етом - и нет такой силы во всей Вселенной,  которая  могла
бы  погубить  их  и  свернуть  мой  и  твой  народ  с  избранного   пути!"
Дай-дан-дао-ду!
     Толпа всколыхнулась. В сплошном, перекатывающемся из  конца  в  конец
площади реве нельзя было разобрать слов. Высоко над людьми, обеими  руками
упершись в отполированный мрамор парапета, стоял  Вождь.  Мохнатые  облака
плыли в небе, а тем, кто стоял на площади, задрав  головы,  казалось,  что
это сам Любимый  и  Родной  плывет  сквозь  облака,  рассекая  их,  словно
острогрудая птица токон.
     В ложе для почетных гостей заметно пополневший дон  Мигель,  сохраняя
невозмутимую серьезность, едва заметно подтолкнул коллегу Хаджибуллу:
     - Взгляните!
     Над морем  людских  голов  реяли  транспаранты:  "Пусть  вечно  живет
Любимый и Родной Вождь-творец идей квэхва!", "За А Ладжоком всегда!",  "Да
славится в веках великая Армия Единства А Ладжока -  Юх  Джугая!"  Гораздо
реже упоминались другие имена.
     Коллега Хаджибулла смущенно пожал  плечами.  А  голос  асе  звенел  в
неизмеримой высоте над площадью.
     - Не счесть всех тех простых дархайцев, чьи  тела  легли  фундаментом
торжества идея Единства, победоносных идей квэхва. Нам не дано узнать  все
эти скромные имена. Они мертвы. Они вечно живы! Но мы знаем имя того,  кто
пришел к нам с открытой душой и стал одним из нас,  отдав  жизнь  свою  на
благо Единого Дархая. Брат  Андрей  Аршакуни!  Как  сейчас,  вижу  я  твое
прекрасное лицо. Вместе с тобой, плечом к плечу, ворвались мы  на  грозном
танке в последний оплот нечистой Империи. Сегодня там, -  в  голосе  Вождя
промелькнуло  легкое  смущение,  -  в  Барал-А-Ладжоке,  прекраснейший  из
проспектов назван твоим именем. И там, под баньянами, где  некогда  стояли
поганые храмы, гуляет твой дух. Но тело твое здесь, в городе,  который  ты
знал как Пао-Тун.  Мы  не  благодарим  тебя:  братьев  не  благодарят.  Мы
склоняемся перед тобой. Дай-дан-дао-ду!
     На несколько секунд толпа преклонила колени. В самой середине площади
парни в пятнистых комбинезонах слаженным  хором  проскандировали:  "Андрей
Аршакуни вечно с нами!".
     - Но не все, пришедшие из-за облаков, стали друзьями Дархая,  Андрей.
Мне  больно  и  горько  говорить  об  этом  в  светлый  день  всенародного
праздника, но не сказать нельзя! Воспользовавшись традиционным добродушием
и гостеприимством лунгов, купив  на  корню  прогнившую  насквозь  империю,
люди, внешне похожие на  тебя,  тянули  руки  к  богатствам  нашей  земли.
Терпение  истекло!  Сегодня  мы  достаточно  сильны,  чтобы  покончить   с
унизительным   присутствием   пресловутой   Демократической   Конфедерации
Галактики под небом Дархая. Я говорю: "Вон!" двуличному подонку!  -  палец
вождя указал на дона Мигеля. - Я счастлив и горд тем, дорогие  сограждане,
что могу сообщить вам решение Высшего Совета Равных о разрыве отношений  с
этими мерзавцами!
     Дона Мигеля изъяли с трибуны почти незаметно, а  ошарашенный  коллега
Хаджибулла спустя минуту услышал:
     - Наша страна уже не ребенок.  Да,  воспитателей  следует  чтить,  но
наступает возраст зрелости и опека становится обременительной.  Не  хватит
слов, чтобы  выразить  благодарность  братьям  из  Единого  Галактического
Союза. Они помогли нам добиться единства. Они были рядом, когда  на  месте
кузниц вставали заводы. Они учили нас искать дорогу в небо. Теперь  Дархай
подрос. Вы слышите? Как и во все дни, ревут экскаваторы в карьере  "Заветы
Аршакуни". Но с сегодняшнего дня они работают уже на нас!  Дархай  никогда
не был - и не  будет!  -  бедным  родственником!  Мы  говорим:  "Спасибо!"
Единому Галактическому Союзу. Мы  говорим:  "Спасибо!"  его  послу,  брату
Хаджибулле. И мы  сожалеем  о  том,  что  здоровье  нашего  верного  друга
подорвано туманами Дархая. В добрый путь, брат!
     Пятнистые молодцы,  неслышно  возникшие  из  глубины  почетной  ложи,
накинули на шею Хаджибулле оранжевую ленту Заслуг и  под  локотки,  нежно,
вывели его прочь. Так посол узнал о том, что его отзывают.
     В  центре  площади  те  же  парни  в  комбинезонах  громко  и  скучно
прокричали: "Счастливого пути, милый брат Хаджибулла!"
     - Сегодня славный день. Пришло время сорвать все личины и разбить все
фальшивые бубенцы. Скорбя, должен  сообщить  вам  о  нескольких  ничтожных
ублюдках, гнилостных вшах в сияющем оперении птицы токон. Кто  из  вас  не
слышал смутных слухов о мерзавцах, именовавших себя  "Сыновьями  Свободы"?
Они изловлены и наказаны.  Но  за  спиной  ублюдков  стояли  иные!  Допрос
поставил все на  свои  места.  Омерзительная  банда  в  честных  пятнистых
мундирах с омерзительной "полосатой" подкладкой,  сумевшая  пробраться  на
командные посты в Армию Единства, внедрившая своих прихлебателей  повсюду,
встанет сегодня перед лицом народа. Их имена известны  страже.  Сорвите  с
них нашивки!
     По трибуне - слева и справа -  пробежала  короткая  судорога.  Ловкие
руки охранников мгновенно скрутили полтора десятка человек,  окружавших  А
Ладжока, и  Вождь  остался  на  трибуне  один.  Внизу,  в  скопище  людей,
растворились без следа транспаранты с иными именами.
     - Смотрите же на их шакалий оскал! Это  они  предали  и  убили  моего
любимого солдата, бессмертного героя Ту Самая. Это они погубили Юх Джугая,
моего верного и доброго друга. Они подстроили гибель моему Далекому  Брату
Андрею Аршакуни. Они  покусились  на  идеи  квэва,  на  нашу  единственную
дорогу! Беглый пес-император мог смело рассчитывать на их грязные лапы. Но
Око Единства не дремлет!
     Никто из вопивших во всю глотку "Дай-дан-дао-ду!", никто из глядящих,
задрав голову, на  Вождя  не  обращал  внимания  на  худенького  очкастого
человека, державшегося в подчеркнутом отдалении от Любимого и Родного,  на
самом краешке трибуны.
     - Наша сила, наше будущее - это молодежь.  И  потому  лучшей  ученице
образцовой школы имени Далекого Брата,  маленькому  знатоку  больших  идей
квэхва Тиньтинь Те я, от имени всех вас,  братья  и  сестры  мои,  доверяю
размазать по священным камням Юх-Джугай-Туна этих нелюдей!
     Кто-то невидимый подал  Вождю  миниатюрную  девчушку.  Запечатлев  на
чистом  лобике  братский  поцелуй,  Любимый  и  Родной  осторожно  опустил
Тиньтинь Те. На ходу одергивая строгую форму отличницы с белыми  нашивками
звеньевой, девочка четко спустилась с поднебесья.
     Танк, замерший в треугольнике величественных  монументов,  приветливо
распахнул  люк.  Изваяния  смотрели  на  девочку.  Простое,  мужественное,
по-крестьянски скуластое  лицо  Ту  Самая.  Вдохновенный  лик  Юх  Джугая,
исполненный благородства и веры. Резкие, четко очерченные,  не  дархайские
черты Андрея Аршакуни - или же все-таки Джеймса О'Хара? Они  ни  капли  не
походили друг на друга, но все трое чем-то неуловимо напоминали Вождя.
     Растерянные  люди  в  чистеньких  комбинезонах  со   свежеоборванными
нашивками миньтаученгов первого и второго  разрядов  покорно  укладывались
перед танком. Рев толпы перекрывал рокот двигателя:
     - Дай-дан-дао-ду!



               ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ОТРЫВКОВ ИЗ "ОБЩИХ РАССУЖДЕНИЙ"
            (продолжение пролога, а возможно, и начало эпилога)

     Да-с, дети мои...
     В наше время, как, впрочем, и  во  все  времена,  в  стаде  господнем
встречались и агнцы, и козлища. Причем, значительно чаще, чем хотелось  бы
(во всяком случае - мне, пастырю), попадались как раз последние. Хотя и то
сказать... спроси эдакое козлище: "Кто  еси?",  ответствовать  станет  без
сомнения: "Агнец божий есмь!". И задумаешься, при нынешнем-то плюрализьме:
а может, и оно, козлище злосчастное, по-своему право?
     Печальные события на планете Дархай уязвили скорбию мою  и  без  того
смятенную душу. И вдвойне прегорестно оттого, что кровь, пролитая по злому
недомыслию сильных мира сего и их присных, под бойкими перьями  репортеров
из ОМГА превращалась в лимонад. И втройне больно не  столько  потому,  что
двое пылких юношей, павших в  бессмысленной  схватке,  остались  в  глазах
Галактики безымянными астрофизиками, сколько от мерзостного сознания,  что
о миллионах погибших дархайских душ так и  не  узнала  бездумно-доверчивая
аудитория ОМГА.
     Один лишь я в  энциклике  "De  mortuis..."  попытался  затронуть  эти
вопросы. Но вы же знаете нашу систему: мои послания  редко  проходят  мимо
цензуры. То "преждевременно, ваше святейшество", то "после драки  кулаками
не машут", то "вопрос вентилируется", то "проблема закрыта". Вот и на этот
раз магистр Джанбатиста прочитал и вместо обычной сестрички с  одноразовым
шприцем срочно вызвал двух улыбчивых и на диво компетентных представителей
неких организаций. Около трех часов они  наперебой  домогались  признания,
откуда мне все это известно. Я же кротко повторял: "От Господа Бога,  дети
мои, от Господа Бога". Так по сей день и не пойму, кто из  нас  был  более
здрав рассудком.
     А жизнь шла своим чередом. Сын был единосущен отцу,  аллах  оставался
"акбар", и "ом мани", вопреки всему, пребывало "падме хум". Но  однажды  с
Дархая  мне  пришла  посылка.  В  черном  ящике  покоился  портрет  совсем
молоденького мальчика но имени  А  Ладжок  и  письмо,  состоящее  из  трех
пунктов. Первый извещал, что Бога нет, а есть  Железный  Вождь  А.  Второй
подчеркивал стальную волю упомянутого привести свой народ в рай (непонятно
только, в чей именно). Третий же настоятельно рекомендовал мне бросить все
и молиться за торжество идей квэхва. Взамен  обещали  пайку  ла  трижды  в
день. На  портрете  было  начертано  коряво  и,  видимо,  собственноручно:
"ПРИКАЗЫВАЮ ВАМ ДОЛГО ЖИТЬ. ЛЮБИМЫЙ И РОДНОЙ". К сожалению, из-за размеров
портрета повесить его на стенку не удалось.
     Если не ошибаюсь, аналогичные подарки получили и лидеры  сверхдержав,
а получив, задумались,  а  подумав,  решили,  что  старые  доктрины  нужно
ломать. Ну и естественно, строить новые. Сатангам добавилось работы. После
долгих и утомительных консультаций было  решено  действительно  распустить
армии. А там, очень может быть, и от  оружия  удастся  избавиться,  благо,
имелись некоторые соображения на сей  счет.  Доблестные  стратеги  наши  и
тактики покорились, но  не  думаю,  чтобы  смирились;  во  всяком  случае,
возникла масса ворчливых ассоциаций...  Хотя  Господь  свидетель,  что  на
размеры пенсиона жаловаться ни тактики, ни стратеги не могли.
     Люди же, в высокой политике не искушенные, веселились. От  добра  они
искали  добра,  и  еще  добра,  и  еще.  И  всегда  находились  услужливые
доброжелатели, готовые за вполне умеренную мзду предоставить все  мыслимые
и даже немыслимые блага. По традиции их называли  "мафиози",  но  вряд  ли
справедливо, по-моему. Ведь сказать, что распоясалась именно мафия, значит
ничего не  сказать.  Иногда  трудно  было  уже  понять,  кто  клиент,  кто
поставщик, и чем они разнятся с профессиональными _ч_и_к_о_.  Мало-мальски
разбирались в этом разве что в "Мегаполе", но не успевали рассказать из-за
печальной, но для их работы вполне естественной текучести кадров.
     Пресса  наглела  беспредельно.  В  один  прекрасный  день   нахальный
юнец-щелкопер дошел до того,  что  прорвался  на  Авиньон  и,  не  получив
аудиенции  у  меня  (а  с  какой  стати?),   обратился   к   почтеннейшему
Джанбатисте, после чего тиснул гнусную статейку: "Да, _О_н _б_е_з_у_м_е_н,
- говорит магистр". Я, конечно, предал его анафеме. А что  мне,  товарищи,
оставалось делать?
     Но кого в те дни пугала анафема? Люди отвернулись от неба,  и  самыми
уважаемыми фигурами в обществе стали затейники. Да-да, эти шуты гороховые!
И, бездумно хохоча,  человечество  отвернулось  от  пастырской  проповеди,
бесчинствуя на гала-концертах...
     Правда,  изредка  и  в  этом  бедламе  находились  люди,   пытавшиеся
мало-мальски мыслить. Я имею в виду не клир (это его долг)  и  неполитиков
(это их работа), а ученых. Именно так.  В  конце  концов,  я,  разумеется,
клерикал, но не обскурант, и идеалы пресвятого Франциска  близки  мне  так
же, как идеи Джордано Бруно. Сжечь - не значит опровергнуть! Но что  могли
ученые? Ими пользовались, как хотели. И при этом, естественно, приказывали
не лезть не в свои дела.


     Итак, юдоль печали веселилась.
     Мне же оставалось лишь молиться...




                         ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПЛОДЫ ЛА


                                    1

                               О Господи Боже мой. Творец и Вседержитель!
                               К тебе взываю и к стопам твоим припадаю  со
                            скорбью, и ужасом, и отчаянием, и  страхом,  и
                            болью за паству свою. Грозен  Ты,  и  воистину
                            страшнее многого страха равнодушие твое. Но не
                            взыщи, и воззри на тварный мир, иже создан  не
                            по минутной прихоти,  но  Твоею  же  волей,  и
                            оттого уже достоин милости  высшей;  воззри  и
                            ужаснись веселию, царящему в человецех, ибо не
                            в великом ли веселии, истоки великих печалей?

                           Рассказывает Аркаша Топтунов, затейник, 67 лет.
                           Гражданин Единого Галактического Союза.
                           2 июля 2115 г. по Галактическому исчислению.

     Если вы думаете, что у импресарио жизнь - малина, так вы  уже  попали
не туда; Аркаша Топтунов знает, что говорит. Тот мальчик с  бульвара,  что
был раньше, стал уже большой, и его на мякине не  проведешь.  Нет  хороших
сезонов, нет хорошей публики и плохой публики, а есть люди, которые  хочут
зрелище, и они-таки имеют полное право его получить. А кто  может  сделать
зрелище? Угадали, Аркаша! Хорошо, хорошо, я понимаю:  новое  время,  новые
моды, так было всегда и никакая молодежь не желает кушать булку без масла.
Но скажите, кто нашел Ози Гутелли? А? Кем она была и что из нее стало?!  А
я еще помню, что ей кричали на первых концертах, и бедная девочка  плакала
в уборной. Не верите - спросите у самой Ози, только не  забудьте  сказать,
что от Аркаши.
     Да, конечно, я не тот, что был позавчера, и  это  уже  факт.  Сердце,
печенка, пятое-десятое, и пусть у ваших  врагов  будет  столько  рецептов,
сколько я сдаю в макулатуру. Но по утрам, на балконе,  я  смотрю  на  свой
город и думаю: "Аркаша, неужели эта красота  останется  без  зрелища?",  а
город тихо шепчет мне "Нет", и я опять тяну этот клятый воз, хотя то,  что
у меня есть, хватит на три остатка такой жизни, какую я имею.
     И не надо, я вас очень прошу, мне говорить, что такое Земля, я  лучше
вас знаю: Земля - это Земля, и на Земле трудно кого-то чем-то удивить.  Но
этот жонглер был-таки клубничкой; "Ой, Аркаша, это что-то с чем-то", - вот
что сказал  я  себе,  когда  узнал  про  вонючую  планетку  с  дефективным
названием - пусть те, кто там живет,  его  и  выговаривают,  меня  это  не
касается. Мне нужно другое: чтобы было много и хорошо. А что такое хорошо?
А хорошо это интересно!
     ...Эти картинки попались мне на глаза  не  будем  говорить,  где.  Ну
ладно, в моем клозете. Я еще  подумал:  "Откуда  тут  листовки?".  Нет,  я
понимаю, на Земле листовки висят везде, но клозет - это же, простите, храм
души, тут надо сидеть и тихо думать, и никаких дел. Но когда Аркаша увидел
те фотографии... разве я мог уже думать тихо? Вы бы видели! -  мальчики  в
бело-красном, и что эти мальчики  вытворяли  с  мечами,  луками  и  прочей
дребеденью! И Топтунов сделал все, чтобы Земля это увидела.
     Когда-то один наивный маленький мальчик, не будем называть  имя,  так
вот, если этот мальчик хотел чего-то иметь, то бегал за  солидными  людьми
по пятам и уговаривал выступить. Теперь я  никуда  ни  за  кем  не  бегаю;
бегают за мной. Топтунов дал телекс - и эти дикие люди вообще озверели  от
восторга. Их Управление  Культуры,  или  как  это  там  называется,  сразу
сказало: "Да!", и предложило сто, нет - двести, нет - пятьсот солистов! Но
во всем нужна мера, особенно в новинках. Я взял одного на пробу.
     Скажите, вы  бывали  когда-нибудь  в  районе  Семипалатинска?  Чудный
пейзажик, одни сплошные тюльпаны. На космодроме я был тоже один, в  смысле
- один встречающий, зато приезжих - как в Одессе летом, но даже  в  Одессе
летом нет столько людей с планеты Дархай. Видите? - вспомнил.  Я  стоял  и
собирался узнать своего артиста сразу, чтобы  все  было  без  нервотрепки,
потому что люди искусства - очень  тонкие  люди,  и  чуть  что  начинаются
срывы; вот помню, когда я еще работал с Ози, так девочка хотела,  чтобы  я
делал то-се, и я - таки делал, и Ози хоть сейчас  скажет,  что  Аркаша  ей
друг, хотя теперь она уже даже и не Аркашин уровень.
     Но как, скажите, ради бога, я мог его узнать, если все они  одинаково
запакованы?  Какие-то  пятнистые  балахоны,  какие-то  значки,  почти  без
багажа, зато строем. Нет, вы  представьте  себе:  по  трапу  -  строем,  с
песней! - это было уже зрелище, и его никто, кроме  меня  не  видел.  И  я
узнал его, потому что у меня опыт, а еще потому что на нем не было  ничего
пятнистого, а все, как на буклете: белые шаровары  с  красной  вышивкой  и
красное с белым пончо. Стюард шел за ним и помогал нести рюкзак. Извините,
я сказал: "Рюкзак?" Не слушайте, я ошибся, это был слон, может, даже  два!
Мы втроем едва загрузили этот мешочек в мой флаер...  Всю  дорогу  мальчик
молчал, я подумал сначала, что он вообще не умеет разговаривать, но  когда
приземлились, он сделал-таки одолжение и сказал: "Лон Сарджо". Спасибо,  я
должен был догадываться, что это его так зовут.
     В офисе перед ним положили контракт. Можете  поверить,  что  половина
моей жизни ушла на эти контракты, и половина моих  болячек  тоже  от  них,
потому что очень  трудно  уговаривать  дебютантов,  какие  это  прекрасные
условия. А этот подписал не глядя, и  я  пожалел,  что  не  понизил  сумму
гонорара еще процентов на тридцать. У  парнишки  с  собой  была  программа
выступлений, на хорошей бумаге, с  цветными  иллюстрациями,  и  с  первого
взгляда я понял: это то, что нужно.
     Он отдохнул и поел. Потом я предложил прогуляться по городу.  Мы  шли
по улицам, и я думал: "Люди, люди, вы сегодня не смотрите на меня,  и  это
ваше дело, но зря вы не смотрите на этого мальчика, потому что завтра  это
бесплатно уже не получится". Пусть я повторюсь,  но  я-таки  очень  сильно
люблю свой город. Эти краски, эта суета с шумом - это все  для  меня,  как
вода для рыбы.  Мы  шли  но  Ришельевской.  Я  не  знаю,  кто  такой  этот
Ришельевский, но, кажется, он кто-то когда-то был и был хорошо, потому что
до сих пор такая улица названа его именем. Малыш просто очумел: я  не  мог
оторвать его ни от одной витрины. Не подумайте, что он все  хотел  купить,
нет, он просто смотрел, но как смотрел! - мы так смотреть  уже  не  умеем.
Потом он все-таки успокоился и впервые поглядел на меня.
     - У вас большие пункты равенства.
     Вы себе представить не можете, как он это сказал.  Как  будто  там  у
него магазины еще лучше! Тут же он добавил:
     - Но роскошь - это плохо! - и больше на витрины не оглядывался.
     Мальчик был шустрый и совсем не жалел мои больные ноги, он почти  что
тянул меня за руку. Когда мы дошли до спуска, знаете, около музея  Леандра
Верлу, я встал, как статуя, и сказал:
     - Нет, дитя мое, Аркаша дальше не пойдет.
     И мы зашли в "Ротонду". Ой, что там начало твориться,  когда  богемка
увидела Аркашу... Содом и Гоморра! Топтунов между  ними  -  это  ж,  может
быть, контракт, а контракт Топтунова  -  уже  не  какая-нибудь  путевка  в
жизнь, а вагон-экстра.
     Когда бармен отогнал их от меня, я сказал:
     - Здравствуйте, дети. Аркаша хочет тишины и кофе.
     Первый концерт - большое дело, и никакое сердце тут не помеха.  Стало
тихо, и две чашечки кофе. Лончик сидел,  как  скушав  аршин,  и  пил  кофе
маленькими глотками. Да, я же забыл: пару