то... не знает.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Псы из такого рода... погибают в бою.
     - Похоже, что и ей этого не миновать.
     - Она будет... только благодарна за это.
     - Такое впечатление, что она до смерти перепугана, - сказал я. - И до
смерти измотана.
     - Она устала, это верно. Но страха... она просто не может знать.
     До того как стая решила, что настало подходящее для нападения  время,
мы успели пройти еще с полмили.


     Пес первым почувствовал опасность. Собака завыла, как раненый в брюхо
слон, и бросилась футов на двадцать вниз по склону и встала между  нами  и
ними. Трудно было представить себе более невыгодную для  обороны  позицию.
Для нас единственным преимуществом было то, что мы располагались выше.  Мы
стояли на участке замерзшего снега, очень покатом, похожим на скат  крыши.
Великан своими гигантскими ножищами стал вытаптывать площадку, придавая ей
форму круга.
     - Кретин чертов, лучше бы ты насыпал снег кучей! - заорал я. -  А  ты
вместо этого роешь нам ледяную могилу!
     - Делай как я... Карл Паттон, - задыхаясь, ответил он.  -  Если  тебе
дорога жизнь.
     - Нет уж, спасибо, я лучше останусь наверху.
     Я выбрал себе местечко слева от него и собрал несколько кусков  льда,
сделав из них нечто  вроде  бруствера.  Потом  я  долго  и  демонстративно
проверял свой пистолет (разрешенный законом) и в  то  же  время  незаметно
настроил незаконный кратерный пистолет на максимальную дальность боя самым
узким лучом. Сам не знаю, почему я  скрывал  его  так  тщательно.  Верзила
наверняка не имел ни малейшего представления о разнице между  легальным  и
контрабандным  оружием.  Может  быть,   я   руководствовался   инстинктом,
подсказывавшим мне, что туза лучше всего придержать в рукаве.
     К тому времени, когда я  закончил  приготовления,  стая  была  уже  в
четверти мили от нас и быстро приближалась, причем они не то чтобы  бежали
или передвигались скачками, нет, они почти летели  на  своих  пучках  лап,
словно выкованных из стальных  стержней,  пожирая  расстояние,  как  огонь
пожирает сухую траву.
     - Карл Паттон, лучше бы тебе встать за моей спиной, -  окликнул  меня
великан.
     - Я не нуждаюсь в твоей защите! - рявкнул я в ответ.
     - Слушай меня! - сказал он тогда, и тут я впервые не  заметил  в  его
голосе обычной беззаботности и спокойствия. - Они не могут напасть на всем
ходу. Сначала они останавливаются, чтобы занести шип для удара.  Только  в
этот момент они  и  уязвимы.  Старайся  попасть  в  глаз,  но  остерегайся
клешней.
     - Я предпочитаю действовать на большей дистанции,  -  отозвался  я  и
послал пулю в одного, который немного вырвался  вперед,  но  все  еще  был
ярдах в двухстах от нас. На  льду  полыхнула  яркая  вспышка  -  небольшой
промах. Следующий заряд попал в яблочко - точное попадание в  самый  центр
листовидной пластины брони, совершенно черной, которая  прикрывала  грудь.
Он даже не покачнулся.
     - Бей в глаз, Карл Паттон!
     - Какой еще глаз! - завопил я. - Все, что я вижу - это листовая броня
да ходули! - я выстрелил, стараясь попасть по  ногам,  промахнулся,  снова
промахнулся,  потом  увидел,  как  куски  конечностей  полетели  в  разные
стороны. Их обладатель замешкался всего на какую-то пару  микросекунд,  а,
может быть, я просто моргнул. Я даже не  смог  бы  теперь  с  уверенностью
сказать, в которого из них я попал.
     Они продолжали приближаться, смыкая ряды, и теперь  казались  немного
больше, гораздо  смертоноснее,  став  похожими  на  какой-то  вал  легкого
вооружения, усеянного шипами и остриями, совершенно неуязвимого,  которому
никто не противостоял, если не  считать  человека  с  палкой,  замученного
старого пса и меня с моей дурацкой хлопушкой.
     Я почувствовал, что пистолет дергается у меня в руке,  и  понял,  что
стреляю не переставая.  Я  отступил  на  шаг,  отшвырнул  пистолет  с  его
бесполезными пулями и сжал в ладони рукоять кратерного пистолета. К  этому
времени линия нападающих достигла как раз того места, где  скрывалась  без
движения Вула.
     Но вместо того, чтобы с  ходу  налететь  на  гигантского  пса,  пара,
которая двигалась прямо на Вулу, вдруг затормозила  и  замерла  на  месте,
очень  быстро  и  совершенно  непонятным  образом  перегруппировала   свои
конечности, опустила передние части  туловища  к  земле,  а  зады  задрала
вверх,  и  тогда  вперед  протянулись  два  футовой  длины  жала,  которые
раскачивались, готовые вонзиться в ничем не защищенное тело пса...
     Никогда бы я не поверил, если бы мне сказали, что такая огромная туша
может настолько молниеносно двигаться. Она метнулась прямо  с  места,  как
крикетный шар, пролетела по воздуху разделявшее их  расстояние,  в  прыжке
изогнувшись, чтобы впиться челюстями, огромными, как  медвежий  капкан,  в
того, что был слева, приземлилась, распростершись, извернулась  и  цапнула
второго. После этого она замерла, рыча на месте, в то  время  как  оба  ее
противника безуспешно били в лед в том месте, где она  находилась  раньше,
своими жалами.
     Все это произошло в какие-то  доли  секунды,  пока  я  поднимал  свой
кратерный пистолет, чтобы выпустить  мультимегатонный  заряд  в  чудовище,
выросшее прямо предо мной. Удар  проделал  в  панцире  дыру  диаметром  не
меньше фута и отбросил нападающего  примерно  на  ярд,  но  совершенно  не
замедлил его удара. Жало взвилось вверх и вонзилось в  лед  у  меня  между
ногами.
     - Глаз! - голос великана перекрыл рычание Вулы  и  сердитое  жужжание
атакующих. - Глаз, Карл Паттон!
     И тогда я увидел  его:  трехдюймовый  кружочек,  похожий  на  кусочек
сетчатого стекла, темно-красного цвета, выглядывающий  из-под  края  брони
над крючковатым носом. Я выстрелил туда, и глаз  как  будто  взорвался.  Я
метнулся налево и  снова  выстрелил,  краем  глаза  заметив,  что  великан
размахивает своей дубиной. Я спрыгнул  со  своего  возвышения  и  принялся
прокладывать дорогу к нему, стреляя в тех, что были ближе всего. Скорпионы
просто-таки  кишели  вокруг  нас,  но  одновременно  у  края   вытоптанной
великаном ямы могли оказаться только шестеро. Один скорпион соскользнул  в
яму, сорвавшись с края, попытался подняться на ноги, но умер, размозженный
ударом опустившейся на него дубинки. Я прикончил еще одного и  спрыгнул  к
великану.
     - Спиной к спине, Карл Паттон! - крикнул он.
     Пара скорпионов одновременно забралась на баррикаду  из  тел  мертвых
чудовищ, но пока они изготавливались к  нападению,  я  перестрелял  их,  а
затем  прикончил  еще  одного,  который  старался  забраться  на  их   еще
корчащиеся трупы.
     Затем внезапно наступила передышка  и  слышно  стало  только  тяжелое
дыхание великана, похожее на звуки парового котла,  и  сдавленное  рычание
пса.
     Тут я почувствовал боль в бедре и ощутил, что  дыхание  обжигает  мне
глотку. Футах в десяти от нас один из скорпионов еще приплясывал на  своих
ногах, но ближе не подходил. Остальные откатывались назад, жужжа и щелкая.
     Я начал влезать наверх, но рука, огромная, как корабельный  утлегарь,
остановила меня.
     - Пусть они сами подойдут... - голос  великана  прервался.  Лицо  его
покраснело и он с трудом хватал воздух широко открытым  ртом.  Но  на  его
лице была улыбка.
     - Тебе виднее, - сказал я.
     - Твое маленькое оружие бьет не хуже настоящего мужчины, - заметил он
вместо того, чтобы пройтись насчет моей глупости.
     - Из чего они? У  меня  было  такое  впечатление,  что  я  стреляю  в
легированную сталь двухдюймовой толщины.
     - С ними нелегко справиться, - сказал он. - И все-таки мы  прикончили
девятерых, - он взглянул на собаку, которая тяжело дыша, стояла  мордой  к
противникам. - Вула прикончила шестерых. Впредь они будут осторожнее...  -
он запнулся, посмотрев на меня, на мою ногу.
     Потом  он  опустился  на  колено  и  дотронулся  до  прорехи  в  моем
скафандре, которой я не заметил.
     Вид  разорванного  материала  скафандра  просто  потряс   меня.   Его
невозможно было пробить даже из игольного ружья - но  одно  из  жал  легко
справилось с ним.
     - До кожи не  дошло,  -  сказал  он.  -  Счастье  сопутствовало  тебе
сегодня, Карл Паттон. Укол жала смертелен.
     Что-то шевельнулось позади него. Я вскрикнул и выстрелил, и в тот  же
миг на то место, где он только что стоял, прыгнул скорпион.
     Я упал, перекатился и выстрелил ему в глаз, куда тотчас же угодила  и
дубина Джонни Грома. Я поднялся на ноги и увидел,  что  остальные  уходят,
спускаясь вниз по склону.
     - Дурень чертов!  -  заорал  я  на  великана.  От  ярости  голос  мой
прервался. - Ты что, сам за собой последить не можешь?
     - Я в долгу перед тобой, Карл Паттон, - только и вымолвил он.
     - К черту долги! Никто мне ничего  не  должен...  и,  соответственно,
наоборот!
     На это он ничего не ответил, только взглянул на меня с высоты  своего
роста  и  слегка  улыбнулся,  как  улыбнулся  бы  взрослый  расшалившемуся
ребенку.
     Я сделал пару глотков подогретого и обогащенного воздуха из  баллона,
и почувствовал небольшое облегчение... но очень небольшое.
     - Может быть, ты назовешь мне свое настоящее имя, маленький  воин?  -
спросил великан.
     Я ощутил холодок в груди.
     - Что ты имеешь в виду? - растерянно спросил я.
     - Мы сражались бок о  бок.  И  теперь  нам  следовало  бы  обменяться
тайными именами, которые при рождении дали нам матери.
     - Ах, магия,  да?  Джуджу?  Таинственные  могущественные  заклинания.
Брось, здоровяк, с меня хватит и одного имени - Джонни Грома.
     - Как хочешь... Карл Паттон.
     И он отправился осматривать пса, а я  стал  осматривать  поврежденный
скафандр.
     Сервомоторы ног лишились части мощности,  и  пострадал  обогреватель.
Это было плохо. Мне еще предстояло гнать великана довольно  долго,  прежде
чем я выполню порученную мне миссию.
     Когда через полчаса мы снова тронулись в путь, я все еще удивлялся  -
почему я это так поторопился спасти жизнь человеку, которого должен убить?


     Три часа спустя мы расположились на ночлег.  Когда  мы  устроились  в
вытоптанных в снегу ямах, было уже темно.
     Джонни Гром сказал, что скорпионы больше не вернутся, но я все  никак
не мог успокоиться в своих поврежденных доспехах. У  меня  было  ощущение,
что я заживо похоронен в  темной  глубокой  безвестной  могиле.  Потом  я,
должно быть, уснул, потому что,  когда  я  проснулся,  в  лицо  мне  лился
бело-голубой свет.
     Над  вершинами  хребта  взошла  внутренняя  луна  -  Кронус,  изрытый
кратерами диск, почти полный и висящий так низко, что, казалось,  до  него
можно допрыгнуть и со звоном стукнуться об него головой.
     При лунном  свете  мы  двигались  достаточно  хорошо,  особенно  если
учесть, что подниматься нам приходилось по склону ледника.
     На высоте в сорок пять тысяч футов мы достигли перевала, и  некоторое
время смотрели на расстилавшуюся  внизу  долину  и  возвышающийся  за  ней
следующий хребет. Он отстоял  от  нас  миль  на  двадцать,  и  при  ночном
освещении казался серебряно-белым.
     - Может быть, за ним мы обнаружим их, - сказал великан.
     Голос его стал каким-то бесцветным, будто потерял тембр. Лицо у него,
похоже, было обморожено и онемело от ледяного ветра.  Вула  скорчилась  за
его спиной, выглядя подавленной и старой.
     - Вполне, - сказал я. - А, может, за последующим, а  может,  за  тем,
что позади него.
     - За этими хребтами лежат Башни Нанди.  Если  твои  друзья  оказались
там, то их сон будет долог - да и наш тоже.
     До следующего хребта было  два  перехода.  К  тому  времени,  как  мы
достигли его, луна поднялась уже достаточно высоко и освещала  окрестности
призрачным светом. Но вокруг не  видно  было  ничего,  кроме  бесконечного
льда.
     Мы сделали на льду привал, затем тронулись  дальше.  Скафандр  теперь
причинял мне неудобства, разрегулировавшись,  и  у  меня  начали  мерзнуть
пальцы на правой ноге. И, несмотря на то,  что  по  дороге  я  то  и  дело
принимал горячие концентраты, а в вену мне через  определенные  промежутки
впрыскивались  стимулирующие  средства,  я  начал  испытывать   усталость.
Конечно, не такую сильную, как Большой Джонни. У  него  был  измученный  и
голодный вид, и он передвигал ноги так тяжело, словно к ним было приковано
по наковальне.
     Он по-прежнему позволял себе и  собаке  съедать  более  чем  скромные
порции пищи, а мне выделял даже больше, чем себе.
     А я по-прежнему совал то, что не мог  съесть,  в  кармашек  рукава  и
смотрел, как он мучается от голода. Но он был очень вынослив: он слабел от
голода медленно, нехотя уступая пядь за пядью.
     В ту ночь, когда мы лежали за построенной  им  из  снега  загородкой,
защищавшей нас от ветра, он задал мне вопрос:
     - Карл Паттон, интересно, каково это - путешествовать в  пространстве
между мирами?
     - Как в одиночном заключении, - ответил я.
     - Тебе по душе одиночество?
     - Какая разница? Это моя работа.
     - А что тебе нравится, Карл Паттон?
     - Вино, женщины и песни, - ответил я. - Но,  в  крайнем  случае,  без
песен можно и обойтись.
     - Тебя ждет женщина?
     - Женщины, - поправил я. - Но они не ждут меня.
     -  Кажется,  ты  немногое  любишь,  Карл  Паттон.  Тогда  что  же  ты
ненавидишь?
     - Дураков, - сказал я.
     - Так, значит, это дураки послали тебя сюда?
     - Меня? Меня никто никуда не посылал. Я всегда отправляюсь туда, куда
сам пожелаю.
     - Тогда, значит, тебя привлекает свобода. Нашел ли  ты  ее  здесь,  в
моем мире, Карл Паттон? - лицо его было похоже на скорбную  маску  или  на
выветренную скалу, но голос, казалось, насмехался надо мной.
     - Ты понимаешь, что погибнешь  здесь,  или  нет?  -  я  не  собирался
говорить этого, но слова вырвались у меня сами собой. И тон  их  показался
мне безжалостным.
     Он взглянул на  меня  так  же,  как  делал  это  всегда,  прежде  чем
заговорить: как будто старался прочесть что-то, написанное у меня на лице.
     - Человек должен когда-нибудь погибнуть, - сказал он.
     - Тебе нечего делать здесь. Брось все это, возвращайся  и  забудь  об
этом всем.
     - Но ведь и ты мог бы сделать то же самое, Карл Паттон.
     - Я? Вернуться? - воскликнул я. - Ну, уж нет,  благодарю.  Я  еще  не
закончил своих дел.
     Он кивнул.
     - Человек должен всегда доводить свои дела до конца. Иначе  он  ничем
не будет отличаться от снежинки, гонимой ветром.
     - Так ты, значит, думаешь, что это игра? - рявкнул я.  -  Состязание?
Исполни или погибни, или, может быть, и  то,  и  другое  вместе,  и  пусть
победит сильнейший?
     - А с кем же мне состязаться,  Карл  Паттон?  Разве  мы  с  тобой  не
товарищи, идущие бок о бок?
     - Мы чужие друг другу, - ответил я. - Ты ведь не знаешь меня, а я  не
знаю тебя. И перестань доискиваться причин, побуждающих  меня  делать  то,
что я делаю.
     - Ты отправился в путь, чтобы спасти жизни  беспомощных,  потому  что
это твой долг.
     - Да, мой, но не твой! Ведь ты-то не обязан сворачивать  себе  шею  в
этих горах! Ты спокойно можешь покинуть пределы этой  фабрики  льда  и  до
конца своих дней дожить героем человечества,  имея  в  своем  распоряжении
все, чего душа пожелает...
     - То, чего бы я пожелал, никто не в силах мне дать.
     - Должно быть, ты ненавидишь нас, - заметил  я.  -  Ведь  мы  чужаки,
которые явились сюда и погубили твой мир.
     - Разве можно ненавидеть силы природы?
     - Хорошо, тогда что же ты ненавидишь?
     На какое-то мгновение мне показалось, что он не  станет  отвечать  на
этот вопрос. Но он произнес:
     -  Я  ненавижу  труса  в  своей  душе.  Голос,  который   нашептывает
спасительные советы. Но если бы я бежал и тем самым спас свою плоть, каким
бы духом потом жила она и освещалась?
     - Если хочешь бежать - беги! - почти закричал я. - Ты проиграешь  эти
гонки, великан! Отступи, пока не поздно!
     - Нет, я пойду дальше - пока смогу. Если мне повезет,  то  плоть  моя
погибнет раньше духа.
     - Дух, дух, черт побери! У тебя просто мания самоубийства!
     - Что ж, тогда я в неплохой компании, Карл Паттон.
     Отвечать ему я не стал.
     Во время следующего  перехода  мы  преодолели  стомильный  рубеж.  Мы
перевалили еще через один хребет, который был  гораздо  выше  предыдущего.
Холод стоял по-настоящему  арктический,  а  ветер  был  подобен  летающему
острию. Луна зашла и начало светать. Когда мы проходили милях в десяти  от
грузового   отсека,   локатор   сообщил   мне   об   этом.   Все   системы
жизнеобеспечения работали нормально. Источников питания хватило бы еще  на
сотню лет. Если бы даже, в конце концов, я загнулся по дороге, шахтеры все
равно проснулись бы - пусть через сто лет, но проснулись.
     Джонни Гром являл собой теперь совсем уже печальную картину. Руки его
потрескались и кровоточили, впалые щеки и растрескавшиеся бескровные  губы
были обморожены, кожа плотно обтянула  кости.  Двигался  он  теперь  очень
медленно, тяжело закутавшись в свой мех. Но он  все  же  двигался.  Я  шел
впереди, поддерживая темп. Пес был в еще более прискорбном состоянии,  чем
хозяин. Он тащился позади нас, и наши  привалы,  обычно,  уходили  у  него
целиком на то, чтобы нагнать нас. Мало-помалу, несмотря на все мои усилия,
привалы становились все длиннее и длиннее,  а  переходы  -  все  короче  и
короче.
     И когда  мы  достигли  высокогорного  перевала,  который,  по  словам
верзилы, вел в пагубные места, называемые  им  Башнями  Нанди,  снова  был
полдень. Я дошел до конца перевала, по обеим сторонам которого возвышались
стены из шероховатого  льда,  и  принялся  разглядывать  панораму  ледяных
вершин, острых, как битые бутылки, и  возвышавшихся  тесными  рядами,  как
акульи зубы. Они то повышались, то понижались, и плотные их ряды  тянулись
до самого горизонта.
     Я повернулся к великану, чтобы немного подстегнуть  его  и  заставить
сократить разрыв между нами, но он опередил меня. Он указывал на что-то  и
кричал, но что именно, я никак не мог  разобрать  из-за  низкого  грохота,
который послышался вверху. Я взглянул вверх и увидел,  что  ледяная  стена
рушится прямо на меня.


     Пол был холодным. Это был кафельный пол школьной  раздевалки,  а  мне
тогда было десять лет от роду, и я лежал лицом вниз,  прижатый  к  плиткам
весом мальчишки, прозванного Суп и обладавшего физическими данными гориллы
и соответствующим КИ.
     Когда сначала  он  толкнул  меня  к  стене,  сделал  мне  подсечку  и
опрокинул на пол, я заплакал и  воззвал  о  помощи  к  кольцу  зрителей  с
горящими глазами, большинство из которых сами  не  раз  испытали  на  себе
тяжесть огромных костлявых кулаков Супа. Никто из них даже не пошевелился,
чтобы придти мне  на  помощь,  когда  он  пригнул  мою  голову  к  полу  и
потребовал назвать его дядюшкой, я уже раскрыл было рот, чтобы сказать то,
что мне было велено, но вместо этого плюнул прямо в его ненавистную  рожу.
После этого Суп окончательно вышел из себя. И теперь  его  рука  обхватила
мое горло, отжимая голову назад, а колено упиралось  мне  в  копчик,  и  я
знал, без малейшей тени сомнения знал, что Суп был мальчишкой, который  не
в состоянии рассчитывать собственные силы и что он напряжет свои  растущие
мышцы со всей  силой,  на  которую  они  способны,  охваченный  и  несомый
удивительной, только что открывшейся ему силой его собственных мускулов. И
он будет выгибать мне спину до тех пор, пока позвоночных не  сломается,  и
тогда я умру, умру, умру, буду мертвым всегда, погибнув от рук идиота.
     Если только  я не  ухитрюсь спастись.  Ведь  значительно  умнее,  чем
Суп... да и умнее всех остальных. Человек подчинил себе животных силой ума
- а ведь Суп был самым настоящим животным.
     Не сможет, если я воспользуюсь  своей  головой,  вместо  того,  чтобы
безуспешно сопротивляться нажиму тела, которое в  два  раза  больше  моего