овольно потер ладони.
     - Но если ты думаешь отдать чужие Знаки мне, забудь об этом. Траги не
допустят, чтобы я ускользнул. В коридор я еще успею войти, но в Мир деммов
- никак.
     - Сможешь ли ты привести хотя бы одного  демма?  Монах  неопределенно
развел руками:
     - Понятия не имею. Посмотрим.
     - Но ты попробуешь?
     Рон промолчал.
     Теперь время почему-то стало тянуться  еле-еле.  Мирон  то  увидел  у
увечного куста, то вскакивал и бегал туда-сюда. Нетерпение овладевало  им,
и с каждым часом все сильнее.
     Очень  медленно  светало;  во  мраке  все  отчетливее  вырисовывалась
громада скалы. Серые сумерки клубились у ее подножия.  Ночь  пряталась  по
ложбинам и пропадала, уступая место дню - может  быть,  самому  важному  в
жизни Мирона.
     До  полудня  все  равно  оставалась  уйма  времени.  Мирон   пробовал
подремать, но безрезультатно. Монах допил воду из белой фляги и сходил  за
свежей.
     Вскоре явились еще несколько послушников из монастыря.  Все  они  уже
достигли  почтенного  возраста  и  седин,  поэтому  терпения  им  было  не
занимать. Сели себе полукругом на корточки и застыли, прикрыв глаза. Мирон
даже позавидовал.
     Он успел потерять всякое представление о времени, когда Рон  рядом  с
ним наконец шевельнулся.
     - Все!
     Шелех вскочил, как ужаленный. На буром теле  скалы  постепенно  стали
проступать смутные  очертания  багрового  пятна-хода.  Старцы-монахи  тоже
поднялись; легкий ветер колыхал их длинные плащи и бороды. Мирон побежал к
скале.
     Из кровавой тьмы  нетвердо  выступил  Демид.  Глаза  его  лихорадочно
блестели, меч был весь зазубрен, а левая рука болталась, словно чужая.  Он
шагнул несколько раз и рухнул на колени. Монахи заспешили к нему, на  ходу
извлекая из-под плащей небольшие сумки, наверное со снадобьями.
     Вторым показался  Протас,  несущий  на  руках  Лота.  Мирон  невольно
вздрогнул.  Протас  бережно  опустил  свою  ношу  на  землю  и  обессилено
растянулся рядом.
     Лот был мертв. Хватило  одного-единственного  взгляда,  чтобы  понять
это. На шее зияла глубокая рана, а грудь кто-то будто раздавил.
     Мирон зажмурился, сглатывая пересохшим враз горлом  липкий  противный
ком. Но горевать времени не оставалось. Он отогнал боль и стал действовать
как задумал.
     - Рон! Давай!
     Монах метнулся к скале, а  Шелех  склонился  над  Демидом,  мало  что
соображающим. Знак Воина выбился из-под куртки и  ясно  виднелся  на  фоне
темной выделанной кожи.
     Когда появились траги Мирон стоял на  коленях  перед  мертвым  Лотом,
сжимая в руке кошель со Знаками, которые  намеревался  отдать  деммам.  Он
медленно поднял голову и оглядел целую вереницу белых, как молоко, плащей.
     Позади, перед ходом к двери растерянно стоял Рон, переминаясь с  ноги
на ногу, а перед самым ходом застыли трое бывших Воинов и два трага.
     Мирон обернулся, заметил это и бессильно опустил руки.
     - Вы продержались, Воины. Это хорошо.
     Мирон молчал, лихорадочно отыскивая выход.
     - Самое время разобраться со Знаками, -  продолжал  один  из  трагов,
низенький и краснощекий. На его былом плаще змеились  тончайшие  бирюзовые
полосы, которых не было больше ни у кого.
     "Их верховный, - догадался Мирон. - Надо же!"
     - Как я вижу, один из вас погиб. Его Знак, -  требовательно  произнес
траг протягивая руку.
     "Все они одинаковые", - подумал Мирон с неожиданной тоской.
     Он наклонился, нарочито медленно снял Знак с шеи Лота и  крепко  сжал
его в кулаке.
     - Отныне, - сказал он с металлом в  голосе,  -  судьбой  Знаков  буду
распоряжаться люди. Ваше время минуло, траги. Вы - в прошлом.
     Получилось даже весомее, чем он ожидал.
     - Так значит? - нейтрально заметил верховный. - Ладно, поглядим.
     - А эти, - Мирон вытряхнул из кошеля три Знака, - я вручу деммам.
     Не  успел  он  перевести  дыхание,  из  клубящегося  в  ходе   тумана
показалась  невысокая  черная   фигура.   Большие   стоячие   уши   нервно
подергивались, отчего голова пришельца выглядела более крупной,  чем  была
на самом деле. В руках демм бережно нес меч  в  ножнах  -  даже  с  такого
расстояния Мирон без труда узнал меч Лота.
     Престарелые Воины и оба трага отшатнулись, освобождая дорогу.
     Демм приблизился к неподвижному Лоту, опустил меч рядом, на несколько
отступил, и  торжественно  поклонился,  отдавая  дань  мужеству  и  отваге
ушедшего. Получилось это очень искренне.
     - А, - протянул траг. - Вот и соседи. Ну, давай, Мирон.  Можешь  даже
вручить ему эти Знаки. Можешь даже провести его.  До  самого  хода  -  все
равно он в свой мир не попадет. Уж мы постараемся.
     "Ошибаетесь",- подумал Мирон, но вслух не сказал  ни  слова.  Он  уже
знал что делать.
     Демм стоял чуть позади него, и на груди у него поблескивал  медальон,
украшенный рунами. Повинуясь  внезапному  порыву,  Шелех  поклонился  ему,
подошел вплотную и вручил еще три Знака. Воин-демм, ничуть не  удивившись,
спокойно и с достоинством принял их и спрятал куда-то  под  плащ.  Точнее,
под крыло-перепонку. А, может, и удивившись, поди его пойми.
     - Пожалуй, я так и сделаю, - сказал Мирон трагам. - Проведу  его.  До
самого хода.
     - Но тебя мы из этого Мира не выпустим, не надейся, -  заверил  траг,
намекая, что раскусил план человека. Конечно, уж  траги-то  понимали,  что
лишаться магии в такой момент равносильно поражению.
     Мирон тряхнул головой, взял демма за локоть  и  неторопливо  повел  к
скале. Ход виднелся совсем рядом. Экс-Воины настороженно шевельнулись.
     - А теперь, - тихо сказал Шелех, - тебе нужно быстро-быстро оказаться
в своем Мире.
     Демм вопросительно глянул на человека снизу вверх: он явно  не  понял
ни слова.
     Мирон на мгновение растерялся, но потом взял демма  покрепче,  бровью
указал на багровый зев входа и легонько качнул головой.
     Демм оскалился и кивнул: "Понял!"
     И они рванулись  в  багровый  туман,  как  лоси,  удирающие  от  стаи
изголодавшихся волкособак. Мирон, столкнувшись с самым проворным из старых
Воинов, сшиб его, освобождая дорогу демму. Двое других  уже  не  успевали:
демм взмахнул крыльями и за какое-то мгновение покрыл  все  расстояние  до
хода.
     Больно ударившись о камень, Мирон охнул  и  упал  к  подножию  скалы,
успев краем глаза заметить, что демм влип в коварную шевелящуюся мглу.
     Кажется все удалось. Траги в первую очередь позаботились о том, чтобы
задержать Мирона, считая, что до демма со Знаками доберутся минутой позже.
     Хором захохотали все обладатели белых плащей.
     - Ты думал опередить нас, глупый человечишка? Сейчас ты узнаешь,  что
такое настоящая магия! - важно сказал верховный. -  Хочешь  увидеть  вновь
своего дружка-демма? Вместе со всеми ЧЕТЫРЬМЯ нашими Знаками? Думаешь,  он
сумел попасть в свой Мир? Нет! Он торчит в коридоре перед запертым  ходом!
Гляди, сейчас я вытащу его оттуда!
     Траг воздел руки к облачному небу и сжал кулаки.
     И ничего не произошло.
     Некоторое время он не двигался, потом растерянно обернулся  к  своим.
Те заволновались.
     Никто не обратил внимания  на  то,  что  едва  демм  исчез  в  скале,
багровый ход опять явственно  проступил  на  фоне  рыжего  камня,  а  щит,
поставленный трагами, исчез.
     Мирон облегченно вздохнул.  Действительно  удалось!  Потерев  ладонью
голову, гудящую после столкновения, он поднялся на ноги.
     - Я уже говорил вам,  траги:  вы  -  в  прошлом.  Вы  и  ваша  магия.
Наступило время людей. Думаю, это будет долгое время. Прощайте.
     А сам подумал: "Быстро ли я привыкну к обратной застежке?"
     На груди Мирона висел Знак с его рунами, Торн, Еол, Ур,  но  это  был
Знак деммов. У Демида - тоже Знак деммов. И третий, с рунами  Лота  Кидси,
который Воины вручат достойному и примут в Братство совсем скоро,  некогда
принадлежал Воину чужого Мира. А Знаки людей с теми же рунами  только  что
унес крылатый демм. К себе. Как только он покинул Мир людей, магия  трагов
обратилась в ничто. И Мирон надеялся, очень  надеялся,  что  люди  наконец
станут хозяевами своего Мира, ибо он всегда назывался Миром  людей,  а  не
Миром трагов.
     По мнению Шелеха это было справедливо. Поэтому он  и  подменил  Знаки
перед самым приходом трагов.
     Жаль, этого не узнал Лот.
     Несколько дней спустя, когда у постепенно тускнеющего  хода  остались
лишь монахи, когда Лота Кидси  похоронили  здесь  же,  недалеко  от  рыжей
скалы, когда Протас с Демидом немного оправились после схватки на  пороге,
Мирон стоял на палубе "Чайки" и глядел на приближающуюся Зельгу. Руки  его
покоились на гладко отшлифованном планшире.
     - Скажи, Демид, - обратился Мирон к товарищу, баюкающему перевязанную
руку. - Что было там, за дверью?
     Бернага, не спуская глаз с близкого  берега,  болезненно  поморщился.
Потом неохотно сказал:
     - Когда-нибудь я расскажу тебе, Шелех. Но не сейчас, ладно?
     Мирон со вздохом кивнул. Ему казалось, что Демид повзрослел на добрый
десяток лет.
     Рядом  тихонько  напевали  Матросы,  знающие  только,  что  Воины   в
очередной раз послужили Миру, и Шелех жадно вслушался в знакомые с детства
слова, словно услышал их впервые.

                       "Все невзгоды - химеры,
                       Нам нельзя жить без веры,
                       Добрый свет родного маяка.
                       Так храни нас Всевышний,
                       Чтоб под этою крышей
                       Дак еще поднес нам огонька."

     Мирон думал о вере, вере в людей. Как сложится теперь  история  Мира?
Способны  ли  люди  сами  вершить  свою  судьбу,  издавна   приученные   к
непрошенной опеке? Хотелось верить, что да.

                       "Гей-гей, кружки налейте,
                       Гей-гей, трубки набейте
                       Дорогим туранским табаком,
                       Гей-гей, помните, братцы,
                       Гей-гей, грусти поддаться
                       Хуже, чем лежать на дне морском."

     Мирон вздрогнул. Ему показалось, что  до  боли  знакомый  голос  Лота
нашептывает в ухо в такт песне:

                       "Гей-гей, хватит о смерти,
                       Гей-гей, пойте и смейтесь,
                       Нет пока причины горевать.
                       Гей-гей, наша фортуна -
                       Гей-гей, добрая шхуна,
                       На нее лишь стоит уповать."

     - Хорошо, Лот, - тихо сказал Мирон. - Я  не  буду  грустить,  раз  ты
этого не хочешь. Но я буду помнить тебя.
     Всегда.
     И он стал вполголоса подпевать матросам.


     Четвертый день кряду не  было  дождя  -  вот  что  меня  более  всего
удивляло. А ночами на севере синеватыми точками  светились  звезды.  Я  их
видел в третий раз за всю жизнь, если не считать эти странные  тихие  ночи
за один.
     Здесь, на северо-востоке, обыкновенно бывает холоднее, чем в  Тороше,
сказывается близость гор, но сейчас я  даже  ночами  потел  в  двух  своих
куртках.  В  полдень  над  болотами  поднимались  тяжкие  облака   вонючих
испарений. И над Кит-Карналом туман висел гуще обычного. Я  не  переставал
этому изумляться.
     В среду, шестнадцатого марта, я подкреплялся похлебкой из  пойманного
накануне сома и уже собирался мыть миску с  ложкой,  но  тут  из  зарослей
ольховника  показался  растрепанный   небритый   мужчина   неопределенного
возраста.  Может,  лет  тридцати  пяти,  а  может,  и   всех   пятидесяти.
Справедливо рассудив, что он, возможно, голоден, я  учтиво  пригласил  его
разделить  со  мной  трапезу,  благо  похлебки  оставалось  еще  чуть   не
полкотелка. Путник не отказался.
     Пока он ел, я внимательно рассмотрел его. Он был в самом деле небрит:
недельная щетина вкупе с взлохмаченной, отродясь не знавшей ножниц и  мыла
шевелюрой,  придавала  ему  на   редкость   неряшливый   вид.   Засаленная
телогрейка, невозможно уже понять какого цвета, мятые матерчатые  штаны  и
неуклюжие сапожищи в засохших пятнах тины и грязи тоже не делали  из  него
принца. Я предположил, что это какой-то опустившийся старатель, бредущий с
прииска в людные места.
     Не могу назвать себя образцом опрятности, но даже в этом забыто всеми
захолустье раз в два дня я ножом соскабливал с подбородка отросшую  щетину
и регулярно чистил верхнюю куртку.
     Насытившись, путник поблагодарил за угощение и, сославшись на спешку,
собрался уходить.
     - Я -  послушник  Назар  Кичига  из  Тороши.  Не  назовешь  ли  себя,
мил-человек? - спросил я как мог сердечно.
     Путник задержался, глядя на меня с интересом, как мне показалось.
     - Я вовсе не человек, - сказал он просто. - Я - Весна.
     Надо ли говорить, что я удивился такому неожиданному ответу.
     - Весна? - переспросил я, собираясь с мыслями. - Но ведь Весна -  это
явление, а не существо.
     - Несомненно, - подтвердил он. - Я и есть явление. Поскольку же ты  -
человек, меня ты видишь тоже в образе человека. Выдра, к  примеру,  увидит
меня выдрой.
     - Но, - возразил я, - тогда ты должен выглядеть как молодая  девушка,
красивая и пригожая.
     - Кто это тебе сказал? - изумился Весна. -  Чушь  какая!  Будешь  тут
красивым, по грязище всю жизнь чапая! (он так и  сказал  -  чапая).  Да  и
заставь попробуй девку всю жизнь по грязи чапать, тепло за  собой  тянуть!
Это я, дурень старый, тяну  лямку.  Привык  уже,  верно.  Однако,  извини,
некогда мне болтать. Почитай, двести лет я в ваш край не наведывался.
     - Что же привело тебя теперь? - воскликнул я,  ибо  ни  для  кого  не
секрет, что Шандалар давно уже не знал времен года.
     - Тень пропала. Раньше здесь повсюду лежала Тень, вот мне ходу  и  не
было. А теперь пропала, я и пришел. Ну, до встречи через год, послушник.
     Весна повернулся и ушел на север, а я еще долго  глядел  ему  вослед,
держа перед грудью деревянную миску.
     Когда же я взглянул на юг, миска выпала из моих ослабевших рук.
     Там, откуда пришел Весна, полнеба очистилось  от  облаков,  и  ничего
более голубого и прекрасного я никогда прежде не видел.
     А посреди всего этого великолепия ослепительно сияло Солнце.
                          Назар Кичига, послушник.
                          Приход Тороши, летопись Вечной Реки, год 6946-й.


     К апрелю Солнце жарило над Шандаларом,  словно  это  не  Шандалар,  а
южный Туран. Тучи попросту исчезли, и эта  ужасающая  бездна  нависла  над
нами, грозя поглотить все и вся. Дети первое  время  боялись  выходить  из
домов. А как зазеленели болота!  Глаза  утомлялись  от  нестерпимо  яркого
света и обилия красок. Реки мелели чуть ли не на глазах,  самые  крохотные
пересыхали вовсе. Появились целые тучи мерзкого вида  крылатых  насекомых,
которые нещадно жалили людей и скот. Рис и опока сохнут на корню, а  поля,
с которых еще совсем недавно  приходилось  спускать  лишнюю  воду,  теперь
требуют орошения.
     Становится теплее с  каждым  днем:  куртки,  теплые  меховые  куртки,
раньше без которых за порог  ни  ногой,  пылятся  по  домам  без  дела,  а
шандаларцы разгуливают в легких рубашках.
     Никто не знает, радоваться или плакать. Мы разучились жить, как  весь
остальной Мир, а жить по своему уже не удастся. Но кое-что  сохранилось  в
людской памяти. Говорят, "Надежда" привезла из  Гурды  пшеничное  зерно  -
кто-то из окрестных фермеров  намерен  его  сеять.  Правда,  знающие  люди
утверждают, что отныне нельзя сеять, когда вздумается.  Для  всего,  будто
бы, существует свой срок.
     Повсюду из земли, высохшей  и  затвердевшей,  лезет  веселая  зеленая
трава - и как семена сохранялись долгие  годы?  Коровы,  впервые  в  жизни
покинувшие стойла, а также лоси едят ее с видимым удовольствием.
     Не знаю, что нас ждет. Думаю,  мы  сумеем  полюбить  это  тепло,  это
Солнце, этот слепящий свет, и  отвыкнем  от  дождей  и  туманов.  Научимся
выращивать злаки и овощи прямо под открытым небом. И привыкнем каждую ночь
видеть в распахнутых окнах звезды. Звезды над Шандаларом.
     Но не думаю, что это будет легко.
                          Ринет Уордер, настоятель.
                          Приход Зельги, летопись Вечной Реки, год 6946-й.