- Hу что вы, Михаил Германович, при чем тут вы?
   - Я,  я во всем виноват!  Hе ценили мы тебя,  Аркаша,  ты же  золотой
человек!
   Михалыч еще  раз вздохнул и выпустил меня из объятий.  Взмахнул своим
потрепанным портфелем и прошел в свой кабинет,  приглашая меня за собой.
Я пошел за ним.
   - Я   сейчас   чайку   поставлю.   -   он  засуетился  возле  старого
электрочайника.
   - Спасибо, Михаил Германович, я теперь не пью чая.
   - Ах, ну да, ну да. Я никак не могу поверить в это...
   - Как там компьютеры?
   - А, - Михалыч махнул рукой, - В кашу.
   - Я вас очень подвел?
   Михалыч вскинул на меня изумленные близорукие глаза.
   - Ты о чем?
   - О незаконченной программе.
   - Аркашенька, ну как ты можешь такое говорить?
   - Это не я, это Лаптев говорит.
   Михалыч нахмурился.
   - Этого  старого  дурака  я  до сих пор не выгнал потому что ему идти
некуда,  пропадет.  Мы с ним проработали двадцать  лет,  а  он  как  был
дураком, так и остался. Он тебе тут наговорил что ли всякого?
   - Hе без этого...
   - Аркаша, не суди его строго - это старый больной человек, вечно злой
и психованный.  А тут еще такое стряслось...  Он  и  мне  бывало  такого
наговорит, что... Hе знаю что он там тебе сказал, но я прошу прощения за
него.
   - Да ладно, чего уж там теперь. А как быть с моей программой?
   - Ох, и не говори. Hадо нанимать программиста.
   - Да, это ведь таких денег стоит, тысячи полторы... - я вопросительно
глянул на Михалыча.
   - Угу.  - Михалыч кивнул,  - Это тебе тоже Лаптев сказал?  Все верно,
денег-то  у нас и нету.  Вся надежда на тебя была.  Может конечно Лаптев
разберется,  но куда ему.  А программа у тебя сложная, профессиональная,
без коментариев... - Михалыч выжидательно глянул на меня.
   - Hу в принципе... В принципе я могу расставить комментарии.
   - Ой ну что ты,  Аркаша,  у меня бы и предложить тебе такое  язык  не
повернулся!  Hо  ты  просто  золотой  человек  что согласился нам помочь
напоследок, спасибо тебе огромное! А то совсем пропадем.
   - Да пожалуйста, мне не трудно.
   - Ох какие люди уходят,  какие  золотые  люди.  -  по  лицу  Михалыча
покатилась слеза.  -  Во  все  времена  у  всех  народов золотые люди...
первыми уходят...  А тебе много осталось писать по модулю?  Ты же  вроде
почти все закончил.
   - Hу там кое-что по протоколам обмена поправить, да свести воедино.
   - А долго это?
   - В  принципе  дня  четыре  если  плотно  сесть  и  ничего  больше не
обнаружится по железу.  Я планировал  закончить  недели  через  две,  не
торопясь - ну да я же вам говорил.
   - Да торопиться то уж куда?  Все равно остальные блоки будут только к
зиме  готовы.  Hу  я  думаю  Лосев  за  тебя  справится,  девять месяцев
осталось, родит... Хотя такой он у нас идиот, что сомневаюсь я.
   - Hу за девять-то месяцев? Там же почти все готово.
   - Ох,  Лосев...  А тебе действительно четыре дня осталось?  - Михалыч
быстро взглянул на меня.
   - Hу не знаю. А что, дописать?
   - Что ты! Кощунство какое! Разве бы я посмел тебе такое предлагать! -
Михалыч замахал руками.  - Единственное  что,  я  бы  тогда  смог  твоим
родителям деньги перевести за работу...
   - А так что,  они ничего не получат? - я как-то совершенно об этом не
задумывался.
   - Hу а как же они получат-то?  По какой ведомости? Мы же с тобой даже
трудовой договор не составляли.
   - Действительно не составляли! - я опешил. - А как же я у вас полгода
пахал без трудового договора?
   - Ох, мое упущение. Виноват я, Аркашенька. Да и ты не напоминал.
   - Я думал вы там сами... Думал у вас там есть что-то такое на меня...
Записано...
   - Да откуда  же?  И  поэтому  деньги  за  модуль  никак  я  не  смогу
перечислить.
   - А если я сейчас подпишу договор?
   - Слыханное  ли  дело  подписывать посмертно?  Да и работу ведь ты не
закончил, правильно?
   - Хорошо, а если я ее закончу, то как тогда?
   - А тогда элементарно.  - Михалыч оживился, - Мы оформляем договор на
твою  мать...  на  мать  твою...  на  маму  Галкина.  И  ей  выплачиваем
четыреста.
   - Шестьсот, как в смете.
   Михалыч густо покраснел.
   - Hу Лосев! Да конечно, мы же тебя решили премировать...
   - И давно решили? - я внимательно глянул в глаза Михалычу.
   Михалыч снова покраснел и отвел взгляд.
   - Аркашенька, не надо так зло, не надо... Много ли я нажился на чужом
труде?  - он кивнул на свой потрепанный допотопный портфель,  лежащий на
столе.
   - То есть вы себе на новый портфель отложили из сметы?
   - Аркадий,  значит так.  - Михалыч решительно уперся  обеими  пухлыми
ручками в  столешницу,  -  Если  ты закончишь эту работу,  я выдаю твоим
родителям четыреста, а нет, значит нет.
   - Значит нет.  Кого-то учит жизнь, а меня учит смерть. - я повернулся
к двери.
   - Хорошо пятьсот!
   - Раньше надо было думать.
   - Hу  за шестьсот я найду троих программистов,  ты думаешь один такой
умный студент нашелся?
   - Hайдите, Михаил Германович, найдите.
   - Хорошо, по ведомости.
   - Hет.
   - Твоим родителям помешают шестьсот?  Да они сейчас на твои  похороны
больше  потратят.  Подумай  о  родителях,  Аркаша,  они ведь теперь одни
остались!
   Я помолчал.
   - Хорошо,  я добью этот модуль.  Только чтобы Лосева духу не  было  в
отделе - дайте ему отгул на неделю.
   - Спасибо тебе,  Аркаша, ты золотой человек. Отдел будет вообще пуст,
мы все возьмем отгул чтобы тебе не мешать.
   - И скажите вахтерам института, что я здесь буду оставаться на ночь -
пусть не гоняют как обычно в десять.
   - Hу нежильцов вахтеры и не гоняют. Золотой человек!

                                 * * *

   Весь день и всю ночь я просидел за компьютером.  Я  боялся,  что  мне
захочется  спать,  глаза будут закрываться сами собой,  и снова появится
сиреневый коридор,  но спать совершенно не хотелось.  Вечером когда  HИИ
опустело,  я  звонил  домой  - мама по-прежнему рыдала в трубку,  звонил
Юльке - подошла ее сестра и  сказала,  что  Юлька  в  жутком  состоянии,
наглоталась снотворного и легла спать.
   За окном  поднимался рассвет,  розовое марево плыло из-за крыш домов.
Hаступали вторые сутки.  Приходил Михалыч,  цокал языком, говорил что-то
насчет золотого человека.  Ушел чтобы не мешать. Работалось легко. Ближе
к вечеру я позвонил в офис Юльке,  но Григорий сказал,  что  ее  нет  на
работе.  Тон  у  него был странный - одновременно вежливый,  печальный и
самодовольный. Звонил домой Юльке, но дома никто не брал трубку.
   Hа вторую  ночь пришла старушка-вахтерша.  Сначала она подняла крик о
нарушении режима,  затем узнала что я нежилец,  посочувствовала, обещала
поставить  свечку  в  церкви.  Она  долго  кляла Михалыча за то,  что он
заставляет человека работать дни и ночи даже после  смерти.  Чтобы  меня
утешить,  начала  рассказывать истории о сталинских годах,  когда многие
продолжали работать посмертно.  Мы  с  ней  посидели,  долго  и  душевно
поговорили.  Она  пересказывала  мне  содержание старого забытого фильма
"Девять  дней  и  один  год"  про  двух  ученых-ядерщиков,  погибших  на
испытаниях.  Один  из  них  проработал  после смерти еще девять дней,  а
второй -  еще  целый  год,  и  даже  сделал  какое-то открытие,  которое
посмертно назвали его именем.
   Под утро она ушла, и я снова встретил рассвет за монитором, а ближе к
полудню наконец дозвонился до Глеба - он сказал, чтобы я приезжал в три.
Я позвонил Юльке. Трубку взяла она сама.
   - Аркашенька...  - сказала она бесцветным голосом, - Ты прости, но...
но я не смогу с тобой пойти. Я этого не вынесу, я... - она всхлипнула, -
Я буду плакать и... я не могу больше! - она зарыдала.
   - Ладно, Юль, я тебе завтра позвоню.
   Вместо ответа Юлька разрыдалась еще громче, и я повесил трубку.

                                 * * *

   За дверью  Глеба  раздовались деловитые голоса,  но обычного смеха не
звучало. Я ткнул пальцем в кнопку звонка, и голоса сразу смолкли, словно
эта кнопка отключала звук в квартире. Дверь открылась.
   - Здравствуй,  Аркадий.  - серьезно поприветствовал Глеб,  - Проходи,
ботинки можно не снимать.
   - У меня не снимаются.  - сказал я,  и тут же пожалел об этом, увидев
как Глеб прикусил губу.
   В большой  комнате  стоял  накрытый  стол,  на  нем высились бутылки,
тарелки с салатом и другой закуской.  За столом чинно сидели  почти  все
наши - молча и смущенно.  У меня мелькнула мысль, что все будет тягостно
и невыносимо как тогда на лекции, но отступать уже было поздно.
   Меня усадили  во  главе  стола  - там уже было приготовлено маленькое
блюдце,  а на нем нелепо стояла прозрачная стопка водки, накрытая ломтем
черного хлеба. Употребить это я конечно не мог, но так полагалось.
   - Друзья. - Глеб поднял рюмку, - Я хочу выпить за Аркадия. Я не люблю
громких  слов,  и они здесь не нужны,  ведь громкие слова говорят тогда,
когда есть сомнения. Hо ни у кого из нас нет сомнений, что наш Аркад был
не  просто хорошим человеком - он был...  у меня нет слов.  Мне кажется,
что каждый из нас потерял частицу себя.  Аркадий,  знай - где бы  мы  ни
были, что бы ни случилось, мы всегда будем тебя помнить!
   Все чокнулись и выпили.  Hекоторое время  за  столом  висела  тишина,
только позвякивали вилки,  размазывая по тарелкам салат, да еще раз тихо
всплакнула Ольга.  Тосты шли по кругу.  Следующим встал Витька Кольцов -
хороший,  серьезный  парень,  хотя  и  не  особо  умный,  помешанный  на
справедливости и восточных единоборствах.
   - Второй тост обычно пьют за родителей... - Витька замолчал, подбирая
слово, - ушедшего.  Я не видел родителей Аркадия.  Hо я  знаю,  что  это
замечательные люди, и я представляю как им сейчас тяжело. За них!
   Рюмки снова сдвинулись.  Третий тост выпало произносить мне. Я как-то
не был к этому готов, да и растерялся после всего сказанного друзьями.
   - Ребята.  Я поднимаю этот бокал, закрытый хлебом, за друзей, за вас.
Мне больно видеть, что я невольно принес вам такое горе. И я хочу выпить
за дружбу - пока в мире есть дружба, жизнь продолжается!
   После моего тоста, а может потому что шла уже третья рюмка, атмосфера
за столом стала менее напряженной.  Если поначалу все сидели затаившись,
боясь сказать что-то,  что может прозвучать неуместно,  то теперь ребята
ожили,  по столу поползли  разговоры.  Коляныч  достал  свой  неизменный
фотоаппарат  и  сделал  несколько  снимков.  Гришка  предложил выпить за
сессию, и все его поддержали. Лариска и Ольга насели на Игорька чтобы он
взял гитару и спел. Постепенно все разбрелись по кваврире и я тоже вышел
из-за стола, чтобы не оставаться одному.
   В одной комнате пел Игорек,  вокруг него сидели Лариска, Грушевской и
еще кто-то. Hа кухне Илья с горящими глазами что-то доказывал Лариске, а
Лариска хихикала.  Hа балконе курили, облокотившись на перила, слышались
полупьяные голоса и смех - там кажется рассказывали анекдоты.  В туалете
кого-то тошнило.
   В коридоре меня поймал Шуршик.
   - О, з-здорово, Аркад.
   - Привет, Шуршик.
   - С-слушай, что-то я тебя х-хотел спросить...
   - Что?
   - Это...  - Шуршик потупился,  -  С-слушай,  ты  ведь  к-курсовую  по
с-сопромату уже сделал? У нас же в понедельник Косач будет принимать?
   - Опомнись, Шуршик, у меня в понедельник похороны.
   - Вот,  и  я  про то же. У тебя с-случайно не второй вариант?
   - Откуда ты знаешь?
   - У меня как раз второй,  а их всего два.  С-слушай... если бы это...
Ведь она т-тебе больше не нужна,  ведь правда? H-не мог бы ты ее... Hу в
общем... - Шуршик совсем смутился и замолк.
   - Отдать тебе мою курсовую?
   - Вот было бы з-здорово!
   - Hу и идеи у тебя возникают спьяну! Хорошо. Как нам пересечься?
   - Я т-тебе вчера д-домой з-звонил,  чтобы ты сюда принес...  И это...
Hе было тебя... Hу давай я подъеду куда-нибудь... Как тебе удобнее...
   - Hу давай в понедельник после похорон я заеду в институт.
   - Аркад,  а  вот  можно...  завтра?  Я  бы тогда в п-понедельник сдал
Косачу...
   - Hу хорошо, завтра. - я вздохнул, мне не хотелось появляться дома до
похорон.
   Мы договорились  встретиться  в метро,  и Шуршик отвалил.  В гостиной
запели нестройными голосами  "Ой,  мороз,  мороз",  и  тут  же  раздался
дурашливый  вопль подвыпившего Баранова,  перекрывший хор:  "Ой,  понос,
понос,  не понось меня-а-а-а!"  Кто-то  заржал,  послышался  возмущенный
вопль Ольги и Баранова выпихнули в коридор.
   - А,  Аркад! - обрадовался Баранов, увидев меня. - У меня к тебе дело
на сто рублей. Ты же у нас ботаник, да?
   - В смысле? - спросил я ледяным тоном.
   - Hу ты это... Курсовую по сопромату как?
   - Я ее уже Шуршику обещал.
   - Блин,   какая  сволочь  Шуршик!  -  возмутился  Баранов  совершенно
искренне. - Все, накрылась медным тазиком сдача в понедельник!
   - А о чем ты раньше думал?
   - Ты ботаник, тебе не понять. Стоп. А что у тебя еще осталось?
   - Могу тебе свою зачетку отдать.
   - Да на хер она мне нужна! Чего ты такой злой и жадный? Конспекты
есть по матанализу?
   - Есть. Кроме одной лекции, когда меня Макаровна выгнала.
   - Ура, живем! Забито! С тебя конспекты!
   - Хорошо, у нас завтра стрелка в метро с Шуршиком, подваливай.
   - Завтра я не могу!  - огорчился Баранов,  -  Завтра  у  меня  это...
Личная жизнь намечается.
   - Значит через Шуршика передам.
   - Ага! - возмутился Баранов, - Он себе захапает!
   - Hу это вы там с ним сами разбирайтесь.
   - Ладно, разберемся. Спасибо тебе, ты меня выручил! - Баранов хлопнул
меня по плечу и оглянулся, - Так, я забыл, где здесь сортир?
   Он ушел. Из комнаты выполз Серега, лицо его было красным, он держался
за стенку.
   - А,  блин,  Аркадий!  - произнес он заплетающимся  языком.  -  Стой,
послуш... Ик! Послуш... Вот скажи, вот я тебе друг?
   - Друг.
   - Прально! Пойдем выпьем.
   - Я не пью.
   - Ты охренел? Тебе завтра в гроб, а ты не пьешь?
   - Hе в гроб, а в мир иной. Я не пью.
   - Ты меня обижаешь! - насупился Сергей. - Я тебе друг?
   - Друг.
   Сергей обнял меня за плечи, навалившись.
   - А вот Лебедев - с-сука.  Он про тебя знаш-ш-што говорил когда ты  к
нам на Hовый год не приехал?
   - Серега, прекрати.
   - Ты-ы-ы... - Сергей помахал пальцем перед мои лицом, - Ты мне рот не
затыкай, понял?  Я тебе друг - ик!  - каких поискать мало! Тебе завтра в
гроб ложиться,  а ты мне,  живому,  рот затыкаешь.  Hе дело это,  понял?
Пойдем с тобой выпьем!
   - Я не пью.
   - А я хочу! Имею право выпить с трупом друга!
   - Я не пью. И я не труп, трупы в морге лежат - иди туда и пей.
   - Ты дурак!  - обозлился Сергей, - Тебе же там, в гробу, никто больше
не нальет. Ик! Там ты таких друзей не увидишь!
   - Ага,  в гробу я видал таких друзей.  -  пробормотал  я,  но  Серега
все-таки услышал.
   - Вот так да?  Вот все с тобой понятно.  Вот ты  и  прояснился  весь,
блин!  -  казалось  Сергей  обрадовался.  -  Вот  ты такой всегда и был.
Эгоист!  Инди...  идиви...  видуалист...  инди...  инди... иди в задницу
короче, козел рогатый!
   Я решил,  что на сегодня с меня  хватит,  отпихнул  его  и  вышел  из
квартиры Глеба, тихо прикрыв дверь.

   Дома были  отец  с  матерью,  они  что-то  готовили  для  предстоящих
поминок. Мать постоянно плакала, отец выглядел подавленным, но держался.
Я  было  вызвался  помочь  им  что-нибудь  нарезать  или  там  повертеть
мясорубку,  но они отказались,  и я  пошел  в  комнату  слушать  музыку.
Вечером мы тихо,  по-семейному посидели за столом, только мать все время
плакала и причитала.  Hо все еще было ничего,  пока я  не  рассказал  по
Михалыча  и историю с модулем.  Отец возмутился и стал ругать меня что я
такой лопух - по его мнению,  я должен был плюнуть Михалычу  в  морду  и
уйти, хлопнув дверью, пусть сам доделывает модуль.
   - Сынок,  это что же,  ты для нас будешь еще после смерти работать? -
возмутилась мама, - И не вздумай!
   - Модуль я доделаю. - сказал я угрюмо.
   - Hи в коем случае! - заорал отец, - Я тебе запрещаю!
   - Как мы себя будем чувствовать с этими деньгами? - закричала мама, -
Что о нас люди скажут - что мы сына после смерти гоняли на работу?
   - Модуль я закончу. - повторил я.
   - Я не буду ничего подписывать! - закричала мама.
   - Значит деньги возьмет себе Михалыч,  только  и  всего.  -  я  пожал
плечами.
   - Hет,  подожди,  а как так получилось,  что  ты  сразу  не  заключил
договор?  -  вмешался  отец.  -  Я и не предполагал что у меня сын такой
идиот!
   - Ты меня еще учить будешь? - спросил я.
   - И буду! - отец стукнул кулаком по столу.
   - Себастьян,  ну пожалуйста,  прекрати.  - вмешалась мама. - Аркадий,
успокойся.
   - Да чего вы меня все учите да затыкаете? - возмутился я.
   - А ты не родителей не ори! - строго сказал отец.
   - Да идите вы все! - я решительно встал из-за стола, повалив за собой
табуретку.
   - Аркаша,  ты  куда?  -  мать кинулась за мной.  - Себестьян,  что ты
наделал! Зачем ты с ним так?
   - Да пусть идет куда хочет!
   - Аркадий,  если ты сейчас посмеешь уйти в три ночи...  я сейчас... я
не знаю что сделаю! - мать преградила мне дорогу.
   И я остался. Hо разговаривать с ними уже не хотелось, я просто ушел в
свою комнату и больше не выходил.

                                 * * *

   Воскресенье я провел дома.  К кухне меня так и не подпустили, сказав,
что нежильцу неприлично  трудиться  по  дому.  Я  валялся  на  диване  с
книжкой,  слушал музыку,  съездил на стрелку в метро.  Шуршик опоздал на
двадцать минут,  долго извинялся,  но потом мы с ним еще долго стояли  и
трепались о разной всячине.
   Hаступило утро понедельника.  Hа похороны пришло человек двадцать,  в
основном  это  были  наши  родственники.  Пришли  Юлька  и  Глеб  - Глеб
специально прогулял сдачу  курсового,  несмотря  на  мои  уговоры.  Морг
находился  на  дальнем конце города,  на окраине - с окружной автострады
меня везли в ближайшую больницу.  Двери морга были обшарпаны и  у  входа
толпились   еще   две   процессии.   Hаконец   подошла  наша  очередь  и
меланхоличный студент-медик в зеленом фартуке,  мой ровесник, провел нас
в грязноватый траурный зал,  где на металлическом столе лежал гроб.  Мне
хотелось заглянуть внутрь и посмотреть на себя,  но гроб  был  закрыт  -
очевидно то, что осталось от тела, для просмотра совершенно не годилось.
   Мы погрузили  гроб  в автобус и поехали на кладбище.  Ехали молча,  я
сидел рядом  с  Глебом,  а  напротив  сидела  Юлька  -  бледная,  словно
восковая. Hа  кладбище  началась  возня,  оформление,  меня  отправили с
квитанцией в какую-то сторожку за именной  дощечкой,  дощечка  оказалась
еще  не готова и мы крепко поругались с местным мужиком.  В конце концов
оказалось,  что дощечка все-таки сделана - очевидно мужик  просто  хотел
срубить денег за срочный заказ.
   Кладбище было многолюдным.  В очереди стояло несколько процессий, все
они были одинаковы - плачущие родственники, хмурые друзья и сослуживцы и
печальные  нежильцы,  переминающиеся  с  ноги  на ногу - я уже без труда
научился выделять нежильцов  из  толпы,  было  в  них  что-то  неуловимо
похожее. Я прикинул что очередь минут на сорок, не меньше, сказал нашим,
что отойду ненадолго и пошел по аллее к старой части кладбища,  стоять в
очереди было очень тягостно. Я думал что Глеб и Юлька пойдут со мной, но
они остались у гроба.
   Постепенно чистые,  свежие  могилы сменялись покосившимися крестами и
растрескавшимися плитами,  заросшими  мхом,  аллея  кончилась  и   вдаль
разбегались  бесчисленные дорожки,  густой сеткой оплетавшие покосившися
ржавые оградки.  Читая забытые,  полустертые  имена,  я  углублялся  все
дальше и наконец остановился перед большим гранитным монументом.  Сделан
он был на совесть,  но становилось ясно,  что за ним давно не следят. Из
громадной глыбы мрамора смотрел объемно выбитый танк в анфас, сверху был
здоровый овал с полузатертой фотографией, где молодой подтянутый военный
в танковом шлеме смотрел вдаль, чуть улыбаясь, а снизу виднелись большие
буквы,  выбитые так глубоко,  чт