ится, ни сна, ни отдыха. Опять же - пенсия. Восемьдесят шесть  рублев
-  не  разбежишься.  У  тебя  побольше,   но   тоже   через   край-то   не
переливается...
     - Мне хватает...
     - Хвата-ает! - с издевкой протянул дядя Коля. - То-то  твоя  молодуха
сбежала! Но это я так, к слову, - осторожно поправился он. - А суть такая,
что пора начинать.
     - Чего начинать? - давя смех, спросил Матвей.
     - Экий ты, парень, бестолковый! - рассердился старик. Я уж  тебе  все
по косточкам разложил, а ты все чевокаешь!
     - Да ты говори прямо!
     - Куда прямей-то! Аппарат пора ставить - ясное ж дело! Не на  продажу
- этого ни-ни, я себе не враг,  но  для  души-то  -  одна  прямая  польза.
Дешевле - раз, место наше одинокое - два, успокоение нервам -  три,  ну  и
так далее. У меня чего-то не выходит, а у тебя технические  руки,  у  тебя
пойдет!
     - Самогонку, что ли, гнать? - наконец понял Матвей.
     - Для общего блага, - торжественно сказал дядя Коля.
     - Не-е, дядя Коля, ты меня в такие истории не втравляй.
     - От-т чудак-человек! Да кто ж в нашей глухомани нюхать будет! У  нас
участкового, когда надо, не дозовешься, а чтоб он сам прибыл - я такого за
тридцать лет не помню.
     - Да зачем тебе самогон?
     - Говорю ведь - восемьдесят шесть рублев! По нынешним временам это  ж
не деньги, а один намек.
     - Дядь Коля, тебе восьмой десяток, пора и бросить пить-то.
     - Бро-осить? - возмутился старик. - Да с чем я останусь тогда?
     - То есть?
     - Вот тебе и то есть До моих лет доживешь - тогда поймешь. Мне  жизни
осталось - может, год, может, три, а макет, и до субботы не дотяну. Это  ж
понимать надо! Ты-то мужик молодой, тебе еще бабу подавай, а я?  Мне  чего
ждать, каких таких радостей? А как выпью - так я сам себе хозяин. Захочу -
и будет мне двадцать. Думаешь, чего пою-то, чего играю ночь-заполночь? Это
ж я дружков своих созываю. Иду по улице, будто в двадцать седьмом году,  и
жду - сейчас вот оттуда Митька Савелов выскочит, а с того проулка - Петька
да Гришка Ковалевы - и уж на  всю  ночь  гульба!  У  околицы  уже  девчата
хороводятся, Сенька-гармонист с тальяночкой своей...
     Дядя Коля вдруг замолчал, и Матвей увидел, как перед счастливыми  его
глазами побежали, побежали живые картинки - и лица, и слова,  и  песни,  и
еще много другого, уже ставшего небылицей, пылью, уже развеянного временем
и только малыми  песчинками  застрявшего  в  памяти  старика.  "А  почему,
собственно, малыми?" - спросил себя Матвей. Старик сохранил все,  и  нужен
только легкий толчок, чтобы всплыло оно нерушимым и живым.
     А старик сгорбился, ушел в память, и вдруг Матвей увидел на его  щеке
медленную тягучую слезу.
     "Ну  что  тут  сделаешь,  придется  с  утра  начинать",  -   вздохнул
малопьющий Матвей и полез искать бутылку.
     Оба быстро опьянели. Дядя Коля обнимал Матвея, тыкаясь  в  бороду,  а
тот, фальшивя, терзал гитарные струны и печальным речитативом  тянул  одну
из песен, услышанных от Милы:

             И в Коломенском осень...
             Подобны бесплодным колосьям
             Завитушки барокко, стремясь перейти в рококо.
             Мы на них поглядим, ни о чем объясненья не спросим.
             Экспонат невредим, уцелеть удалось им.
             Это так одиноко, и так это все далеко.
             Этих злаков не косим...

     - Нет! - кричал дядя Коля. - Это не наша песня! Она не  зовет!  Давай
нашу:

             Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью,
             Преодолеть пространство и простор!..

     И невольно подпевая ему, Матвей вдруг ощутил обратный ход  времени  и
оказался не то в двадцатых, не то в тридцатых годах,  и  каждой  клеточкой
тела, каждой паутинкой души стал человеком того времени,  стремящимся  все
выше, и выше, и выше,  в  счастливые  сороковые,  сияющие  пятидесятые,  и
дальше, дальше  -  в  изобильное  будущее,  перед  которым  поповский  рай
покажется скудным и жалким, скучным и пустым... А дядя Коля уже не  плакал
и не  жаловался:  из  своих  убогих  восьмидесятых  он  вызвал  счастливые
двадцатые, и они пришли к нему, гремя и ликуя.


     ...Уже после полудня дядя Коля вышел  от  Матвея,  и  холодный  ветер
разом отрезвил его. Он нагнулся, зачерпнул ладонью снега, потер им лицо. И
степенным стариковским шагом направился к дому - на соседнюю улицу. Он еще
не дошел до угла,  когда  там  внезапно  появилась  и  затормозила  черная
"Волга". Из нее не спеша вышли двое мужчин. Дядя Коля замедлил  шаг.  "Это
еще кто такие?" - спросил он себя, и неприятный холодок  пробежал  по  его
спине.  Люди  не  понравились  дяде  Коле.  А  они  огляделись  и   лениво
направились навстречу ему. "Господи, совсем опешил старик. -  Вот  тебе  и
глухомань, вот тебе и участковый! Накаркал, дурак!" И остановился.
     - Товарищ, - крикнул ему один из мужчин, - можно вас на минуту?
     "Ой, не к добру", - подумал он и ответил угодливо:
     - На минуту - это пожалуйста. Отчего же нельзя на минуту...
     - Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где тут живет Матвей-инвалид?  -
спросил, приближаясь, тот, что был повыше и похудей, чернявый.
     - А чего ж не знать! - обрадовался дядя Коля. - Вона его  дом,  крыша
зеленая.
     - А сам он где сейчас?
     - Да там и сидит... А вы, товарищи, откуда будете?
     - Мы так... по пенсионным делам, - пробормотал второй, толстый.
     - Это - да, он - инвалид, пенсию получает, - покивал дядя Коля. - Там
у него собака, смотрите, - сказал  в  спины  мужчин,  уже  шедших  к  дому
Матвея.
     "Как же! - думал он, уходя побыстрей и в  то  же  время  стараясь  не
терять стеленности. - Ежели бы по  пенсионным  делам  на  черных  "Волгах"
разъезжали, у нас бы у  всех  пенсии  были  по  полтыщи.  Небось  обэхаэс.
Накрыли Мотьку на нетрудовых доходах. А и правильно, поделом  -  мало  что
военную пенсию получает, так еще на ремонте  зашибает  -  кому  телевизор,
кому утюг... То-то от аппарату отказался - хватает ему, говорит! Еще бы не
хватало... А теперь небось прижучат его. И правильно. Жизнь  -  она  штука
справедливая".
     А мужчины замедлили у калитки.
     - Может, не стоит сегодня, Семен? - сказал Костя.
     - А почему? - удивился тот.
     - Да как-то... не чувствую себя готовым. Очень уже быстро нашли. Надо
продумать разговор, с Дедом посоветоваться...
     - А может, сразу накроем? - азартно спросил Семен.
     В доме коротко, настороженно гавкнула собака, почуяв, очевидно, чужих
людей.
     - Слышишь? - сказал Костя. - Думаешь, он так тебе сразу и выложит про
зеркало? Наверняка тот еще жук...
     - Это конечно, - согласился Семен. - Правильно, без Деда  нельзя.  Мы
нашли, а уж теперь пускай сам. Поехали.
     И они быстро вернулись к машине.


     ...Ренат  стал  ходить  по  комнате  -  торопливо,   даже   суетливо:
туда-сюда, туда-сюда. Он поминутно поправлял очки и сквозь  них  испуганно
косил на Матвея. Тот смотрел на приятеля с испугом: не ждал такого.  После
ухода дяди Коли Матвей стал маяться, места себе не  находил,  от  выпитого
противно загудела и закружилась голова, и он по морозцу побежал к  Ренату.
И там, почти неожиданно для себя, рассказал ему о  прошлогодних  событиях.
Все - как недавно Ядвиге Витольдовне. Старуха тогда замолчала так надолго,
что Матвей решил, будто она ничего не поняла. Потом сказала:  "Человек  не
может быть богом". Перекрестила по-католически и ласково проводила  Матвея
- мол, привыкла ложиться пораньше.
     А Ренат, выслушав, забегал, задергался - и все молчком. Вдруг  как-то
боком, в углу встал, забормотал:

                     "Там, где жили свиристели,
                      Где качались тихо ели,
                      Пролетели, улетели
                      Стая легких времирей..."

     Испуганно, исподлобья взглянул на  Матвея  и  снова  забормотал,  как
молитву, забубнил:

                     "В беспорядке диком теней,
                      Где, как морок старых дней,
                      Закружились, зазвенели
                      Стая легких времирей..."

     И тут кинулся к Матвею, с разбегу бухнулся на колени, завопил  дурным
голосом:
     - Ты гений, гений!
     Очки свалились-таки, он  стал  шарить  по  полу,  ползал,  тыкался  в
Матвеевы ноги и все повторял: "Гений, гений!"
     - Брось, Ренат, что за шутки? - недовольно сказал Матвей.
     - Ты гений! - заорал он опять и вскочил с  колен.  -  Всех  времен  и
народов!! Как же мне повезло в жизни, что я знаком с тобой!
     - Перестань, - раздраженно буркнул Матвей.
     - Ты что, не понимаешь?! - возмутился Ренат. - Ты сделал  грандиозное
открытие. Доказал, что будущее существует в нас всегда! Насчет прошлого  и
настоящего никто не сомневался,  а  вот  будущее  представлялось  какой-то
зыбкой неопределенностью. Твоя Машина  строит  образ  будущего  на  основе
энцефалограммы, кардиограммы, принимает но  внимание  и  ритм  дыхания,  и
биополе человека, ведь так?
     - Ну да, примерно, - согласился Матвей вяло: не о том он думал, когда
рассказывал Ренату о Машине.
     -  Сигналы  сегодняшнего  состояния  человека  она  экстраполирует  в
будущее,  расшифровывает,  рассчитывает  весь  процесс  их  изменения   на
семнадцать лет! Это значит, что время  заложено  в  нас!  Я  то  же  самое
сколько лет пытаюсь доказать на материале литературы, а ты... Ты -  гений!
И то, что мы называем судьбой, роком - это программа! Карма  -  программа!
"Не властны мы в самих себе". Гениально! И тогда  само  собой  разумеется,
что моя гипотеза вовсе не гипотеза - аксиома! Человек есть человек  потому
и постольку, поскольку в нем заложены три временные координаты!
     Ренат восторженно носился по  комнате,  вдруг  ему  стало  тесно,  он
кулаком распахнул дверь, с конским топотом пробежал по другой комнате,  по
веранде.
     - Не властны мы в самих себе! - заорал он оттуда счастливо.
     - А чего радоваться? - угрюмо спросил Матвей. - Чего же хорошего, что
не властны?
     Ренат вернулся в комнату, сел, немного успокоившись, напротив Матвея.
     - Как всякий гений, ты чудак, - сказал снисходительно. -  И  рядом  с
тобой должен быть человек с умом средним, но дисциплинированным.  То  есть
я. Иначе ты сам себя не поймешь. Я не тому  радуюсь,  что  мы  в  себе  не
властны. Если бы ты доказал, что властны, я бы точно так же был  счастлив.
Ученому безразличен знак открытия - плюс или минус, да или нет - ему важно
знание само по себе и его значение. А значение знания, которое ты добыл, -
всемирно. Революционно.
     - Ну а как же Мила? - вдруг сказал Матвей, никак не разделяя  радости
Рената.
     - Что - Мила? - будто не понял он.
     - Ей-то как теперь жить?
     - Ну... ну, - растерялся Ренат, -  это  я,  ей-богу,  не  знаю...  Ну
как-нибудь образуется...
     - Вот я и спрашиваю: как образуется? - гнул свое Матвей.
     - Да откуда мне знать! - крикнул Ренат раздраженно.  -  При  чем  тут
она? При чем тут ты, я, дядя Коля?! Все мы в конце концов смертны! Речь  -
о человечестве! Твое открытие меняет судьбу человечества,  его  взгляд  на
себя, ты что, не понимаешь?! Это  даже  смешно,  это  картинка,  достойная
пера: сидит бухой гений в ватнике и талдычит  про  какую-то  Милу,  а  сам
только что цивилизацию перевернул!
     Матвей пустил длинным армейским матюгом и резко пошел к двери.  Ренат
кинулся ему на плечи, удержал.
     - Ты псих! - кричал он радостно. - Ты классический  гений-идиот!  Два
года назад, когда ты мне первый раз про свой план рассказал, я решил,  что
ты шизанулся. Каюсь - даже  на  книжной  толкучке  про  тебя  как  анекдот
рассказывал. Теперь  я  точно  вижу  -  ты  псих!  Но  и  гений,  вот  что
грандиозно!
     Ренат обнял его,  тянулся  поцеловать.  Матвей  отпихнул  его,  пошел
прочь.
     - Проспишься,  приходи!  -  кричал  Ренат  вдогонку.  -  Еще  тяпнем,
Нобелевский ты мой!
     Пошел снег - сначала неспешно, потом быстрее, быстрее и вдруг повалил
густой, тяжелый... Матвей остановился и почему-то оглянулся на свои  следы
- их засыпало, прятало на глазах. Так  он  и  дошел  до  дома,  все  время
оборачиваясь на свои исчезающие следы.


     ...Иван-Царевич с отцовским лицом. Волк в  густой  мягкой  шерсти,  с
грустными глазами. У него на загривке - застывшая золотая Белка.
     Матюша оглянулся еще раз и запомнил  их  на  всю  жизнь,  но  ни  "до
свидания", ни тем более "прощайте" сказать не сумел.
     Лето кончалось, изнутри леса проступала осень -  редкими,  желтеющими
листьями, пожухшей травой. Бабочки  исчезали,  воздух  становился  суше  и
прозрачней. Тихо было в лесу, только Матюшины шаги шуршали. В эту  сторону
он не ходил  раньше,  и,  когда  Иван-Царевич  указал  ему  путь,  мальчик
удивился как это он весь лес облазил, а там никогда не бывал...
     Он снова обернулся, но не увидел друзей - вокруг стояли  темные  ели.
Большие - до неба и маленькие - до облаков. Облака были рваные, в  дырках,
их низко нес неслышный ветер,  они  цеплялись  за  елки  снова  рвались  и
улетали маленькими клочьями.
     Матюша пошел  дальше,  и  отчего-то  захотелось  ему  крикнуть  -  не
позвать, а просто крикнуть погромче: "Эге-гей!" Но  он  не  сумел:  то  ли
голос исчез, то ли нельзя было в этом лесу кричать.
     И ничего не случилось, ничто не изменилось, но вдруг замерло Матюшино
сердце, и весь он наполнился предчувствием.  И  сразу  раздались  знакомые
тяжелые шаги, сразу -  близкие,  и  послышалось  натужное  гулкое  дыхание
огромного существа. Матюша застыл, а потом побежал,  сорвался  с  места  и
побежал, задевая елки, укалываясь о ник, без страха  наступая  на  бусинки
брусники, побежал навстречу шагам. И сам собой, легко  вырвался  крик:  "Я
здесь!" "Матю-юша-аа!" - услышал он дальний, замирающий голос  матери,  но
не остановился, не обернулся на него,  а  бежал  все  быстрей,  оступаясь,
падая, поднимаясь, уже задыхаясь, бежал... И  только  одного  боялся:  что
снова незваные хранители бросят перед ним зеркальный ручей. И лишь на  миг
замедлил:  понял,  что  за  этими  вот  густыми,  переплетенными   ветвями
откроется сейчас поляна - и там  будет  Он.  Матюша  набрал  полную  грудь
воздуха и обеими руками изо всех сил раздвинул, как распахнул, ветви.
     И увидел Единорога.
     Тот стоял посреди полянки, заняв ее почти целиком, -  неправдоподобно
огромный, закрывающий небо и свет. Налитыми  кровью  большими  глазами  он
смотрел на мальчика, победно выставив могучий рог.
     Оба застыли, глядя друг на друга. Единорог медленно мигнул.  И  вдруг
заговорил, и от его голоса задрожали деревья, трава,  и  как  будто  земля
колыхнулась.
     - Зачем ты искал меня?
     - Я искал... я искал тебя, - ответил мальчик с испугом и восторгом, -
потому что ты - самый чудесный в  нашей  сказке.  Ты  -  самый  большой  и
сильный, и чудесный!
     - Чего ты хочешь?
     - Я... - смешался мальчик. - Я ничего не хочу. Я  просто  хотел  тебя
видеть.
     Единорог осклабился и коротко хохотнул, тряся складками шкуры.
     - А тебе сказали, что меня нельзя просто  увидеть?  Всех,  кто  видит
меня, я или наказываю, или награждаю, сказали тебе?
     - Да, я знаю, - собрав всю смелость, звонко ответил Матюша.
     - И чего ты попросишь у меня?
     - Мне ничего не надо, - тихо ответил он.
     Единорог шумно вздохнул и прикрыл кровавые глаза.
     - Кто научил тебя ничего не просить?
     - Никто... Я сам.
     - Мне нравятся мальчики, которые ничего не просят, - сказал  Единорог
и снова открыл глаза. Уперся взглядом в Матюшу, но не было в  том  взгляде
ни доброты, ни симпатии. - Ты хочешь всего добиться сам?
     - Я постараюсь, - робко ответил Матюша.
     - Мне нравятся мальчики, которые хотят всего добиться сами,  -  снова
осклабился Единорог. -  Иногда  из  них  выходят  сильные  мужчины.  Очень
храбрые мужчины. Очень уверенные в себе.
     Единорог хрипло засмеялся, листва посыпалась наземь.
     - И когда они бросают вызов мне, я не отказываю, я прихожу. Ведь  они
такие сильные и храбрые. Мне нравится делать из них пустое место, ничто.
     Единорог наклонил голову, горой нависая над Матюшей.
     - Иди, мальчик. Добейся в жизни всего, я не  стану  мешать.  Но  знай
свое место и никогда, даже в мыслях,  не  зови  звеня.  Отныне  ты  только
человек, и не тебе бороться со мной. Иди, сказка кончилась.
     И тут перед глазами Матюши, как на экране Машины, Единорог  беззвучно
задрожал, черты его гигантского тела поплыли,  смешались,  исчезли,  стало
темно, в темноте замигали яркие  точки,  и  вдруг  разом  все  посветлело,
очистилось, и уже не было ни леса, ни  поляны,  а  на  их  месте  возникло
четко, ярко лицо сорокалетнего Матвея: поседевшая борода, запавшие  черные
глаза... "Мама! - жалобно закричал катюша. -  Мамочка!"  впервые  запросил
помощи, и немедленно вошла в него, заполнила слух и душу старенькая мамина
колыбельная: "Баю-баюшки-баю, баю деточку мою... Баю-баю-баю-бай, поскорее
засыпай..." И будто с огромной высоты стремглав упал  он  в  мягкий  ворох
перин, подушек, одеял, и стало тепло, и в  полусне-полуяви  поплыл  он  по
колыбельной реке, в колыбельное  море,  и  казалось,  что  не  было  вовсе
страшного Единорога, а впереди - все еще ждет, все еще манит  баснословный
край, исполненный сияния.


     Карат залаял в голос, ожесточенно и зло. "Кого  еще  черт  несет?"  -
буркнул Матвей и пошел открывать.  Карат  бесился  в  сенях,  прыгал,  бил
передними лапами в дверь. Матвей выглянул в окно: внизу, у крыльца, стояли
трое мужчин - пожилой в лисьей шубе и с ним двое  лет  по  сорок,  высокий
брюнет без шапки и толстячок с круглым лицом.
     - Подождите, собаку привяжу, - крикнул Матвей.
     Открыв дверь, сразу сказал:
     - Если вы насчет на зиму дачу снять, то у меня не сдается.
     - Нет, нет, мы по другому вопросу, - поспешил толстяк.
     - По какому? - подозрительно спросил Матвей, не приглашая их в дом.
     - Может быть, вы разрешите нам войти, а  там  и  поговорим?  -  веско
произнес старик.
     Матвей пожал плечами.
     - Заходите...
     Долго топтались, раздевались, гурьбой проходили  в  комнату,  наконец
расселись за столом. Матвей устроился на диване и закурил.
     - Прежде всего давайте знакомиться, - дружелюбно начал старик.
     - Да уж, - нелюбезно отозвался хозяин, но старик сделал вид,  что  не
заметил этого.
     -  Моя  фамилия  Никич,  зовут  Николаем  Николаевичем.  Я  -  физик,
действительный член Академии наук СССР...
     - Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, -  добавил
толстяк.
     - Ну уж, если все перечислять, - улыбнулся академик, - то не забудьте
и две Сталинские премии... А это мои друзья, ученые,  помощники  -  доктор
наук, профессор Сорокин Константин Андреевич и доктор наук  Колесов  Семен
Борисович.
     -  А  я  -  Басманов  Матвей  Иванович,   майор   ВВС   в   отставке,
действительный инвалид СССР, - с мрачным сарказмом представился Матвей.
     - Ну это мы знаем,  -  добродушно  сказал  Никич,  -  иначе  б  и  не
беспокоили вас. Я думаю, в прятки нам играть не стоит, начну сразу с дела,
откровенно. Матвей Иванович, мы наслышаны о ваших опытах  и  хотели  бы  с
ними познакомиться.
     - Наслышаны? - удивился Матвей.  -  Я  что-то  не  припомню,  чтоб  в
последние сорок лет публиковал статьи или лекции читал.
     - Это верно,  -  с  неколебимым  добродушием  продолжал  академик.  -
Человек вы скромности незаурядной и к славе, судя по всему, не стремитесь.
Но заслуженная слава - вещь недурная, не так ли, Матвей Иванович?
     - Бюст на родине и колбасу  вне  очереди  -  кто  ж  откажется?  -  с
издевкой сказал Матвей, обратившись  к  толстяку  Колесову,  и  тот  отвел
глаза.
     - Впрочем, дело, конечно, не в славе, - ничуть  не  смущаясь,  сказал
Никич, - а в науке, в знаниях. По нашим  сведениям,  у  вас  есть  кое-что
полезное для науки. - И, помолчав, с укором добавил: - Для нашей науки.
     - Для вашей? - быстро спросил М