все мы были бы сейчас чем-то вроде шимпанзе или  горилл,  во  всяком
случае человекоподобных обезьян.
     А теперь, как мне кажется, произошла очередная  перемена  в  строении
молекулы, превратив ее из молекулы бета в молекулу гамма  -  безвредную  и
безобидную, как альфа. И мы вновь оказались в исходной точке.
     Наша с тобой задача заключается в том, чтобы найти способ превращения
молекул гамма, которые кишат в  нас,  обратно  в  молекулы  бета.  Другими
словами, сейчас, когда мы неожиданно излечились от болезни, эндемичной для
нашей расы много тысяч лет, мы снова хотим  ею  заболеть.  И,  кажется,  я
знаю, как этого достичь.
     Больше я ничего от него не добился, и мы принялись за работу.  Спустя
несколько недель он заявил, что хочет провести на  себе  эксперимент:  его
методика заключалась в комбинации лекарств  (насколько  помню,  одно  было
против  сна)  и  лихорадки,  вызванной  электромагнитным  действием  токов
высокой частоты.
     Мне это не очень-то нравилось, ведь Оливейра был отличным  человеком,
а доза, которую он собирался принять, могла бы отправить на тот свет  полк
солдат. И все же он ее принял. Она, естественно, его едва  не  прикончила.
Однако через три дня он кое-как вернулся в норму и  обезумел  от  радости,
когда оказалось, что волосы с его  тела  буквально  осыпаются.  Через  две
недели у него осталось волос не больше, чем должен иметь любой  нормальный
мексиканский профессор вирусологии. Вот тут-то нас и ждал  сюрприз,  и  не
очень приятный.
     Мы ждали большой популярности и соответственно к  ней  приготовились.
Помню, как я целую минуту разглядывал лицо Оливейры и наконец заверил, что
усы его подстрижены идеально ровно, а потом попросил  завязать  мой  новый
галстук.
     Наше эпохальное открытие вызвало два телефонных звонка  от  скучающих
репортеров, несколько вопросов от издателей научных изданий  и  ни  одного
фотографа! Да, мы попали в научный отдел "Нью-Йорк таймс", но лишь в  виде
двенадцатистрочной заметки: "Профессор Оливейра  и  его  ассистент  -  без
фамилии - обнаружили причину сверхволосатости и действенное лекарство".  И
ни слова о возможных последствиях нашего открытия.
     Контракт  с  Медицинским  Центром  запрещал  нам  использовать   наше
открытие в целях торговли, но мы ожидали, что это сделает множество людей,
как только методика будет опубликована.  Ничего  подобного  не  случилось.
Честно говоря, мы вызвали не большую  сенсацию,  чем  если  бы  обнаружили
связь между температурой воды и тональностью кваканья жаб.
     Неделей позже мы разговаривали об открытии  с  директором  института.
Оливейра хотел, чтобы он использовал свое влияние  для  создания  клиники.
Директор не проявил особого энтузиазма.
     - Была пара звонков, - признал он, - но не стоящих внимания. Помните,
что происходило, когда Циммерман изобрел лекарство от  рака?  На  сей  раз
ничего похожего. Честно говоря, сомневаюсь, что я хотел  бы  подвергнуться
вашему лечению, доктор Оливейра, будь оно даже стопроцентной гарантией.  Я
ни  в  коем  случае  не  собираюсь   приуменьшать   вашего   удивительного
достижения, но... - Он расчесал пальцами волосы  на  груди,  длиной  около
шести дюймов, с прекрасным шелковистым оттенком, - понимаете, мне нравится
моя шерсть и, думаю, я чувствовал бы себя неуверенно в голой  коже.  Кроме
того, этот наряд гораздо более экономичен, чем костюм. И скажу без  ложной
скромности, довольно красив. Моя семья всегда  ругала  меня  за  небрежный
внешний вид, а теперь - сами видите! Никто  из  них  не  может  похвастать
таким мехом, как у меня!
     Мы  вышли  слегка  удрученные   и   принялись   письменно   и   устно
расспрашивать своих знакомых, хотят ли они подвергнуться лечению Оливейры.
Некоторые ответили, что могли бы  попробовать,  если  найдется  достаточно
желающих, но большинство высказались примерно так же,  как  директор.  Они
привыкли к своим волосам и не видели причин возвращаться к прежней гладкой
коже.
     - Ну что же, Пэт, - сказал  Оливейра,  -  похоже,  наше  открытие  не
принесет нам славы.  Но  мы  еще  можем  заработать  на  нем.  Помнишь  ту
миллионную премию? Я отправил нужные бумаги, как только  выздоровел  после
лечения, и со дня на день должен прийти ответ от правительства.
     И действительно пришел. Я как раз был в его квартире, и мы болтали  о
том о сем, когда ворвалась миссис Оливейра с письмом в руке, пища:
     - Открой, Роман, открой!
     Он неторопливо вскрыл письмо, разгладил листок и прочитал. Нахмурился
и прочитал еще раз. Потом отложил письмо, очень осторожно вынул  папиросу,
закурил ее со стороны мундштука и очень мягко сказал:
     - Снова осечка, Пэт. Никогда бы не  подумал,  что  эта  премия  имеет
временной лимит. Похоже, какой-то хитрый сукин сын в  Конгрессе  определил
срок, который истек первого мая. Помнишь, я послал письмо  девятнадцатого,
а они получили его двадцать первого. На три недели позднее!
     Я взглянул на Оливейру, он на меня, а потом на жену. Она ответила ему
взглядом, а затем молча сходила в кабинет и принесла две  большие  бутылки
текилы и три рюмки. Оливейра подвинул к  столу  три  стула  и  со  вздохом
опустился на один.
     - Пэт, - сказал он, - наверное, у  меня  никогда  не  будет  миллиона
долларов, но у меня есть нечто  гораздо  более  ценное:  женщина,  которая
знает, что нужно в такую минуту!
     Вот вам история, лежавшая в основе Великого Перелома, по крайней мере
один из ее аспектов. Вот почему, когда мы  сегодня  говорим  о  платиновой
блондинке, звезде экрана, то имеем в виду не только  прическу,  но  и  всю
серебристую шерсть, покрывающую ее с ног до головы.
     И еще одно. Спустя несколько дней Берт Кафкет пригласил меня на ужин.
Когда я рассказал ему и его жене о злоключениях, выпавших на нашу долю, он
спросил, как дела с акциями фирм, производящих депиляторы.
     - Я заметил, что эти акции упали до уровня перед Переломом, - добавил
он.
     - Точно, - ответил я. - Когда они начали падать, я не обратил на  это
внимания, поскольку был слишком  занят  исследованиями.  Спохватился  я  в
самое время, чтобы выйти из дела с жалкой  несколькоцентовой  прибылью  на
акции. А как у тебя с теми таинственными фирмами, которым  ты  отдал  свои
деньги?
     - Видел мою новую машину перед домом? - с улыбкой спросил Берт. -  Ею
я обязан им. Точнее, ей, поскольку то была одна фирма:  Компания  Джонс  и
Галлоуэй.
     - А что производит Компания Джонс и Галлоуэй? Я никогда  о  такой  не
слышал.
     - Они производят... - улыбка Берта стала такой широкой, словно хотела
обогнуть голову и соединиться на затылке, - ...скребницы!
     - Вот и все. О, вот и Карл с пивом. Тебе сдавать, Ганнибал...



                       Л.Спрэг де Кемп

                       Экзальтированный

    Похожий на  аиста  человек  с  седой   козлиной   бородкой
перемешал  на столе двенадцать черных деталек.  - Попробуй еще
раз, - сказал он.
    Студент вздохнул. - Хорошо, профессор Метьюэн. - Он бросил
угрюмый взгляд на Джонни Блэка, что сидел напротив него, держа
коготь на кнопке секундомера.  Джонни бесстрастно посмотрел на
него сквозь очки,  нацепленные на морду,  поросшую  желтоватой
шерстью.
    - Начали, - произнес Айра Метьюэн. Джонни нажал на кнопку.
    Студент начал вторую попытку.
Двенадцать деталек  были  трехмерной  составной  головоломкой;
сложенные вместе,  они должны были образовать куб.  Сейчас куб
был  распилен  по  неправильным  изломанным  линиям,  так  что
сложить двенадцать кусочков воедино было не так-то просто.
    Студент перебирал детальки,  по очереди подгоняя их к той,
что  держал  в  руке.  Тикал секундомер.  За четыре минуты ему
удалось сложить их все,  кроме  одной.  Этот  угловой  кусочек
просто не мог войти в оставшееся место. Студент покрутил его в
пальцах  и  попытался  затолкнуть  внутрь.  Потом  внимательно
осмотрел и попробовал опять, но несоответствие осталось.
    Студент сдался. - В чем здесь фокус? - спросил он. Метьюен
перевернул детальку вверх ногами. Она вошла.
    - Вот черт! - пробормотал студент. - Я бы и сам догадался,
не будь тут Джонни.
    Вместо возмущения  на  морде  Джонни   появился   медвежий
эквивалент улыбки.  Метьюэн поинтересовался у студента, почему
он так считает.
    - Он  меня каким-то образом отвлекает.  Я-то знаю,  что он
дружелюбен и все такое,  но...  дело вот в чем.  Поступил я  в
Йельский   университет,   чтобы  стать  психологом.  Слышал  о
подопытных животных, ну, обезьяны там, медведи и прочие. А тут
прихожу  я  сюда,  а медведь ставит опыты на м н е.  Просто из
себя выводит.
    - Вот и хорошо,  - сказал Метьюэен.  - Как раз то,  что мы
хотели.  Мы изучаем не  сам  тест  с  головоломкой,  а  эффект
присутствия Джонни на тех, кто его выполняет. Хотим установить
раздражительности Джонни - его способность раздражать людей. А
заодно  и  влияние многих других раздражающих факторов,  таких
как различные звуки и запахи. Я тебе об этом не говорил, иначе
это повлияло бы на достоверность результата.
    - Понял. Но я заработал свои пять долларов?
    - Конечно.  До свидания,  Китчелл.  Пойдем,  Джонни, у нас
осталось  времени  в  обрез,  только-только  успеем  дойти  до
аудитории. Приберем здесь потом.
    Когда они вышли из кабинета Метьюэна,  Джонни  спросил:  -
Послушайте, босс, чувствуете уже какой-нибудь эффект?
    - Ни малейшего,  -  ответил  Метьюен.  -  Думаю,  что  моя
исходная теория была верна,  и что электрическое сопротивление
промежутков между человеческими нейронами понизить уже нельзя,
так  что  сделанная  человеку инъекция "препарата Метьюена" не
даст заметного эффекта. Очень жаль, Джонни, но боюсь, что твой
босс   не   станет  гением,  испробовав  на  себе  собственный
препарат.
    Средство Метьюена  повысило  разумность  Джонни  от уровня
нормального бурого медведя до  уровня  человека  -  или,  если
точнее,  до  его  медвежьего  эквивалента.  Оно  позволило ему
добиться впечатляющих  успехов  на  Виргинских  островах  и  в
зоопарке  Централ-Парка.  Оно  подействовало  и  на  некоторых
других животных в упомянутом зоопарке, но результаты оказались
достойными сожаления.
    - Шэрр,  - прорычал Джонни с урсо-американским акцентом, -
по-моему,  не  штоит  шитать  лекшию  шейчаш,  пррепаррат ешше
дейшштвует. А вдррух...
    Но они  уже  пришли.  В  аудитории сидело лишь с полдюжины
закаленных старшекурсников,  на которых отвлекающий  фактор  в
лице Джонни вряд ли мог сильно подействовать.
                          *   *   *
    Айра Метьюен  был  скверным  лектором.  Он вставлял в речь
слишком много "э-э" и "хм-м"  и  частенько  начинал  бормотать
себе  под  нос.  Кроме  того,  лекция  по  психобиологии  была
обзорная,  разбирались на ней в основном элементарные вещи,  а
Джонни  разбирался  в  предмете  гораздо лучше,  чем студенты.
Поэтому  он  настроился  на  созерцание  видневшегося  в  окне
кладбища  и  на  меланхолические  размышления  о скоротечности
отведенного его виду жизненного срока по сравнению с людским.
    - Ой!
    Спина Р.Г.Уимпуса,  бакалавра  наук  выпуска  68-го  года,
рывком  превратилась  из  обычной для него безразличной дуги в
трепещущую  кривую  условного   рефлекса,   а   глаза   широко
раскрылись в немом изумлении.
    Метьюен говорил: - ...после чего было обнаружено, что... э
-э... паралич,  наступающий  после  иссечения  соответствующей
моторной  зоны  коры,  продолжается   намного   дольше   среди
Simiidae,  чем  среди  других катарриновых приматов,  и что он
длится среди них дольше,  чем среди других носатых  обезьян...
Мистер Уимпус?
    - Ничего, - выдавил Уимпус. - Извините.
    - ...и  что  носатые  обезьяны,  в свою очередь,  страдают
дольше, чем лемуроиды и тарсиоиды. Когда же...
    - Ай!
    Еще один студент резко выпрямился.  Пока Метьюен  стоял  с
открытым  на  полуслове  ртом,  третий  студент  поднял с пола
маленький предмет и протянул его профессору.
    - Да,  джентльмены,  - произнес Метьюен, - я думал, что вы
уже переросли такие развлечения, как стрельба резинками друг в
друга. Итак, как я уже говорил, когда...
    Уимпус снова вскрикнул и подскочил.  Он огляделся  вокруг.
Метьюен  снова  попытался продолжить лекцию,  но по мере того,
как вылетающие неизвестно откуда резинки  продолжали  поражать
уши  и  шеи  слушателей,  дисциплина  в аудитории стала быстро
таять прямо на глазах,  подобно кусочку сахара в чашке слабого
чая.
    Джонни нацепил очки и стал  вглядываться  в  дальний  угол
аудитории,  но  в обнаружении источника резинок он оказался не
удачливее других.
    Он сполз со стула и доковылял до выключателя.  Проникавший
в окна дневной свет оставлял в тени задние ряды аудитории. Как
только выспыхнули лампы, все сразу увидели источник вылетавших
резинок. Двое студентов поставили небольшой деревянный ящик на
полку возле проектора.
    Ящик негромко жужжал и каждые несколько секунд  выплевывал
по резинке.  Его перенесли на стол Метьюена и вскрыли.  Глазам
зрителей открылся сложный механизм,  составленный  из  деталей
двух  будильников  и  набора  выструганных  вручную рычажков и
кулачков.
    - Ну  и  ну,  -  сказал  Метьюен.  -  Поистине  гениальная
конструкция, верно?
    Машина щелкнула и остановилась.  Пока они ее разглядывали,
прозвенел звонок.
    Метьюен выглянул  в  окно.  Собирался  пойти  сентябрьский
дождь.  Айра Метьюен надел плащ, галоши и взял из угла зонтик.
Шляпы  он  не  носил.  Он  вышел и направился вниз по Проспект
Стрит, сзади косолапо шел Джонни.
    - Эй!   -   поприветствовал  их  полный  молодой  человек,
которому явно пошла бы на пользу стрижка.  - Для  нас  никаких
новостей, профессор Метьюен?
    - Боюсь, что нет, Брюс, - отозвался Метьюен, - если только
не считать гигантской мыши у Форда.
    - Что? Какая еще гигантская мышь?
    - Доктор   Форд   методом   ортогональной   мутации  вывел
техсотфунтовую  мышь.  Правда,  ему   пришлось   изменить   ее
морфологические характеристики...
    - Ее  ч т о?
    - Проще  говоря,  внешность.  Пришлось  переделать ее так,
чтобы мышь смогла жить...
    - Где? Где она?
    - В лабораториях Осборна.  Если...  - Но Брюс Инглхарт уже
мчался  к  холму,  где  стояли здания научного городка.  - Раз
войны нет,  - продолжил  Метьюен,  -  а  Нью-Хевен  продолжает
оставаться таким же скучным городом,  каким он был всегда,  то
им,  как мне кажется,  приходится являться за новостями к нам.
Пойдем, Джонни. С возрастом я стал болтлив.
    Пробегавшая мимо собака,  завидев Джонни,  едва не сошла с
ума от лая и воя. Джонни не обратил на нее внимания. Они вошли
в Вудбридж Холл.
    Доктор Уэнделл   Кук,  президент  Йельского  университета,
принял Метьюена сразу.  Не допущенный в святую  святых  Джонни
подошел к секретарше президента. Он встал и положил лапы ей на
стол.  Потом состроил ей  глазки  -  вы  должны  сами  увидеть
строящего глазки медведя,  чтобы понять, как он это делает - и
спросил: - Как насчет того шамого, милошка?
    Мисс Прескот,  в  которой  с  первого  взгляда  можно было
распознать старую деву из Бостона,  улыбнулась ему в ответ.  -
Конечно,  Джонни.  Подожди  немного.  - Она закончила печатать
письмо,  выдвинула ящик стола и достала томик Хехта "Фантазиус
Малларе",  который  протянула  Джонни.  Тот  улегся  на  полу,
поправил очки и начал читать.
    Через некоторое время он посмотрел на нее и сказал: - Мишш
Прешкот,  я прошитал уше половину,  но до ших порр  не  пойму,
пошему эту вешь шшитают непррилишной.  Не могли бы вы дать мне
н а ш т о я ш у ю книгу?
    - Да в самом деле,  Джонни, ты же знаешь, что у меня здесь
не  порнографическая  лавочка.  Многие  люди  находят  и   это
достаточно сильным.
    Джонни вздохнул. - Людей вошбушдают такие шмешные вешши...
                          *   *   *
    Тем временем Метьюен уединился вместе с Куком и Далримплом
на  одной  из  бесконечных  и ничего не решающих конференцияй.
Р.Хэнсон   Далримпл,   собиравшийся    сделать    университету
пожертвование, был похож на статую, которую скульптор так и не
удосужился  окончательно   отделать.   Единственной   эиоцией,
которую  допускал  на  свое  лицо стальной председатель,  была
ехидная и таинственная улыбка.  У Кука и Метьюена  было  такое
чувство,  что  он  водит  их как рыб,  пойманных на поводок из
банкнот  Федерального  Резерва  США.  Дело  было  вовсе  не  в
нежелании расставаться с презренными деньгами, а в том, что он
наслаждался ощущением власти  над  университетскими  умниками.
Современные   же   реалисты  не  должны  выходить  из  себя  и
советовать  Крезу,  как  поступать  с  его  богатством.   Надо
говорить: "Да,  мистер Далримпл.  Конечно, это д е й с т в и -
т е л ь н о  великолепное предложение, мистер Далримпл!  И как
это мы сами до него не додумались?". Кук и Метьюен уже давно и
умело играли в подобные игры.  Метьюен, хотя и считал Уэнделла
Кука  надутым  ослом,  восхищался  его  способностями по части
вытягивания  пожертвований.  В  конце  концов,  разве  не  был
Йельский  университет назван именем удалившегося от дел купца,
что пожертвовал на его основание 562 фунта и 12 шиллингов?
    - Послушайте, доктор Кук, - предложил Далримпл, - а почему
бы вам для перемены обстановки не сходить со мной  на  ленч  к
"Тафту"? И вам тоже, профессор Метьюен.
    Академики пробормотали   о   своей   признательности    за
приглашение  и натянули галоши.  Выходя из приемной,  Далримпл
остановился и почесал Джонни за ушами.  Джонни  отложил  книгу
так, чтобы не было видно названия на обложке, и еде удержался,
чтобы не цапнуть стального  человека  за  руку.  Далримпл  был
просто  в  хорошем  настроении,  но  Джонни  не  любил  людей,
позволявших по отношению к нему подобные вольности.
    Чуть позднее  три  человека  и медведь шли вниз по Колледж
Стрит.  Время от времени  Кук  останавливался,  и  не  обращая
внимания  на моросящий дождик,  заученными жестами указывал на
один  из  элементов  невообразимого  суфле  из  гергианской  и
псевдоготической  архитектуры  и что-то рассказывал и пояснял.
Далримпл лишь слегка улыбался ничего не выражающей улыбкой.
    Семенивший сзади  Джонни  первым  заметил,  что проходящие
мимо студенты замирают на месте и смотрят на ноги  президента.
Слово  "ноги" теперь следовало понимать буквально,  потому что
галоши Кука быстро превращались в пару огромных голых  розовых
ступней.
    Сам Кук не подозревал об этом,  пока не собралась довольно
большая  толпа,  от  которой  доносились те звуки,  что издает
человек,  тщетно пытающийся не рассмеяться.  К  тому  времени,
когда  Кук  проследовал  за  их  взглядами  и  посмотрел вниз,
метаморфоза завершилась.  То,