мих дворян тоже крыл
словами простыми, народными. А тут самый захудалый дворянинчик, да не
дворянинчик даже, а дворянишко нос кверху дерёт, ничем мол нас не взять. И
обидно Коле, аж до слёз обидно. Щурится учитель загадочно и вопросец
подкидывает. "А не пересекаются ли у нас, господин Лобачевский, параллельные
прямые?" - коварно смотрит он на Колю. Вот провокатор! Так и ждёт, гнида
разночинская, когда кивнёт бедный Коля головой, да подтвердит, что не
персекаются эти линии. Нет, не таков Коля! Не так он прост, хоть и не имеет за
душой происхождения. "Пересекаются," - хмуро роняет он. На вот тебе,
эксплуататор народных масс, подавись. "И как же это они у нас пересекаются?" -
радуется учитель. И по его довольному виду догадывается Коля, что не угадал
он, что пропал, что попался в силки. Ну как было не попасться, тоже ведь в
кабак охота. В картишки там перекинуться, девкам подмигнуть, семечек
прикупить, да заплевать шелухой поллавки, мол знай наших. Всякие князья, да
графья теперь блаженствуют. Кто в окно пялится, кто под парту залез и досыпает
там, что не урвал беспокойной ночкой, кто мух ловит, а кто зевает, аж шея
трещит. И только Коля-бедняга мучается на радость остальным. Вот-вот вышибут
Колю из гимназии, и тогда прямая дорожка не в инженеры, а в дворники, а Коля с
детства для себя уяснил, что склонности у него к умственному труду в тёплом и
уютном помещении.
 Ничего не остаётся, как стоять на своём. "Пересекаются," - упрямо твердит он
и начинает чертить на доске прямые, да буквы латинские, не из книг учёных, от
которых глаза болят, а прямо из головы. Так и прут формулы, так и лезут, следи
только, чтобы на правду похожи были. Вот сползает с учительского лица змеиная
улыбочка, и не опускается розга на спины учеников знатных, да нерадивых, кои
уснули, так и не дождавшись перерыва. Не знает, что сказать учитель, хмурится,
как не проспавшийся князь Знаменский, и уходит из класса, чтобы сбегать в
местную лавчонку, да прикупить первоисточников, дабы посрамить ученика
дерзкого, да своевольного. Но стоит на пути кабак. Хоть справа обходи его,
хоть слева, а всё дверь на пути. Оглянуться не успеешь, уж внутри. И холодеет
душа от того, что не ведаешь, как попал сюда, каким провидением.
 А Коле не до кабака. Коле до типографии. Ай, умный мужик был Иван Федоров.
Изобрёл станок печатный, чтобы каждый мог мысли собственны не в голове
держать, да не на грамотах берестяных, а в книгах, от одного вида которых
сразу понятно становится, что не дурак их сочинял.
 Деньжата у Коли водились. И скажите мне, зачем же ещё существуют на свете
белом графья, князья, да прочие дворянишки, как не для того, чтобы в карты их
обыгрывать и тем самым претворять в жизнь-судьбу идею вечную о справедливости.
Вот стоит Коля в типографии, где бородатые мужики, все как один Иваны, все как
один Федоровы, снуют по задымленному помещению и печатают себе, да Коле
измышления его о том, почему же это параллельные прямые пересекаются.
 Напечатать книжку мало. Важно, чтобы дошла она до народа, чтобы взял народ её
в свои натруженные руки, да восхитился бы уму Колиному, необъятному. Тащит
Коля свои тёплые, с пылу-с жару, книженции, да снова не в кабак, а в лавку
книжную. А за прилавком зыркает по сторонам, чтоб народ не стянул чего,
приказчик - друг Колин, с которым вместе дворян как липку обдирали. В те
времена народ ещё читать не умел, но книжные лавки любил. Скрадёт
книженцию-другую и шасть домой. Вроде и не нужна вещица, а всё равно на душе
теплее.
 А уж приятель Колин мастак по торговым делам. Поставил он книжку на видное
место, так, чтобы до каждого дошло, вот она - лучшая книжка по математике.
Пущай Архимеды в подвале плесневеют, а Гауссы там разные на чердаке пылятся.
Колиной книжке в руки и флаг, и барабан и трубу полковую. Коля теперь в кабак
побежал, а оттуда в книжную лавку уже важный профессор заходит.
 Профессура тоже любила книжные лавки. Только она не воровала, а покупала, за
что её Колин друг завсегда уважал. Может какой-нибудь профессоришко и спёр бы
книгу, да нельзя. Надо ж хоть чем-то от простого народа отличаться. А то, что
читать умеешь, на лбу ведь у тебя не написано. Бывает, нацепит себе крестьянин
пенсне, в дилижансе подобранное, сделает умную физию, да ходит по магазину
счастливый. Прям профессор. А ручонки уже тянутся, уже тащут, что под руку
подвернется. Неважно что, журнал ли "Колокол", "Месяцеслов" ли или "Страдания
заграничной девицы Вероники, безвинно утопленной в Ламанчской проливе". Тут то
его Колин дружок за воротник цап, да на улицу. Неча под профессоров
подделываться, коль образованием не вышел.
 Профессору дела нет до страданий девиц заграничных. Ему есть дело до книг
умных, познавательных, с чертежами, да разрезами, на то он и профессор. И рад
ему Колин друг, иначе кто бы раскупал всю эту физику, химию, да биологию.
 "А нет ли у тебя, дружок, чего-нибудь новенького, - спросит ласково
профессор, - идей там или открытий?" А приказчик уже тут как тут. "Есть, Ваше
благородие, как же не быть, - юлит он и чуть не танцует. - Вот изволите-с
посмотреть сочиненьице мистера Дарвина о том, что все мы от обезьян в своё
время произошли." Поморщится профессор. Времена то неспокойные. Припрётся
урядник, уцепится за книжонку, да спросит вкрадчиво: "Это что ж выходит, и наш
государь император от обезьяны произошёл?" Мистеру Дарвину то что, ему в своей
Англии туманно и спокойно. А за его безбожные измышления профессора к
политическим причислят и в тюрьму, да на каторгу. И точно известно, что не
декабрист он, не поедет за ним ни жена, ни кухарка, ни даже конюх, которому
профессор кажну субботу пятак отваливал.
 "А может, дружок, у тебя что-то наше имеется, родственное?" Приказчик ещё
радостнее пляшет, куда там солисту императорского балета. "Вот, Ваше
благородие, - поёт, - господин Менделеев все, что ни на есть, элементы
химически в таблицу выстроил. Или, ещё лучше, самая новая геометрия от
господина Лобачевского Николая ... э-э-э... Ну да неважно. Не глядите-с, что
книжица необъемиста. Идей и открытий в ней немеряно." Хмурится профессор
недоверчиво. "Геометрия? Новая? - спрашивает. - Да возможно ли?" Приказчик то
в левый глаз заглядывает, то в правое ухо шепчет: "Так точно-с, только что из
типографии." Подумал, подумал профессор, да и согласился. Он вишь до такой
степени учёный был, что не спалось ему совершенно, если на ночь не прочитает
лемму какую или формулу заковыристую не увидит.
 И это не простой профессор был. Это случился аж самый главный профессор в
городе, который заведовал всеми университетами, да гимназиями. И ходили перед
ним учителя, да преподователи по струнке. Строгий был, чуть что не так, сразу
в деревню сошлёт, классовое самосознание народу повышать. Вот идёт он, книгой
в руке весело помахивает, а в окна другие профессора таращатся, помельче, да
побеспокойнее. Мол, что там наш старичок тащит. Как бы нам бедным от жизни не
отстать, да в деревне не оказаться. Зорким глазом разглядели названьице, да и
бежать в книжную лавку. А приказчик уже на пороге стоит, ждёт, прибыль
подсчитывает, да книжки Колины готовит.
 К вечеру туда и Колин учитель забрёл. Купил Эвклида, из подвала принесённого,
от сырости разбухшего, да мышами изгрызенного. Повеселел он после выпитого,
идёт и над Колей подсмеивается. "Это ж надо, - заливается, - пересекаются!
Параллельные и пересекаются! Не на то они параллельными придуманы, чтобы
пересекаться."
 Пришёл он на утро в гимназию и аж челюсть вставную выронил. В те времена
многие профессора заводили вставные челюсти, чтобы от простого народа
опять-таки отличаться. А выронил он челюсть от того, что все вокруг про
пересечение говорят, да геометрию Колину цитируют. Учитель и рад бы слово
молвить, да поздно. Сам Никанор Феоктистыч о книге похвально отозвался.
Скрипнул зубами учитель, да в класс пошёл. И со злости выдрал князя
Знаменского розгами за теорему Пифагора. Никакое дворянское слово не помогло.
 А на следующий день в городок занесло проверяющего. Он, болезный, по всей
России катался с ревизиями то. В Киеве вот бывал, в Екатеринбурге, в
Ярославле. Сей момент из Перми прибыл. Ходит, тыкает пальцем всюду, штукатурку
проверяет. Аж Никанор Феоктистыч на него смотреть забоялся. А уж помельче кто,
те сразу за книги попрятались. Одни буковки золотые на виду. "Николай
Лобачевский."
 Заинтересовался проверяющий. Как так, сколь ни ездил, а книжицы сей нигде не
наблюдал. Пока из Киева в Ярославль добирался, наука, глянь, как широко
шагнула. Испугался. Покрылся испариной. Это ведь при таких делах не в
заграничный Мюнхен пошлют, а на пенсию. Сиди тогда дома, пялься в четыре
стены, да рогалики чёрствы покусывай. Не очень то на пенсию разгуляешься. "Кто
это таков, Лобачевский?" - спрашивает. Все от ужаса кулаками рты позажимали.
Только Никанор Феоктистыч осмелился. "Это, - говорит, - наше светило. Гений.
Просвещенья дух!"
Дух так дух. С духами спорить не с руки. Так и побежал проверяющий в лавчонку
книжную, куда Коля только что приволок отпечатанный дополнительный тираж. И
купил проверяющий всю партию, и увёз её в столицу, чтобы подивились там на
труды Колины, приняли, так сказать, к сведению.
 А через месяц другой и в столице, и в Мюнхене заграничном звучали с высоких
трибун мысли свежие, необычные. "Доколе, - взывал магистр геометрии, - будем
жить по Эвклидовски. Да вы подумайте, кто был такой этот Эвклид.
Всего-навсего, какой-то древний грек. Да может древние греки вымерли лишь
потому, что пользовались Эвклидовой геометрией. Неактуальна она сейчас, скажу
я вам, господа, мистеры, херры и синьорины. Не каждая геометрия годится для
широких российских просторов. Нам жизненно необходима такая геометрия, чтобы
включала в себя все мысли и чаяния любого из россиян, начиная с безропотных
крестьянок и заканчивая членами императорской семьи. Чтобы она, так сказать,
учитывала особенные российские условия. На древних греках, господа-херры,
далеко не уедешь.
 С тех пор забросил Коля кабаки. Не было более нужды в картишки играть.
Занялся Коля наукой и пристрастился свою геометрию дописывать. А его друг тоже
не ленился, да не забывал её допечатывать с предисловием "Издание самое
наиспоследнейшее, дополненное и переработанное". Так вот и явилась в свет
новая геометрия. И старую пришлось пересмотреть, Коля настоял. С тех пор стало
принято считать, что параллельные прямые всё же сходятся. Хоть в
бесконечности, но сходятся. Не пересекаются (об этом слёзно учитель Колин
умолял), а так, касаются друг друга легонько. Мол, кто не верит, пущай
доберётся до бесконечности, да сам убедится. И чтобы сохранить память об дне
том знаменательном, да о линиях параллельных, назвал Коля свой труд
"Геометрией Нелинейной".


Январь, 1998





  Dark Window
-------------------------------------------------------------------------------


Забытая песня о главном.

Посвящается Джайлисс, умеющей
 связывать сумерки и рассвет.

Гора стояла не слишком далеко от поселка, но все же в достаточном отдалении,
чтобы неискушенный путник принял ее за надвигающееся кучевое облако, готовое
закрыть все небо, но пока еще не развернувшееся во всем могуществе. Со мной
так и произошло. И пробираясь по нешироким улочкам поселка, я думал о горе,
как о чем-то отстраненном, воздушном, эфемерном.
 Поселок утопал в зелени и казался в свете солнечного полдня райским уголком.
Я внезапно очутился на главной улице и гора величаво предстала передо мной во
всей своей красе. Но до нее по прежнему было нереально далеко, и я
сконцентрировался на более близких вещах. По центральной улице протянулась
прерывистая цепочка магазинчиков и кабачков, а также различных строений сферы
обслуживания. Я разглядел огромные ножницы, обозначавшие наличие
парикмахерской, но равнодушно прошел мимо. Не для того годами росли мои
черные, как уголь, волосы, чтобы остаться в безвестной парикмахерской,
затерявшись на помойке.
 Около строения, увенчанного башенкой, то ли церквушки, то ли ратуши, то ли
еще чего-нибудь важного в местном масштабе, в тени раскидистого дуба на
массивной скамейке сидела троица мужчин солидного возраста и негромко
переговаривалась. Я подошел поближе. В руках каждого из них находилась
огромная прозрачная кружка с пивом. По стеклянной поверхности скатывались
капельки холодной влаги. По такой жаркой погоде и мне было бы неплохо
освежиться где-нибудь в тенечке. Один из мужчин приветственно махнул рукой,
приглашая присоединиться к их компании. Я не отказался. В конце-концов я имел
полное право перед самим собой на небольшой отдых. Из ближайшего кабачка
примчался мальчишка и вопросительно уставился на меня. К счастью апельсиновый
сок здесь не считался чем-то сверхестественным для заказа, и уже через пять
минут я отхлебывал мягкую жидкость из удобного кувшинчика, медленно разгрызая
кусочки льда.
 - Надолго к нам? - поинтересовался ближайший ко мне мужчина. - Мне надо
знать. Я здешний мэр.
 - Транзитом, - коротко ответил я, но, увидев в его глазах непонимание,
разъяснил подробнее. - На несколько часов.
 Мужчина кивнул, и вся троица дружно отхлебнула из своих кружек. Я решил
последовать их примеру.
 - А откуда берутся такие путники? - вкрадчиво поинтересовался сидящий
посерединке. По моему он представлял местную службу безопасности.
 - Из больших городов, - мой ответ прозвучал крайне сдержанно.
 - А где это? - не понял мой собеседник.
 - Для вас, почти что в другом мире, а может и в самом деле в другом.
 Вряд ли мое пояснение существенно прояснило обстановку, но переспрашивать
никто не стал.
 Я взглянул на гору. Теперь она казалась уже не безобидным кучевым, а
настоящим грозовым облаком. Правда несколько блеклым на фоне черной тучи
медленно выползавшей из-за ее склонов.
 - Быстро у вас тут погода портится, - заметил я, намереваясь в следующем
предложении подробно расспросить о здешних гостиницах.
 - Ведьма шалит, - буркнул третий, ранее не принимавший участие в разговоре, и
мысли о гостинице сразу же испарились из моей головы.
 - Здесь есть ведьма? - спросил я, едва сдерживая волнение.
 - Ты смотришь прямо на ее логово, - по голосу и его можно было принять за
колдуна, настолько звуки, исходящие из его глотки, напоминали воронье
карканье. Не желая ни подтверждать, ни разрушать мои спонтанные предположения,
старик умолк и в очередной раз вместе со всеми отхлебнул из кружки.
 Я внимательно осмотрел гору, верхушка которой то и дело озарялась грозовыми
разрядами. Теперь она навевала зловещее впечатление, но ничего
сверхестественного там не наблюдалось.
 - Неужели ваша ведьма настолько сильна? - удивился я. Такого уровня
владычества над природными ресурсами мне еще не приходилось встречать.
 - Она может стереть с лица земли весь поселок, - на полном серьезе сказал
мэр. Остальные двое кивнули.
 - Каким образом? - не удержался я.
 - Смотри сам, - он махнул рукой налево, туда, где солнце еще спокойно
разбрасывало свои лучи по округе.
 Я обратил внимание, что холм, вокруг которого разросся заброшенный сад, на
самом деле представлял не что иное как останки разрушенного дома. Обгорелые до
черноты кирпичи, то и дело проглядывали сквозь зелень кустов и фруктовых
деревьев.
 - И много людей погибло? - спросил я, вглядываясь в картину чьей-то беды.
 - Ни одного, - гордо сказал мэр, словно это была его личная заслуга. - Здесь
жил угольщик, и как-то раз, когда он рыскал у подножия горы, разразилась
гроза, навроде той, что сейчас будет. Молнии ударяли в его дом одна за другой,
пока не выжгли до основания. А потом гроза сразу утихла.
 - А что угольщик?
 - Вернулся, посмотрел, да и уехал отсюда. Сначала, правда, предлагал
собраться всем миром и убить ведьму. Только дураков у нас нет.
 - А если она весь поселок сожжет?
 - Ну, такого мы не допустим, - сказал тот, что сидел посередке. - У нас есть
ополчение. Стоит нам только кликнуть, как соберется толпа и тогда ведьме не
поздоровится.
 - А почему надо ждать всеобщего разрушения?
 - Ведьма нам особо не мешает. Наоборот. В теперешние времена молодежь так и
рвется к вам, в большие города, вот и разбежалась бы вся. А так - нет! Она
здесь, в ополчении. А пока ополчение не востребовано, оно работает в садах, да
на полях. Зачем же процветание родного поселка на корню губить.
 - Я смотрю, вы тут неплохо устроились, - улыбнулся я, и в этот миг черная
туча поглотила солнце. Старики поспешно поднялись и заспешили в разные
стороны, надеясь опередить тяжелые капли, которые вот-вот уже готовились
застучать по листве, да по пыльной дороге.
 - Когда-нибудь мы все же сожжем зло в его собственном логове, - пробурчал
дальний старикашка.
 - Гостиница вон в том двухэтажном доме, - возвестил напоследок мэр и скрылся
из виду. Но меня теперь не интересовала гостиница. Я зашагал навстречу
грозному ливню, к горе, что пронзала низкие тучи. В небольшое озерце ударила
огромная ветвистая молния, а по округе прокатился громовой раскат, будто свод
небес раскололся на миллионы острых осколков.
 ***
 Дыра пещеры не навевала чувства гостеприимства. Я как мог отряхнул влагу,
пропитавшую всю мою одежду, и, потоптавшись для порядка, шагнул внутрь. Шансов
отступить у меня было предостаточно, но разве зря я полз несколько часов по
скользкой горной тропинке, где мои башмаки то и дело норовили прокатиться по
крутому склону и навечно успокоиться у подножья горы. Впрочем, за мою жизнь
теперь дали бы еще меньше. Трудно сказать, образовала ли этот лаз сама природа
или его проделали потусторонние силы, облюбовав данную гору для своего места
жительства. Стены пещеры были неразличимо черны. Лишь впереди по ним пробегали
тускло-багровые отблески. Если даже меня там ждали, то встреча готовилась
далеко не радостная. Я пробрался чередой плавных поворотов и очутился в
большом гроте, освещенном багровым пламенем огня в камине и странным
голубоватым свечением стен.
 Взгляд черных глаз, окаймленных пушистыми ресницами, затормозил мое
дальнейшее продвижение. В черных зрачках отражались синие блики настенного
сияния. Глаза располагались на бледном лице с миниатюрным носом, яркими
чувственными губами и острым, но приятной формы, подбородком. Лицо резко
контрастировало с длинными черными волосами. Пламя костра за спиной хозяйки
пещеры придавало волосам причудливые отблески. Это была невероятнейшая
редкость - молодая ведьма в полном расцвете сил.
 Разумеется, я не осмеливался разглядывать ведьму столь открыто, как это
проделывали со мной ее глаза. Поэтому мой взор упал вниз, скользнув по
стройной фигурке, одетой в красно-черное одеяние до земли, и остановился на
туфельках, сотканных, как мне показалось, из миллиона бриллиантов. Я не
осмеливался заговорить первым, предоставляя право вопроса хозяйке. А она все
медлила и медлила. Тогда я начал прикидывать, что сказать мне, потому что
фраза "Я вот тут гулял, и дай, думаю, зайду..." крайне не вязалась с
окружающей обстановкой.
 - Защищайся!!! - звонкий голос заглушил громкий треск поленьев в костре. В
руке девушки возникло светящееся зеленоватым светом лезвие. Я скромно остался
стоять на месте. Но в глубине души у меня что-то радостно ухнуло. Ведьма!
Настоящая ведьма!!!
 - Где твой меч?! - в девичьем голосе возникли требовательные нотки.
 - Меч, - хмыкнул я. - Да я сроду не держал в руках меча.
 - Вот как, - удивилась ведьма. - У тебя появилась такая возможность.
 Из тьмы появился громадный меч, лучащийся фиолетовыми искрами, и завис в
воздухе возле моей головы. Я нерешительно сомкнул пальцы на рукоятке и
принялся разглядывать магическое оружие, оказавшееся невероятно легким.
Впрочем, я не рисковал освободить ни правую, ни левую руку.
 - Защищайся!!! - голос ведьмы зазвенел с новой силой. Существо несомненно
имело сущность ведьмы. Будь на ее месте демон, кусочки моего разрубленного
тела сушились бы сейчас в темных уголках пещеры. В воздухе что-то тонко
просвистело, и я увидел неприятно острый кончик зеленоватого меча,
приставленный почти к моему зрачку.
 - Почему ты не защищаешься? - те