, впиваясь глазами в это детское  лицо  с  розовыми
ненакрашенными губами и бархатным румянцем во всю щеку, Кречмар  с  ужасом
подумал о завтрашней жизни с женой, выцветшей, серолицей,  слабо  пахнущей
одеколоном, и эта жизнь  ему  представилась  в  виде  тускло  освещенного,
длинного и пыльного коридора, где  стоит  заколоченный  ящик  или  детская
коляска (пустая), а в глубине сгущаются потемки.
     С трудом оторвав взгляд от щек и плеч Магды и нервно покусывая ноготь
большого пальца, он отошел к окну. Была оттепель, автомобили расплескивали
лужи, на углу виднелся ярко-фиолетовый лоток с цветами,  солнечное  мокрое
небо  отражалось  в  стекле  окна,  которое  мыла  веселая,   растрепанная
горничная. "Как ты  рано  встал.  Ты  уходишь  куда-нибудь?"  -  протянул,
перевалившись через зевок, Магдин голос.
     Он, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.


     XXI


     "Бруно, приободрись, - говорила она ему неделю спустя. -  Я  понимаю,
что все это очень  грустно,  -  но  ведь  они  все  тебе  немножко  чужие,
согласись, ты сам это чувствуешь, и, конечно, твоей дочке внушена  была  к
тебе ненависть. Ты не думай, я очень тебе соболезную, хотя, знаешь, если у
меня мог бы родиться ребенок, то я хотела бы мальчика..."
     "Ты сама ребенок", - сказал он, гладя ее по волосам.
     "Особенно сегодня нужно быть  бодрым,  -  продолжала  Магда,  надувая
губы. - Особенно сегодня. Подумай, ведь это начало моей  карьеры,  я  буду
знаменита".
     "Ах да, я и забыл. Это когда же? Сегодня разве?"
     Явился Горн. Он заходил в последнее  время  каждый  день,  и  Кречмар
несколько раз поговорил с ним по душам, сказал ему все то, что Магде он бы
сказать не смел и не мог. Горн так хорошо слушал, высказывал такие  мудрые
мысли  и  с  такой  вдумчивостью  сочувствовал  ему,  что  недавность   их
знакомства  казалась  Кречмару  чем-то  совершенно  условным,   никак   не
связанным с внутренним - душевным  -  временем,  за  которое  развилась  и
созрела их мужественная дружба. "Нельзя строить жизнь на песке  несчастья,
- говорил Горн. - Это грех против жизни. У меня был знакомый -  скульптор,
- который женился из жалости на пожилой, безобразной горбунье. Не  знаю  в
точности, что случилось у них, но через год она пыталась отравиться, а его
пришлось  посадить  в  желтый  дом.  Художник,  по  моему  мнению,  должен
руководиться только чувством прекрасного - оно никогда не обманывает".
     "Смерть, -  говорил  он  еще,  -  представляется  мне  просто  дурной
привычкой, которую природа теперь уже не может в себе искоренить.  У  меня
был приятель, юноша, полный жизни, с лицом ангела и с мускулами пантеры, -
он порезался, откупоривая бутылку, и через  несколько  дней  умер.  Ничего
глупее этой смерти нельзя было себе представить, но вместе с тем... вместе
с тем, - да, странно сказать, но это так:  было  бы  менее  художественно,
доживи он до старости... Изюминка, пуанта жизни заключается иногда  именно
в смерти".
     Горн в такие минуты говорил  не  останавливаясь  -  плавно  выдумывая
случаи с никогда не существовавшими знакомыми, подбирая мысли, не  слишком
глубокие  для  ума  слушателя,  придавая  словам  сомнительное  изящество.
Образование было у него пестрое, ум - хваткий  и  проницательный,  тяга  к
разыгрыванию ближних - непреодолимая. Единственное, быть может,  подлинное
в нем была бессознательная вера в то, что все созданное людьми  в  области
искусства и науки только более или менее остроумный фокус,  очаровательное
шарлатанство. О  каком  бы  важном  предмете  не  заходила  речь,  он  был
одинаково  способен  сказать  о  нем  нечто  мудреное,  или  смешное,  или
пошловатое, если этого требовало восприятие слушателя. Когда же он говорил
совсем серьезно о книге или картине, у Горна было приятное чувство, что он
- участник заговора, сообщник того или иного гениального гаера - создателя
картины, автора книги. Жадно следя за тем, как Кречмар  (человек,  по  его
мнению, тяжеловатый, недалекий, с простыми страстями и добротными, слишком
добротными познаниями в области живописи) страдает и  как  будто  считает,
что дошел до самых вершин человеческого страдания, - следя за этим, Горн с
удовольствием думал, что это еще не все, далеко на все,  а  только  первый
номер  в  программе  превосходного  мюзик-холла,  в  котором  ему,  Горну,
предоставлено место в директорской ложе. Директором же сего  заведения  не
был ни Бог, ни дьявол. Первый был  слишком  стар  и  мастит  и  ничего  не
понимал в новом искусстве, второй же, обрюзгший черт, обожравшийся  чужими
грехами, был нестерпимо скучен, скучен,  как  предсмертная  зевота  тупого
преступника, зарезавшего ростовщика. Директор, предоставивший Горну  ложу,
был существом трудноуловимым, двойственным, тройственным,  отражающимся  в
самом себе, - переливчатым магическим призраком, тенью разноцветных шаров,
тенью жонглера на театрально освещенной стене...  Так,  по  крайней  мере,
полагал Горн в редкие минуты философских размышлений.
     Оттого он никак не мог понять в себе острое пристрастие к  Магде.  Он
старался его обьяснить физическими свойствами Магды, чем-то таким в запахе
кожи, в температуре тела, в особом строении глазного  райка,  в  особенной
эпителии губ. Но все это было не совсем  так.  Взаимная  их  страсть  была
основана на глубоком родстве их душ  -  даром  что  Горн  был  талантливым
художником, космополитом, игроком...
     Явившись к ним в тот  день,  в  который  Магда  впервые  должна  была
замелькать на экране, он успел ей сказать (подавая ей пальто), что  там-то
и там-то снял комнату, где они могут спокойно  встречаться.  Она  ответила
ему злым  взглядом,  ибо  Кречмар  стоял  в  десяти  шагах  от  них.  Горн
рассмеялся и добавил, почти не понижая голоса, что будет каждый  день  там
ждать ее между таким-то и таким-то часом.
     "Я приглашаю фрейлейн Петерс на свидание, а она не хочет",  -  сказал
он Кречмару, пока они спускались вниз.
     "Попробуй она у меня захотеть, - улыбнулся Кречмар  и  нежно  ущипнул
Магду за щеку. - Посмотрим, посмотрим, как ты играешь",  -  продолжал  он,
натягивая перчатку.
     "Завтра в пять, фрейлейн Петерс", - сказал Горн.
     "Маленькая завтра  поедет  одна  выбирать  автомобиль,  -  проговорил
Кречмар. - Так что никаких свиданий".
     "Успеется, автомобиль не убежит, правда, фрейлейн Петерс?"
     Магда вдруг обиделась. "Какие дурацкие шутки!" - воскликнула она.
     Мужчины, смеясь, переглянулись, Кречмар подмигнул.
     Швейцар, разговаривавший  с  почтальоном,  посмотрел  на  Кречмара  с
любопытством.
     "Прямо не верится, - сказал швейцар, когда  те  прошли,  -  прямо  не
верится, что у него недавно умерла дочка".
     "А кто второй?" - спросил почтальон.
     "Почем я знаю. Завела молодца ему в подмогу, вот и все. Мне,  знаете,
стыдно, когда другие жильцы смотрят на эту... (нехорошее  слово).  А  ведь
приличный господин, сам-то,  и  богат,  -  мог  бы  выбрать  себе  подругу
поосанистее, покрупнее, если уж на то пошло".
     "Любовь слепа", - задумчиво произнес почтальон.


     XXII


     В небольшом зале, где показывали актерам и гостям фильм "Азра",  было
народу немного, но достаточно для того, чтобы у Магды прошел  тревожный  и
приятный холодок по спине. Недалеко от себя она заметила того режиссера, к
которому  некогда  так  неудачно  ходила  представляться.  Он  подошел   к
Кречмару. Кречмар представил его Магде. На правом глазу у него был крупный
ячмень. Магду рассердило, что он сразу же ее не узнал. "А я у  вас  как-то
была в конторе", - сказала она злорадно  (пускай  теперь  пожалеет).  "Ах,
сударыня, - ответил он с учтивой улыбкой, - я помню, помню". На самом деле
он не помнил ничего.
     Как только погас свет, Горн, сидевший между нею и Кречмаром,  нащупал
и взял ее руку. Спереди сидела Дорианна Каренина. кутаясь в  мех,  хотя  в
зале было жарко. Соседом ее был режиссер с  ячменем,  и  Дорианна  за  ним
ухаживала. Тихо и ровно, вроде  пылесоса,  заработал  аппарат.  Музыки  не
было.
     Магда появилась на экране почти  сразу:  она  читала,  потом  бросала
книгу и бежала к окну: подъехал верхом ее жених. У нее так замерло сердце,
что она вырвала руку из руки Горна и больше ее не давала (он  зато  гладил
ее  по  юбке  и  как-то  умудрился  отстегнуть  ее  подвязку).  Угловатая,
неказистая, с припухшим, странно изменившимся ртом, черным как  пиявка,  с
неправильными бровями и непредвиденными складками на платье, невеста  дико
взглянула перед собой,  а  затем  легла  грудью  на  подоконник,  задом  к
публике.
     Магда оттолкнула блуждающую  руку  Горна  -  и  ей  вдруг  захотелось
кого-нибудь укусить или броситься на пол, забиться, закричать... Неуклюжая
девица на экране ничего общего с ней не имела - она была ужасна, она  была
похожа на ее мать-швейцариху на свадебной фотографии. Может  быть,  дальше
лучше будет? Кречмар перегнулся к ней, по дороге полуобняв Горна, и  нежно
прошелестел: "Очаровательно, чудесно, я не ожидал..." Он действительно был
очарован. Ему вспомнился "Аргус", его трогало, что  Магда  так  невозможно
плохо играет, - и вместе с тем в ней  была  какая-то  прелестная,  детская
старательность, как у подростка, читающего поздравительные детские  стихи.
Горн тихо ликовал: он не сомневался, что Магда выйдет на экране  неудачно,
но знал, что за это попадет Кречмару, а завтра в виде реакции...  Все  это
было очень забавно. Он принялся опять бродить рукой по ее ногам и  платью,
и она вдруг сильно ущипнула его.
     Через некоторое время невеста появилась  снова:  она  шла  крадучись,
вдоль стены, тайком шла в кафе, где светлая личность, друг семьи, видел ее
жениха в обществе женщины из породы вампиров (Дорианна Каренина).  Кралась
она вдоль стены возмутительно, и почему-то спина у нее вышла  толстенькая.
"Я сейчас  закричу",  -  подумала  Магда.  К  счастью,  экран  перемигнул,
появился столик в кафе, герой,  дающий  закурить  (интимность!)  Дорианне.
Дорианна откидывала голову, выпускала дым и улыбалась одним  уголком  рта.
Кто-то в зале захлопал, другие подхватили.  Вошла  невеста.  Рукоплескания
умолкли. Невеста открыла рот, как Магда никогда  не  открывала.  Дорианна,
настоящая Дорианна, сидевшая  впереди,  обернулась,  и  глаза  ее  ласково
блеснули в полутьме. "Молодец, девочка", - сказала  она  хрипло,  и  Магде
захотелось полоснуть ее по лицу ногтями.
     Теперь она так боялась каждого своего появления, что вся слабела и не
могла, как прежде, хватать и щипать назойливую руку Горна. Она дохнула ему
в ухо горячим шепотом: "Пожалуйста, перестань, я пересяду". Он похлопал ее
по колену, и рука его успокоилась.
     Невеста появлялась вновь и вновь, и каждое  движение  терзало  Магду,
она была, как душа в аду, которой бесы показывают земные  ее  прегрешения.
Простоватость, корявость, стесненность  движений...  На  этом  одутловатом
лице она улавливала почему-то выражение своей матери, когда  та  старалась
быть вежливой с влиятельным  жильцом.  "Очень  удачная  сцена",  -  шептал
Кречмар, перегибаясь через Горна. Горну сильно надоело сидеть в темноте  и
смотреть скверную фильму. Он закрыл глаза  и  стал  вспоминать,  как  было
трудно и вместе с тем весело рисовать для кинематографа движения  Чипи,  -
тысячи движений. "Надо  что-нибудь  придумать  новое,  -  непременно  надо
придумать".
     Драма подходила к концу. Герой, покинутый вампиром, шел  под  сильным
дождем в аптеку покупать яд. Невеста в деревне  играла  с  его  незаконным
ребенком, младенец к ней ластился. Вот она почему-то провела тылом руки по
платью. Это движение не было предусмотрено, - она словно вытирала руку,  а
младенец глядел исподлобья. По залу прошел смешок. Магда  не  выдержала  и
стала тихо плакать.
     Как только зажегся свет, она встала и пошла к выходу. "Что с ней, что
с ней?" - пробормотал Кречмар и быстро за ней последовал. Горн выпрямился,
расправляя плечи. Дорианна тронула его за рукав. Рядом  стоял  господин  с
ячменем на глазу и позевывал.
     "Провал,- сказала Дорианна, подмигнув.- Бедная девочка".
     "А вы довольны собой?" - спросил Горн с любопытством.
     Дорианна  усмехнулась:  "Нет,  настоящая  актриса  никода  не  бывает
довольна".
     "Художники тоже, - сказал Горн.  -  Но  вы  не  виноваты.  Роль  была
глупая. Скажите, кстати, как вы придумали  свой  псевдоним?  Я  все  хотел
узнать?"
     "Ох, это длинная история", - ответила она с улыбкой.
     "Нет, вы меня не понимаете.  Я  хочу  узнать.  Скажите,  вы  Толстого
читали?"
     "Толстого?" - переспросила Дорианна Каренина. -  "Нет,  не  помню.  А
почему вас это интересует?"


     XXIII


     На квартире у Кречмара была буря, рыдания, судороги,  стоны.  Кречмар
беспомощно ходил за ней: она бросалась то на кушетку, то на постель, то на
пол. Глаза ее яростно и прекрасно блистали, один чулок сполз. Весь мир был
мокр от слез. Кречмар утешал ее самыми нежными словами,  какие  он  только
знал, употребляя незаметно для себя  слова,  которые  он  говорил  некогда
дочери, целуя синяк, - слова которые  теперь  как  бы  освободились  после
смерти Ирмы.
     Сначала  Магда  излила  весь  свой  гнев  на  него,  потом  страшными
эпитетами выругала Дорианну, потом обрушилась на режиссера (заодно  попало
совершенно непричастному Гроссману, толстяку с ячменем). "Хорошо, - сказал
Кречмар наконец. - Я приму исключительные меры. Только заметь, я вовсе  не
считаю, что это провал, - напротив, ты местами очень мило играла,  -  там,
например, в первой сцене, - знаешь, когда ты..."
     "Замолчи!" - крикнула Магда и швырнула в него подушкой.  "Да  постой,
Магда, выслушай. Я же все  готов  сделать,  только  бы  моя  девочка  была
счастлива. Я знаешь что сделаю?  Ведь  фильма-то  моя,  я  платил  за  эту
ерунду... то есть, за ту ерунду, которую из нее сделал режиссер. Вот я  ее
и не пущу никуда, а оставлю ее себе на память  ("Нет,  сожги",  -  сказала
Магда рыдающим баском) или да, сожгу.  И  Дорианне,  поверь,  поверь,  это
будет не очень приятно. Ну что, мы довольны?"
     Она продолжала всхлипывать, но уже тише.
     "Красавица ты моя, не плачь же. Я тебе еще кое-что скажу. Вот  завтра
ты пойдешь выбирать автомобиль - весело же! А потом мне его покажешь, и я,
мо-жет быть (он улыбнулся и поднял брови на лукаво растянутом слове "может
быть"), его куплю. Мы поедем кататься, ты увидишь весну на юге,  мимозы...
А, Магда?"
     "Не это главное", - сказала она ужимчиво.
     "Главное, чтобы ты была счастлива, и ты  будешь  со  мною  счастлива.
Осенью вернемся, будешь ходить на кинематографические курсы  или  я  найду
талантливого режиссера, учителя... вот, например, Гроссман..."
     "Нет, только не Гроссман", - зарычала Магда содрогаясь.
     "...ну, другого. Найдем уж, найдем. Ты же вытри слезы,  -  мы  поедем
ужинать и танцевать... Пожалуйста, Магда!"
     "Я только тогда буду счастлива, - сказала  она,  тяжело  вздохнув,  -
когда ты с ней разведешься. Но я боюсь, что ты теперь увидел, как  у  меня
ничего там не вышло, в этой мерзкой фильме, и бросишь меня.  Нет,  постой,
не надо меня целовать. Скажи, ты ведешь какие-нибудь  переговоры  или  все
это заглохло?"
     "Понимаешь ли, какая штука, - с расстановкой  проговорил  Кречмар,  -
понимаешь ли... Эх, Магда, ведь сейчас  у  нас,  то  есть  у  нее  главным
образом, - ну, одним словом, горе,  мне  как-то  сейчас  просто  не  очень
удобно..."
     "Что ты хочешь сказать?" - спросила Магда привстав. - "Разве  она  до
сих пор не знает, что ты хочешь развода?"
     "Нет, не в этом дело, - переглотнул и  замялся  Кречмар.  -  Конечно,
она... это чувствует, то есть знает". Он смутился окончательно.
     Магда медленно вытягивалась кверху, как разворачивающаяся змея.
     "Вот что - она не дает мне развода", - выговорил он, впервые  оболгав
Аннелизу.
     "И не  даст?"  -  спросила  Магда,  кусая  губы,  щурясь  и  медленно
приближаясь к нему.
     "Сейчас  будет  драться",  -  подумал  Кречмар  устало.  "Нет,  даст,
конечно, даст, - сказал он вслух. - Ты только не волнуйся так".
     Магда подошла к нему вплотную и - обвила его шею руками.
     "Я больше не могу  быть  только  твоей  любовницей,  -  сказала  она,
скользя щекой по его галстуку. - Я не могу. Сделай что-нибудь.  Завтра  же
скажи себе: я это сделаю для моей девочки. Ведь есть же адвокаты, всего же
можно добиться".
     "Я обещаю тебе".
     Она слегка вздохнула и  отошла  к  зеркалу,  томно  разглядывая  свое
отражение.
     "Развод? - подумал Кречмар. - Нет-нет, это немыслимо".


     XXIV


     Комнату, снятую им для свиданий с Магдой, Горн обратил в  мастерскую,
и всякий раз, когда Магда являлась,  она  заставала  его  за  работой.  Он
издавал музыкальный, богатый мотивами свист, пока рисовал.  Магда  глядела
на меловой  оттенок  его  щек,  на  толстые,  пунцовые  губы,  округленные
свистом, на мягкие черные волосы, такие  сухие  и  легкие  на  ощупь  -  и
чувствовала, что этот человек в конце  концов  ее  погубит.  На  нем  была
шелковая  рубашка  с  открытым  воротом,  ладным   ремешком   подпоясанные
фланелевые штаны. Он творил чудеса при помощи китайской туши.
     Так они виделись  почти  ежедневно;  Магда  оттягивала  отъезд,  хотя
автомобиль был куплен и начиналась весна. "Позвольте  вам  дать  совет,  -
как-то сказал Горн Кречмару. - Зачем вам брать шофера? Я  способен  сидеть
за рулем двенадцать часов сряду, и автомобиль у меня  делается  шелковым".
"Очень мило с вашей стороны, - ответил Кречмар несколько  нерешительно.  -
Но право, я не знаю... Я боюсь  оторвать  вас  от  работы,  мы  собираемся
довольно далеко закатиться..." "Ах, какая там работа. Я  и  так  собирался
махнуть куда-нибудь на юг". "В таком случае будем очень  рады",  -  сказал
Кречмар, с тревогой думая о том,  как  отнесется  к  этому  Магда.  Магда,
однако, помявшись, согласилась. "Пусть  едет,  -  заметила  она.  -  Хотя,
знаешь, он последнее время  начинает  мне  надоедать,  поверяет  мне  свои
сердечные дела, - он об этом говорит с такими вздохами, словно  влюблен  в
женщину. А на самом деле..."
     Был канун отъезда. По дороге домой из магазинов она забежала к  Горну
и повисла у него на шее. Присутствие маленького мольберта у окна и пыльный
сноп солнца через комнату  напоминали  ей,  как  она  была  натурщицей,  и
теперь, торопливо снимая платье, она с улыбкой вспоминала, как  бывало  ей
иногда холодно выходить голой из-за ширмы.
     Одевалась она потом с чрезвычайной быстротой,  подскакивая  на  одной
ноге, кружась, поднимая в зеркале бурю. "Чего ты так спешишь?" - сказал он
лениво.  -  "Подумай,  нынче  последний   раз.   Неизвестно,   как   будем
устраиваться во время путешествия". "На то мы с тобой и умные", - ответила
она со смехом.
     Она выскочила  на  улицу  и  засеменила,  выглядывая  таксомотор,  но
солнечная улица была пуста. Дошла до площади - и, как  всегда  возвращаясь
от Горна, подумала, а не взять ли направо, потом через сквер, потом  опять
направо... Там была улица, где она в детстве жила.
     (Счастье, удача во всем, быстрота и легкость жизни... Отчего в  самом
деле не взглянуть?)
     Улица не изменилась. Вот булочная на углу, вот мясная, на выставке  -
знакомый золотой бык, а перед  мясной  -  привязанный  к  решетке  бульдог
майорской вдовы из пятнадцатого номера. Вот кабак, где пропадал  ее  брат.
Вот там наискосок - дом, где она родилась. Подойти ближе она не  решилась,
смутно опасаясь чего-то. Она повернула  и  тихо  пошла  назад.  Уже  около
сквера ее окликнул знакомый голос.
     Каспар,  братнин  товарищ  с  татуировкой  на  кисти.  Он  вел  седло
велосипеда с фиолетовой рамой  и  с  корзиной  перед  рулем.  "Здравствуй,
Магда", - сказал он, дружелюбно кивнув, и пошел с ней рядом вдоль панели.
     В последний раз, когда она видела  его,  он  был  очень  неприветлив:
тогда он действовал с приятелями сообща.  Это  была  группа,  организация,