граничное уважение к вашим достоинствам останавливает меня
потребовать от вас теперь же удовлетворения и дальнейшего отчета в том, что
вы взяли на себя право за меня отвечать.

     Генерал был до того поражен, что руки расставил, потом вдруг
оборотился к французу и торопливо передал ему, что я чуть не вызвал его
сейчас на дуэль. Француз громко захохотал.

     - Но барону я спустить не намерен, - продолжал я с полным
хладнокровием, нимало не смущаясь смехом мсье Де-Грие, - и так как вы,
генерал, согласившись сегодня выслушать жалобы барона и войдя в его
интерес, поставили сами себя как бы участником во всем этом деле, то я
честь имею вам доложить, что не позже как завтра поутру потребую у барона,
от своего имени, формального объяснения причин, по которым он, имея дело со
мною, обратился мимо меня к другому лицу, точно я не мог или был недостоин
отвечать ему сам за себя.

     Что я предчувствовал, то и случилось. Генерал, услышав эту новую
глупость, струсил ужасно.

     - Как, неужели вы намерены еще продолжать это проклятое дело! -
вскричал он, - но что ж со мной-то вы делаете, о господи! Не смейте, не
смейте, милостивый государь, или, клянусь вам!.. здесь есть тоже
начальство, и я... я... одним словом, по моему чину... и барон тоже...
одним словом, вас заарестуют и вышлют отсюда с полицией, чтоб вы не
буянили! Понимаете это-с! - И хоть ему захватило дух от гнева, но все-таки
он трусил ужасно.

     - Генерал, - отвечал я с нестерпимым для него спокойствием, -
заарестовать нельзя за буйство прежде совершения буйства. Я еще не начинал
моих объяснений с бароном, а вам еще совершенно неизвестно, в каком виде и
на каких основаниях я намерен приступить к этому делу. Я желаю только
разъяснить обидное для меня предположение, что я нахожусь под опекой у
лица, будто бы имеющего власть над моей свободной волею. Напрасно вы так
себя тревожите и беспокоите.

     - Ради бога, ради бога, Алексей Иванович, оставьте это бессмысленное
намерение! - бормотал генерал, вдруг изменяя свой разгневанный тон на
умоляющий и даже схватив меня за руки. - Ну, представьте, что из этого
выйдет? опять неприятность! Согласитесь сами, я должен здесь держать себя
особенным образом, особенно теперь!.. особенно теперь!.. О, вы не знаете,
не знаете всех моих обстоятельств!.. Когда мы отсюда поедем, я готов опять
принять вас к себе. Я теперь только так, ну, одним словом, - ведь вы
понимаете же причины! - вскричал он отчаянно, - Алексей Иванович, Алексей
Иванович!..

     Ретируясь к дверям, я еще раз усиленно просил его не беспокоиться,
обещал, что все обойдется хорошо и прилично, и поспешил выйти.

     Иногда русские за границей бывают слишком трусливы и ужасно боятся
того, что скажут и как на них поглядят, и будет ли прилично вот то-то и
то-то? - одним словом, держат себя точно в корсете, особенно претендующие
на значение. Самое любое для них - какая-нибудь предвзятая, раз
установленная форма, которой они рабски следуют - в отелях, на гуляньях, в
собраниях, в дороге... Но генерал проговорился, что у него, сверх того,
были какие-то особые обстоятельства, что ему надо как-то "особенно
держаться". Оттого-то он так вдруг малодушно и струсил и переменил со мной
тон. Я это принял к сведению и заметил. И конечно, он мог сдуру обратиться
завтра к каким-нибудь властям, так что мне надо было в самом деле быть
осторожным.

     Мне, впрочем, вовсе не хотелось сердить собственно генерала; но мне
захотелось теперь посердить Полину. Полина обошлась со мною так жестоко и
сама толкнула меня на такую глупую дорогу, что мне очень хотелось довести
ее до того, чтобы она сама попросила меня остановиться. Мое школьничество
могло, наконец, и ее компрометировать. Кроме того, во мне сформировались
кой-какие другие ощущения и желания; если я, например, исчезаю пред нею
самовольно в ничто, то это вовсе ведь не значит, что пред людьми я мокрая
курица и уж, конечно, не барону "бить меня палкой". Мне захотелось над
всеми ними насмеяться, а самому выйти молодцом. Пусть посмотрят. Небось!
она испугается скандала и кликнет меня опять. А и не кликнет, так все-таки
увидит, что я не мокрая курица...

                                    ---

     (Удивительное известие: сейчас только услышал от нашей няни, которую
встретил на лестнице, что Марья Филипповна отправилась сегодня,
одна-одинешенька, в Карлсбад, с вечерним поездом, к двоюродной сестре. Это
что за известие? Няня говорит, что она давно собиралась; но как же этого
никто не знал? Впрочем, может, я только не знал. Няня проговорилась мне,
что Марья Филипповна с генералом еще третьего дня крупно поговорила.
Понимаю-с. Это, наверное, - mademoiselle Blanche. Да, у нас наступает
что-то решительное.)

                                 Глава VII

     Наутро я позвал кельнера и объявил, чтобы счет мне писали особенно.
Номер мой был не так еще дорог, чтоб очень пугаться и совсем выехать из
отеля. У меня было шестнадцать фридрихсдоров, а там... там, может быть,
богатство! Странное дело, я еще не выиграл, но поступаю, чувствую и мыслю,
как богач, и не могу представлять себя иначе.

     Я располагал, несмотря на ранний час, тотчас же отправиться к мистеру
Астлею в отель d'Angleterre, очень недалеко от нас, как вдруг вошел ко мне
Де-Грие. Этого никогда еще не случалось, да, сверх того, с этим господином
во все последнее время мы были в самых чуждых и в самых натянутых
отношениях. Он явно не скрывал своего ко мне пренебрежения, даже старался
не скрывать; а я - я имел свои собственные причины его не жаловать. Одним
словом, я его ненавидел. Приход его меня очень удивил. Я тотчас же смекнул,
что тут что-нибудь особенное заварилось.

     Вошел он очень любезно и сказал мне комплимент насчет моей комнаты.
Видя, что я со шляпой в руках, он осведомился, неужели я так рано выходу
гулять. Когда же услышал, что я иду к мистеру Астлею по делу, подумал,
сообразил, и лицо его приняло чрезвычайно озабоченный вид.

     Де-Грие был, как все французы, то есть веселый и любезный, когда это
надо и выгодно, и нестерпимо скучный, когда быть веселым и любезным
переставала необходимость. Француз редко натурально любезен; он любезен
всегда как бы по приказу, из расчета. Если, например, видит необходимость
быть фантастичным, оригинальным, по-необыденнее, то фантазия его, самая
глупая и неестественная, слагается из заранее принятых и давно уже
опошлившихся форм. Натуральный же француз состоит из самой мещанский,
мелкой, обыденной положительности, - одним словом, скучнейшее существо в
мире. По-моему, только новички и особенно русские барышни прельщаются
французами. Всякому же порядочному существу тотчас же заметна и нестерпима
эта казенщина раз установившихся форм салонной любезности, развязности и
веселости.

     - Я к вам по делу, - начал он чрезвычайно независимо, хотя, впрочем,
вежливо, - и не скрою, что к вам послом или, лучше сказать, посредником от
генерала. Очень плохо зная русский язык, я ничего почти вчера не понял; но
генерал мне подробно объяснил, и признаюсь...

     - Но послушайте, monsieur Де-Грие, - перебил я его, - вы вот и в этом
деле взялись быть посредником. Я, конечно, "un outchitel" и никогда не
претендовал на честь быть близким другом этого дома или на какие-нибудь
особенно интимные отношения, а потому и не знаю всех обстоятельств; но
разъясните мне: неужели вы уж теперь совсем принадлежите к членам этого
семейства? Потому что вы, наконец, во всем берете такое участие,
непременно, сейчас же во всем посредником...

     Вопрос мой ему не понравился. Для него он был слишком прозрачен, а
проговариваться он не хотел.

     - Меня связывают с генералом отчасти дела, отчасти некоторые особенные
обстоятельства, - сказал он сухо. - Генерал прислал меня просить вас
оставить ваши вчерашние намерения. Все, что вы выдумали, конечно, очень
остроумно; но он именно просил меня представить вам, что вам совершенно не
удастся; мало того - вас барон не примет, и, наконец, во всяком случае он
ведь имеет все средства избавиться от дальнейших неприятностей с вашей
стороны. Согласитесь сами. К чему же, скажите, продолжать? Генерал же вам
обещает, наверное, принять вас опять в свой дом, при первых удобных
обстоятельствах, а до того времени зачесть ваше жалованье, vos
appointements. Ведь это довольно выгодно, не правда ли?

     Я возразил ему весьма спокойно, что он несколько ошибается; что, может
быть, меня от барона и не прогонят, а, напротив, выслушают, и попросил его
признаться, что, вероятно, он затем и пришел, чтоб выпытать: как именно я
примусь за все это дело?

     - О боже, если генерал так заинтересован, то, разумеется, ему приятно
будет узнать, что и как вы будете делать? Это так естественно!

     Я принялся объяснять, а он начал слушать, развалясь, несколько склонив
ко мне набок голову, с явным, нескрываемым ироническим оттенком в лице.
Вообще он держал себя чрезвычайно свысока. Я старался всеми силами
притвориться, что смотрю на дело с самой серьезной точки зрения. Я
объяснил, что так как барон обратился к генералу с жалобою на меня, точно
на генеральскую слугу, то, во-первых, - лишил меня этим места, а во-вторых,
третировал меня как лицо, которое не в состоянии за себя ответить и с
которым не стоит и говорить. Конечно, я чувствую себя справедливо
обиженным; однако, понимая разницу лет, положения в обществе и прочее, и
прочее (я едва удерживался от смеха в этом месте), не хочу брать на себя
еще нового легкомыслия, то есть прямо потребовать от барона или даже только
предложить ему об удовлетворении. Тем не менее я считаю себя совершенно
вправе предложить ему, и особенно баронессе, мои извинения, тем более что
действительно в последнее время я чувствую себя нездоровым, расстроенным,
фантастическим и прочее, и прочее. Однако ж сам барон вчерашним обидным для
меня обращением к генералу и настоянием, чтобы генерал лишил меня места,
поставил меня в такое положение, что теперь я уже не могу представить ему и
баронессе мои извинения, потому что и он, и баронесса, и весь свет,
наверно, подумают, что я пришел с извинениями со страха, чтоб получить
назад свое место. Из всего этого следует, что я нахожусь теперь вынужденным
просить барона, чтобы он первоначально извинился предо мною сам, в самых
умеренных выражениях, - например, сказал бы, что он вовсе не желал меня
обидеть. И когда барон это выскажет, тогда я уже, с развязанными руками,
чистосердечно и искренно принесу ему и мои извинения. Одним словом,
заключил я, я прошу только, чтобы барон развязал мне руки.

     - Фи, какая щепетильность и какие утонченности! И чего вам извиняться?
Ну согласитесь, monsieur... monsieur.. что вы затеваете все это нарочно,
чтобы досадить генералу... а может быть, имеете какие-нибудь особые цели...
mon cher monsieur, pardon, j'ai oublie votre nom, monsieur Alexis? n'est ce
pas?16

     - Но позвольте, mon cher marquis, да вам что за дело?

     - Mais le general...17

     - А генералу что? Он вчера что-то говорил, что держать себя на
какой-то ноге должен... и так тревожился... но я ничего не понял.

     - Тут есть, - тут именно существует особое обстоятельство, - подхватил
Де-Грие просящим тоном, в котором все более и более слышалась досада. - Вы
знаете mademoiselle de Cominges?

     - То есть mademoiselle Blanche?

     - Ну да, mademoiselle Blanche de Cominges... et madame sa mere...18
согласитесь сами, генерал... одним словом, генерал влюблен и даже... даже,
может быть, здесь совершится брак. И представьте при этом разные скандалы,
истории...

     - Я не вижу тут ни скандалов, ни историй, касающихся брака.

     - Но le baron est si irascible, un caractere prussien, vous savez,
enfin il fera une querelle d'Allemand.19
--------
     16 - дорогой мой, простите, я забыл ваше имя, Алексей?.. Не так ли?
(франц.).
     17 - Но генерал (франц.).
     18 - мадемуазель Бланш де Команж и ее мамашу(франц.).
     19 - барон так вспыльчив, прусский характер, знаете, он может устроить
ссору из-за пустяков (франц.).

     - Так мне же, а не вам, потому что я уже не принадлежу к дому... (Я
нарочно старался быть как можно бестолковее.) Но позвольте, так это решено,
что mademoiselle Blanche выходит за генерала? Чего же ждут? Я хочу сказать
- что скрывать об этом, по крайней мере от нас, от домашних?

     - Я вам не могу... впрочем, это еще не совсем... однако... вы знаете,
ждут из России известия; генералу надо устроить дела...

     - А, а! la baboulinka!

     Де-Грие с ненавистью посмотрел на меня.

     - Одним словом, - перебил он, - я вполне надеюсь на вашу врожденную
любезность, на ваш ум, на такт... вы, конечно, сделаете это для того
семейства, в котором вы были приняты как родной, были любимы, уважаемы...

     - Помилуйте, я был выгнан! Вы вот утверждаете теперь, что это для
виду; но согласитесь, если вам скажут: "Я, конечно, не хочу тебя выдрать за
уши, но для виду позволь себя выдрать за уши..." Так ведь это почти все
равно?

     - Если так, если никакие просьбы не имеют на вас влияния, - начал он
строго и заносчиво, - то позвольте вас уверить, что будут приняты меры. Тут
есть начальство, вас вышлют сегодня же, - que diable! un blan-bec comme
vous20 хочет вызвать на дуэль такое лицо, как барон! И вы думаете, что вас
оставят в покое? И поверьте, вас никто здесь не боится! Если я просил, то
более от себя, потому что вы беспокоили генерала. И неужели, неужели вы
думаете, что барон не велит вас просто выгнать лакею?

     - Да ведь я не сам пойду, - отвечал я с чрезвычайным спокойствием, -
вы ошибаетесь, monsieur Де-Грие, все это обойдется гораздо приличнее, чем
вы думаете. Я вот сейчас же отправлюсь к мистеру Астлею и попрошу его быть
моим посредником, одним словом, быть моим second21. Этот человек меня любит
и, наверное, не откажет. Он пойдет к барону, и барон его примет. Если сам я
un outchitel кажусь чем-то subalterne22, ну и, наконец, без защиты, то
мистер Астлей - племянник лорда, настоящего лорда, это известно всем, лорда
Пиброка, и лорд этот здесь. Поверьте, что барон будет вежлив с мистером
Астлеем и выслушает его. А если не выслушает, то мистер Астлей почтет это
себе за личную обиду (вы знаете, как англичане настойчивы) и пошлет к
барону от себя приятеля, а у него приятели хорошие. Разочтите теперь, что
выйдет, может быть, и не так, как вы полагаете.
--------
     20 - кой черт! молокосос, как вы (франц.).
     21 - секундант (франц.).
     22 - подчиненным (франц.).

     Француз решительно струсил; действительно, все это было очень похоже
на правду, а стало быть, выходило, что я и в самом деле был в силах затеять
историю.

     - Но прошу же вас, - начал он совершенно умоляющим голосом, - оставьте
все это! Вам точно приятно, что выйдет история! Вам не удовлетворения
надобно, а истории! Я сказал, что все это выйдет забавно и даже остроумно,
чего, может быть, вы и добиваетесь, но, одним словом, - заключил он, видя,
что я встал и беру шляпу, - я пришел вам передать эти два слова от одной
особы, прочтите, - мне поручено ждать ответа.

     Сказав это, он вынул из кармана и подал мне маленькую, сложенную и
запечатанную облаткою записочку.

     Рукою Полины было написано:

     "Мне показалось, что вы намерены продолжать эту историю. Вы
рассердились и начинаете школьничать. Но тут есть особые обстоятельства, и
я вам их потом, может быть, объясню; а вы, пожалуйста, перестаньте и
уймитесь. Какие все это глупости! Вы мне нужны и сами обещались слушаться.
Вспомните Шлангенберг. Прошу вас быть послушным и, если надо, приказываю.
Ваша П.

     Р. S. Если на меня за вчерашнее сердитесь, то простите меня".

     У меня как бы все перевернулось в глазах, когда я прочел эти строчки.
Губы у меня побелели, и я стал дрожать. Проклятый француз смотрел с
усиленно скромным видом и отводя от меня глаза, как бы для того, чтобы не
видеть моего смущения. Лучше бы он захохотал надо мною.

     - Хорошо, - ответил я, - скажите, чтобы mademoiselle была спокойна.
Позвольте же, однако, вас спросить, - прибавил я резко, - почему вы так
долго не передавали мне эту записку? Вместо того чтобы болтать о пустяках,
мне кажется, вы должны были начать с этого... если вы именно и пришли с
этим поручением.

     - О, я хотел... вообще все это так странно, что вы извините мое
натуральное нетерпение. Мне хотелось поскорее узнать самому лично, от вас
самих, ваши намерения. Я, впрочем, не знаю, что в этой записке, и думал,
что всегда успею передать.

     - Понимаю, вам просто-запросто велено передать это только в крайнем
случае, а если уладите на словах, то и не передавать. Так ли? Говорите
прямо, monsieur Де-Грие!

     - Peut-etre23, - сказал он, принимая вид какой-то особенной
сдержанности и смотря на меня каким-то особенным взглядом.
--------
     23 - Может быть (франц.).

     Я взял шляпу; он кивнул головой и вышел. Мне показалось, что на губах
его насмешливая улыбка. Да и как могло быть иначе?

     - Мы с тобой еще сочтемся, французишка, померимся! - бормотал я, сходя
с лестницы. Я еще ничего не мог сообразить, точно что мне в голову ударило.
Воздух несколько освежил меня.

     Минуты через две, чуть-чуть только я стал ясно соображать, мне ярко
представились две мысли: первая, - что из таких пустяков, из нескольких
школьнических, невероятных угроз мальчишки, высказанных вчера на лету,
поднялась такая всеобщая тревога! и вторая мысль - каково же, однако,
влияние этого француза на Полину? Одно его слово - и она делает все, что
ему нужно, пишет записку и даже просит меня. Конечно, их отношения и всегда
для меня были загадкою с самого начала, с тех пор как я их знать начал;
однако ж в эти последние дни я заметил в ней решительное отвращение и даже
презрение к нему, а он даже и не смотрел на нее, даже просто бывал с ней
невежлив. Я это заметил. Полина сама мне говорила об отвращении; у ней уже
прорывались чрезвычайно значительные признания... Значит, он просто владеет
ею, она у него в каких-то цепях...

                                 Глава VIII

     На променаде, как здесь называют, то есть в каштановой аллее, я
встретил моего англичанина.

     - О, о! - начал он, завидя меня, - я к вам, а вы ко мне. Так вы уж
расстались с вашими?

     - Скажите, во-первых, почему все это вы знаете, - спросил я в
удивлении, - неужели все это всем известно?

     - О нет, всем неизвестно; да и не стоит, чтоб было известно. Никто не
говорит.

     - Так почему вы это знаете?

     - Я знаю, то есть имел случай узнать. Теперь куда вы отсюда уедете? Я
люблю вас и потому к вам пришел.

     - Славный вы человек, мистер Астлей, - сказал я (меня, впрочем, ужасно
поразило: откуда он знает?), - и так как я еще не пил кофе, да и вы,
вероятно, его плохо пили, то пойдемте к воксалу в кафе, там сядем, закурим,
и я вам все расскажу, и... вы тоже мне расскажете.

     Кафе был во ста шагах. Нам принесли кофе, мы уселись, я закурил
папиросу, мистер Астлей ничего не закурил и, уставившись на меня,
приготовился слушать.

     - Я никуда не еду, я здесь остаюсь, - начал я.

     - И я был уверен, что вы останетесь, - одобрительно произнес мистер
Астлей.

     Идя к мистеру Астлею, я вовсе не имел намерения и даже нарочно не
хотел рассказывать ему что-нибудь о моей любви к Полине. Во все эти дни я
не сказал с ним об этом почти ни одного слова. К тому же он был очень
застенчив. Я с первого раза заметил, что Полина произвела на него
чрезвычайное впечатление, но он никогда не упоминал ее имени. Но странно,
вдруг, теперь, только что он уселся и уставился на меня своим пристальным
оловянным взглядом, во мне, неизвестно почему, явилась охота рассказать ему
все, то есть всю мою любовь и со всеми ее оттенками. Я рассказывал целые
полчаса, и мне было это чрезвычайно приятно, в первый раз я об этом
рассказывал! Заметив же, что в некоторых, особенно пылких местах, он
смущает