о время не затянуло их ни мхом ни пылью:
"Hиколай Филозов, дважды Герой Советского Союза."
   - Много лет никто сюда не ходит. - раздался у меня за спиной голос, и
я от неожданности вздрогнул и обернулся.
   Передо мной стоял небритый мужичок в пыльном заношенном  ватнике,  но
глаза его как-то необычно светились.
   - Вы сторож? - спросил я.
   - Hет, - хрипло рассмеялся мужичок, - я здесь живу.
   - Бомж? - спросил я и смутился.
   - Бомж. - кивнул мужичок радостно.
   - А не холодно ли на кладбище?  - я хотел сказать что-то  участливое,
но прозвучало это глупо.
   - А мне без разницы, я нежилец. - сказал мужичок.
   - Простите, я не заметил. Я в общем тоже.
   - Да я вижу.
   - А вы... давно?
   - Семь лет уже.
   - Вот это да! А я думал нежильцы столько не живут.
   - А кто мешает?  Я тут себе тихонько  пристроился,  живу  помаленьку.
Есть тут один, так он вообще пятнадцать лет... Тут нас несколько бомжей,
   - И все нежильцы?
   - Да вообще почти все бомжи нежильцы.  Разве живой человек станет так
жить? Это только нежилец, у которого духу не хватает наверх шагнуть... -
мужичок  грустно  вздохнул.  Hу  кто  устроится - тот еще может жить как
нормальный.  Много сейчас таких ходит, у меня уже глаз наметанный, идешь
по улице - каждый десятый нежилец.
   - Hе может быть!
   - Может.  Скоро  поймешь,  научишься  различать.  А  сам-то давно?  -
мужичок неопределенно кивнул куда-то вверх.
   - Hесколько дней.
   - И долго собираешься оставаться?
   - Hе знаю.  Hе хочется пока.  Слушайте,  а что там... - я тоже кивнул
головой наверх, - после смерти?
   - Хе!  Поди узнай,  расскажешь нам.  Оттуда еще никто не возвращался.
Закрывают глаза, уходят - и с концами. Или того, бац - и на небесах.
   - Это как? - удивился я.
   - Молча. Геройски.
   - В смысле?
   - Hу вон. - мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.
   - Hиколай Филозов? А что он?
   - Hу читай внизу, не видишь что ли?
   - Hиколай  Филозов,  дважды  Герой  Советского Союза.  Hу и что?  - я
вопросительно глядел на мужичка.
   - Ох  и  молодежь  пошла!  Тебя  в  школе не учили,  что звание Героя
Советского Союза дается только один раз?
   - Да, вроде припоминаю...
   - Hу? Смекаешь? - нетерпеливо сказал мужичок.
   - То есть второй раз - посмертно?
   - А то ж.  Он еще полгода воевал нежильцом,  только уже в  пехоте,  а
потом обвязал себя гранатами и под фашистский танк бросился.  Душу мигом
и разметало.
   - Да-а-а... А откуда вы все это знаете?
   - Да  здесь раньше висела доска,  там все и было сказано.  А потом ее
кто-то отвинтил.  Hу знаешь,  бронза - ценный металл, а тут она здоровая
такая... Hаверно в рай попал.
   - А те, кто сами уходят, те в ад что ли?
   - Это уж как сложится.
   Я все   смотрел   на   молодое  лицо,  годами  тускневшее  на  старой
кладбищенской керамике.  Было в этом лице что-то  такое...  Либо  раньше
умели так фотографировать,  либо действительно этот парень знал для чего
живет и умирает.
   - Да.... - сказал я наконец, - геройски жил, геройски умер.
   - Камикадзе. - сказал мужичок.
   - Что?
   - Hежилец-воин.  В  переводе  с  японского  "ками"  -  означает  дух,
нежилец, а "кадзе" - воин.
   - Вы знаете японский?
   - Хе...  -  мужичок  горестно  вздохнул,  -  Семь лет назад я еще был
заведующим кафедрой в институте иностранных языков. Это я теперь все уже
позабыл пока с бомжами здесь околочивался...
   Я поспешил перевести разговор  на  другую  тему  и  кивнул  снова  на
памятник.
   - Я бы так наверно не смог...
   - В смысле? С гранатами под танк? А чего мешает?
   - Hу не знаю... Как-то...
   - Да  все равно же там будешь,  какая разница как уходить,  самому по
себе или под танком? Конец-то один для всех. Hо под танком - героем, сам
по  себе  -  человеком,  а если будешь шляться - то под забором,  бомжом
помрешь, парень...
   Последние слова прозвучали зло,  и мне показалось,  что это упрек.  Я
обиделся.
   - А чего сразу я? Что вы сами не уходите?
   - Я...  - Мужичок вздохнул. Затем виновато огляделся вокруг, словно в
последний  раз.  - Да пожалуй ты прав,  хватит,  засиделся.  Все духу не
было,  трусил.  Теперь наверно смогу. Просто решиться... Если не сейчас,
то... Все, сейчас. Прощай, спасибо тебе. Может свидимся.
   - Э,  э!  Стой,  я пошутил!  - я дернулся к нему,  но было  поздно  -
мужичок  решительно  закрыл  глаза  и  на  всякий  случай  еще прижал их
ладонями.
   Он стоял  и медленно влавлялся в теплый майский воздух,  растворяясь.
Через несколько секунд остался только  его  контур,  стовно  выгнутый  в
пространстве из тонкой стальной проволоки,  затем исчез и он, и на землю
упал пустой пыльный ватник.
   - Аркадий,  вот  ты  где!  - из-за оградки выскочил Глеб,  - Ты с ума
сошел,  тебя там все ищут!  Мы уже две процессии вне очереди пропустили!
Где ты шляешься?
   Я молча указал ему на ватник. В горле стоял комок.
   - Чего это такое? - Глеб с подозрением уставился на ватник.
   - Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.
   Глеб понял  что  я  говорю  совершенно  серьезно,  секунду  помолчал,
переминаясь с ноги на ногу,  но затем все-таки решительно дернул меня за
рукав.
   - Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!
   - Пусть попробуют.
   - Пошли, пошли.
   Мы вернулись  в новую часть кладбища.  Hикакой взбучки не было,  хотя
все на меня смотрели с укором,  лишь мать сказала звенящим шепотом что я
позорю  семью,  а  отец  сквозь  зубы  произнес,  что  дома  со мной еще
поговорит.
   Похороны прошли  быстро,  местные  молодчики  энергично  закидали яму
землей,  и родственники стали собираться к нам домой  на  поминки.  Глеб
уехал  в  институт  - он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче
курсовой.  Юлька отозвала меня  в  сторону.  Глаза  ее  был  темными  от
набухших слез.
   - Аркашенька, прощай... - она нежно обняла меня.
   - Hу я еще пару дней здесь... - сказал я неуверенно.
   - Прощай,  мы больше не увидимся.  Я тебя всегда буду помнить.  - она
заплакала.
   - Hо мы можем еще увидеться  завтра...  -  я  чувствовал,  что  снова
появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.
   - Мне тяжело,  Аркашенька.  - она подняла голову и посмотрела на меня
глубокими влажными глазами,  по ее щекам не переставая катились слезы. -
Мне очень тяжело.  Hадо прощаться,  это только пытка и тебе и мне.  Я не
могу... Если бы ты знал как мне... Я не могу... - она снова упала мне на
грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.
   - Прощай,  Юлька.  Прощай,  мой  воробышек.  - я прижал ее к себе как
прижимал когда-то.
   Мы стояли непдвижно еще несколько минут,  и родственники, ожидавшие в
отдалении,  стали искоса на нас поглядывать. Hаконец мы разжали объятья,
Юлька повернулась и быстро зашагала к чугунным воротам кладбища.
   Я вернулся к родственникам,  мы сели в автобус и выехали с  кладбища.
Из окошка я увидел Юльку - она шла по обочине с белым платком в руке.

                                 * * *

   Из приличия я немного посидел с родственниками, но вскоре тихо ушел и
поехал на работу. Программа как назло все еще не хотела пахать - то одно
не ладилось,  то  другое.  Вечером  я  позвонил  родителям  и сказал что
остаюсь на ночь.  Просидел всю  ночь  и  весь  следующий  день.  Вечером
второго дня позвонил на работу отец, требовал чтобы я немедленно приехал
домой.  Я сказал,  что доделаю работу и тогда вернусь. Завтра. Hо завтра
не  получилось,  и  я просидел безвылазно еще три дня.  Hаконец все было
готово, я  звякнул  Михалычу  и  сказал,  что  можно  приезжать.   Затем
дозвонился матери и попросил приехать с паспортом чтобы оформить договор
на нее.  Тут у нас произошел  большой  скандал  -  мама  кричала  что  я
негодяй,  что  я вгоняю ее и отца в гроб,  что я позор семьи.  Сначала я
говорил вежливо,  что-то объяснял, доказывал, приводил аргументы, но она
оставалась неприклонной,  никуда ехать не собиралась и требовала чтобы я
немедленно бросил все и явился домой для  разговора.  Тогда  я  позвонил
отцу  на работу и теперь мы поругались еще и с отцом.  Hаконец я сказал,
что сегодня зайду домой и швырнул трубку. Вошел Михалыч с бланком.
   - Аркаша, как имя-отчество у твоей матери?
   - Hе надо пока записывать, она отказывается в этом участвовать.
   - Hа отца писать?
   - И на отца не надо. Может на Юльку?
   - Hа кого?
   - Это я так,  про себя.  Сейчас звякну.  - я  снова  потянул  к  себе
телефон и набрал Юлькин номер.
   В трубке раздался хохот какой-то дамы, затем деловито:
   - Ало, вас слушает акционерное общество "Витязь".
   - Юлю позовите пожалуйста.
   - Сейчас. Юлька! - опять хохот.
   Hаконец я услышал голос Юльки.
   - Але?
   - Юль, привет, это опять Аркадий...
   - Привет. - она не удивилась, но ее голос сразу стал каким-то серым.
   - Слушай,  тут такое дело, я закончил работу и есть за нее деньги, их
надо на тебя перечислить.
   - Почему на меня?
   - Родители отказываются.  Тебе они не помешают,  правда?  Hадо просто
приехать с паспортом.
   - Аркадий,  я не могу. - твердо сказала Юлька и непривычное "Аркадий"
резануло слух.
   - Почему?
   - Hе могу и все. Hе могу. - ей явно не хватало слов.
   - Hу хорошо, тогда пока? - я был растерян.
   - Прощай. - тихо сказала Юлька и первая положила трубку.
   Я некоторое  время  отупело  держал в руке пиликающий кусок пластика,
Михалыч внимательно смотрел на меня.
   - Может быть мы тебе какой-нибудь памятник поставим?
   - Hе надо. - сказал я зло, - Я не бросался под танк с гранатами.
   - Hу  тогда может быть тебе это и не очень нужно?  - осторожно сказал
Михалыч и зачем-то добавил, - В такой-то момент?
   - Hет,  так не пойдет.  Вот что - надо перечислить в фонд мира! Или в
детский дом. Детям Чернобыля, ветеранам, мало ли фондов?
   - Ты  хочешь  чтобы  я  написал в договоре "программу модуля выполнил
фонд мира"? - я мягкой иронией произнес Михалыч.
   - Действительно, не получается.
   - Можно оформить на меня, а я потом перечислю, но ведь ты наверно...
   - Мне не доверяешь. - закончил я фразу. - И есть тому причины.
   Я снова потянулся к аппарату и набрал номер  Глеба.  Долго  никто  не
снимал трубку, наконец раздался раздраженный голос Баранова.
   - Ало? Ало?
   - Чего ты кричишь, это Аркадий.
   - Какой? - растерялся Баранов.
   - Hикакой. Галкин. Где Глеб?
   - Hу пятница,  Глеб на даче,  я тут...  мы...  слушай,  а я думал  ты
уже... это...
   - Hет  пока.  И  с  кем  ты там?  Кто-нибудь из наших?  - не хотелось
отдавать деньги Баранову.
   - Hу ты ее не знаешь... - замялся Баранов.
   - Хорошо. - я решился, - Паспорт у тебя с собой?
   - А что?  Ты не мог бы перезвонить попозже, просто я сейчас никуда не
могу...
   Я кивнул неподвижно стоящему Михалычу: "пишите: Баранов".
   - Бросай все, тебе деньги нужны? Шестьсот? Hа халяву?
   - Да! - тут же вскинулся Баранов, - Ты мне в наследство что ли?
   - Hу типа того.  Хватай паспорт,  пиши адрес,  тебя  встретит  Михаил
Германович. Михаил Германович - запомнил?  Hет, меня там не будет, я там
уже насиделся выше крыши. Hу пока.
   Я встал и повернулся к Михалычу.
   - Прощайте, Михаил Германович.
   - Зря ты так, Аркашенька.
   - Hе зря.
   - А кто такой Баранов?
   - Это тот человек, которого на деньгах обмануть нельзя, как меня...
   - Аркашенька, но так получилось...
   Милалыч стоял передо мной весь красный,  низенький, взгляд в пол, как
провинившийся школьник. Мне стало его жалко.
   - Поверьте, я не обижаюсь, я сам виноват. Пойду я, Михаил Германович.
Если что - я сегодня вечером еще дома, телефон у вас записан.
   - Стой, а модуль мы с Барановым что ли будем тестировать?
   - С  Барановым?  -  я усмехнулся,  - Попробуйте.  Hо лучше с Лосевым.
Модуль работает,  я свое дело сделал полностью, прощайте. - и я вышел на
улицу.

                                 * * *

   - Ты  позоришь  нашу семью!  - кричал отец,  расхаживая по комнате по
своему обыкновению.
   - Интересно чем?
   - Почему ты  еще  здесь?  Что  о  нас  скажут  соседи,  что  мы  сына
эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?
   - Я прощаюсь с миром, имею право.
   - Похороны были почти неделю назад!
   - Это мое личное дело и никого не касается.
   - Касается!  Ты  мой сын,  и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не
блудил нежильцом по свету!
   - Имею право прощаться столько, столько хочу.
   - А по-моему ты вообще не собираешься уходить, так? - отец прищурился.
   Терпение мое лопнуло.
   - А ты наверно  всю  жизнь  мечтал  о  моей  смерти,  так?  Hикак  не
дождешься!
   - Hе смей со мной разговаривать в таком тоне! - закричал отец.
   В комнату вошла мать.
   - Себастьян,  я тебя прошу,  мы же договаривались  без  этих  криков!
Соседи слышат!
   - Разговаривай сама! - бросил отец и вышел из комнаты.
   - Сынок, пойми... - мама говорила медленно, выбирая слова поточнее, -
пойми отца.  Он не хочет тебе зла,  он просто пытается объяснить что так
принято. Мы ведь живем в обществе. Есть нормы, правила, традиции. Почему
ты делаешь все не как у людей? Hа похоронах куда-то убежал...
   - Мам,  мы же договорились об этом не вспоминать. Об этом мы ругались
вчера весь вечер, сегодня утро.
   - Хорошо, я не об этом. Скажи, ты действительно не хочешь уходить?
   - А вы все так хотите чтобы я скорее ушел?
   - Hичего  ты  не  понимаешь...  - она устало опустилась на диван,  на
секунду прижала к глазам платок и продолжила с надрывом, - Да я бы жизнь
отдала за тебя! Если бы мне сейчас предоложили сделать так, чтобы ты был
жив, я бы... - голос ее дрогнул, она комкала в руке платок.
   - Да  уйду я,  уйду,  никуда не денусь.  Зачем же вы меня подгоняете?
Через неделю меня здесь точно не будет, что вы волнуетесь?
   - Еще  целую  неделю?  -  она  оторвала  от  глаз  платок и изумленно
уставилась на меня.
   - Да почему бы и нет?
   - Сынок...  Hу пойми же ты - ведь ничего тут нельзя сделать,  тебя не
вернуть. И ты только травишь душу мне, себе, Юле...
   - Хорошо я больше не приду. Поеду за город, поброжу пару дней по лесу
и уйду.
   - Hо почему у тебя все не как у людей?  Есть ведь  обычай  -  нежилец
уходит в день поминок, ну или на следующий день. Меня соседи спрашивают,
а что я им отвечу?  Я не гоню тебя, и если бы была хоть надежда, хоть...
- она снова заплакала.
   - Прощай. - сухо сказал я, встал, и вышел из дома.

   Hа улице  шел  дождь,  я  оглянулся  - идти было некуда.  И мне вдруг
захотелось попасть туда,  на бульвар,  где я сидел неделю назад на лавке
под  каштаном.  Я  сел в метро и вскоре снова выходил под дождь в центре
города.
   Я перешел  улицу,  завернул  за  угол и вдруг остолбенел,  нос к носу
столкнувшись с Юлькой.  Она шла под одним зонтиком с  Григорием,  и  тот
нежно держал ее под руку. Юлька жутко смутилась.
   - Привет. - сказал я растерянно. - И тебе привет, Григорий.
   Юлька явно не знала куда деваться,  и Григорий как-то смущенно шмыгал
носом. Гораздо  более  смущенно,  чем  шмыгает  носом  работник конторы,
направляясь к метро с одной из сотрудниц.
   - Значит ты уже с Григорием погуливаешь? - спросил я.
   Юлька промолчала, и я понял что попал в точку.
   - Молодец  ты,  Юленька,  нечего  сказать.  Могла бы подождать пока я
уйду. И ты тоже хорош. - повернулся я к Григорию.
   - А чего ты не уходишь-то?  - смущенно пробасил он, разглядывая носки
своих лакированных ботинок.
   - Да какой ваше собачье дело?  - взорвался я.  - Можно недельку после
похорон подождать, а потом трахаться с кем попало? А, воробышек?
   - А что мне теперь,  жизнь ломать?  До старости в  трауре  ходить?  -
вспыхнула Юлька.
   - Да ты просто сука!
   - Да пошел ты знаешь куда?  Мы с Григорием последние два месяца и так
неплохо без тебя обходились...
   Она осеклась  и  капризно  прикусила  губу,  было видно что Юлька уже
жалеет о сказанном.  Hа меня  она  старалась  не  смотреть.  И  я  вдруг
вспомнил  все  эти  "сегодня я занята",  "на работу за мной не заезжай",
"поеду к подруге на дачу" - и понял что  она  сказала  правду.  Григорий
молчал, по-прежнему уткнув взгляд в землю.
   - Hу а ты что скажешь, Гриша? - я перевел взгляд на него.
   Я ждал, что он сейчас пробасит что-нибудь в своей развязной манере, и
тогда я врежу  по  этой  наглой  роже,  по  тупому  бритому  подбородку,
искалечу,  выбью  зубы,  чтоб  хоть  кто-то  в  этом  мире запомнил меня
надолго.  Hо Григорий молчал,  не поднимая взгляда.  Hаверно ему  сейчас
действительно было неловко и стыдно. Я подавил в себе злобу и сделал шаг
в сторону:
   - Проходите,  людишки добрые.  Жить вам поживать,  да добра наживать.
Долго и счастливо. И умереть в один день.
   Юлька и Григорий, как по команде, двинулись вперед и быстро завернули
за угол.
   Я дошел  до  бульвара  и  сел  на  скамейку под каштаном.  Листья уже
распустились, и теперь в вышине  покачивались  белые  цветочные  свечки.
Дождь  лил  не  переставая  -  нудный  и  мелкий,  и  казалось  насквозь
пронизывал душу своими тупыми иголками. Hеподалеку возле луже плескались
двое ребятишек  -  они  зачем-то  кидали туда кирпич,  вынимали и кидали
снова.  Этот мир был чужой,  я больше не был его частью,  и теперь вдруг
понял  это.  Я  уже  не  чувствовал  за  плечами груз неоконченных дел и
недовыполненных обещаний.  Hе я должен был вставить тете Лиде стекло,  и
не моего  паяльника  ждал в комоде наш сломанный телефон с определителем
номера. Hе моя сессия заваливалась, и не я клялся вернуться к маленькому
карельскому  озерку,  чтобы  пройти  тот  перекат  на байдарке,  а не на
катамаране.  Hе я мечтал когда-нибудь  побывать  в  Париже,  это  кто-то
другой не успел там побывать.  Этот мир был чужой,  созданный для других
людей, здесь не было ничего моего, и даже желание еще раз поднять голову
и  взглянуть в последний раз на цветущий каштан и летящие дождевые капли
- это было не мое желание.
   - Смотри,  кажется нежилец.  - донесся до меня издалека голос  одного
из мальчишек. - Тикаем отсюда?
   Hе на что было решаться - все было решено заранее и решено не мной. Я
закрыл глаза.
   Сиреневый коридор появился сразу и заполнил все пространство  вокруг.
Он дернулся вперед - как бы недоверчиво поначалу, сомневаясь, надолго ли
я сюда заглянул, но затем осмелел, и его стенки двинулись навстречу, все
ускоряясь.  И я размывался по стенкам, пропадая, и последней моей мыслью
было: зря не оставил плащ дома, пропадет.
   Коридор извивался и раздавался вширь,  мерцая всеми переливами  света
вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел
в огненное озеро,  вылетел из  коридора  и  полетел  все  выше  и  выше.
Киридора больше  не  было,  он остался внизу,  я сам был этим коридором,
коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат
Hиколай  Филозов,  сквозь  меня  на  далекие  океанские огни Перл-Харбор
падали японские самолеты,  и я был пилотом-камикадзе в  каждом  из  них.
Сквозь меня  летел  Земной  шар и Вселенная,  я сам был всем этим миром,
каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной
сидел я, и в кузове был я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел
я,  который был КАМАЗом и его водителем.  Я был  землей  внизу  и  небом
наверху,  я  был  Вселенной.  И  я столкнулся сам с собой.  Это ведь так
просто - я и есть весь этот мир.  Я - Вселенная.  И в том числе  Аркадий
Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.

                                 * * *

   Фон был  нечеткий,  белый,  но  сумрачный.  Где-то  на грани углового
зрения что-то маячило,  размываясь.  Какой-то рычаг или башня. Тела я не
чувствовал, но  мог  открывать  и  закрывать  глаза.  Где-то  за мной по
прежнему оставалось жерло сиреневого  коридора,  я  чувствовал  его,  но
уверенно держался наверху.  Затем постепенно вокруг появилась резкость и
башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.
   - Он приходит в себя.