Деррика, когда родная дочь зовет тебя в ресторан!"
     "Ну раз ты так настаиваешь..." - вздыхает она.

***

     Жерар оставил для нас свой лучший столик. Он предлагает матери выбрать "ужин дегустатора", чтобы попробовать все его фирменные деликатесы. Мать смотрит на него с подозрением, будто он втягивает ее в сомнительную сделку, но добродушие Жерара непоколебимо, и она через силу уступает.
     - Можно будет забрать с собой все, что мы не доедим, как это делается в Штатах? - интересуется она.
     - У них это называется doggy bag .
     Она прекрасно знает, что во Франции это не принято. Она спрашивает специально, чтобы лишний раз доказать мне, что французы не умеют жить по-человечески. Как можно оставлять еду, за которую ты заплатил!
     - Нет, мама, здесь так не делают, и ты сама это знаешь.
     Ее раздражает мой твердый, уверенный голос. Ее все во мне раздражает. Она замечает на мне золотые часы и интересуется: - Новые? - Да, мне их подарили. - Повезло!
     Не то слово. Владелец кафе оказался человеком порядочным и приберег их для меня.
     Она замолкает, со вздохом пожимает плечами и, будто продолжая прерванный рассказ, выпаливает:
     - И все-таки вы меня не любите! Мои дети меня не любят!
     Жерар приносит два бокала шампанского. Ее глаза вдруг загораются, она горячо благодарит его, чуть ли не кокетничает:
     - Как мило с вашей стороны!
     - Для меня большая честь принимать вас у себя, - галантно парирует он. - Вы ведь у меня впервые, а я очень люблю вашу дочь.
     Когда он уходит, мать, пригубив, спрашивает:
     - Думаешь, это за его счет?
     - Мама, сегодня твой праздник, выкинь это из головы!
     - Я не хочу, чтобы ты безрассудно транжирила деньги! Времена нынче суровые...
     - Сегодня - особый случай. Забудь о деньгах и наслаждайся ужином!
     Я живо воображаю себе предстоящий вечер в его мучительной бесконечности. Ужинать с матерью - работа тяжелая. И вдруг меня осеняет. Чудесная идея внезапно приходит мне в голову, и я, как подобает писателю в минуту вдохновения, взмываю вверх и в благородном порыве устремляюсь навстречу матери.
     - Мама, знаешь, что я хочу тебе предложить? Она смотрит на меня недоверчиво и не удостаивает ответом.
     - Я расскажу тебе твою собственную жизнь, как будто ты - героиня романа...
     При этих словах мать выпрямляется и с интересом слушает, изумленно глядя на меня. Ее глаза блестят как у ребенка. Ей предстоит сольный выход, и зрители будут смотреть только на нее.
     По мановению волшебной палочки дочь превратит ее в Скарлетт О'Хара. Жалкие наряды вечной труженицы падают на пол. Она заплетает волосы в тугие косички, щиплет себе щечки, чтобы они порозовели, ее черные глаза теплеют. Она раскладывает в коляске юбки и кринолины, и замирает в томной, чувственной позе прелестной южанки. Она становится красивой, совсем как раньше...
     - Значит так... Жила-была девушка. Она была самой красивой, самой способной, из прекрасной семьи. Все юноши изнемогали от любви к ней. Она не знала, кого выбрать...
     - Все так и было... Это не выдумки.
     - Но едва ей минуло восемнадцать, как отец решил, что ей пора покинуть родительский дом, выйти замуж и жить самостоятельно. Итак, ей предстояло выйти замуж. Замуж так замуж, но за кого? Она не знала кому отдать предпочтение. Ей нравилось возбуждать в молодых людях безумную страсть, заставлявшую их сражаться за право сидеть с ней рядом, но остановить свой выбор на ком-то одном она не могла. К тому же, все они были еще студентами, не имели профессии. А ей нужен был человек с деньгами, с жалованьем, чтобы она не сидела на шее у отца. Другая на ее месте разозлилась бы на отца, упрекала бы его в том, что он родную дочь выставляет за дверь, выкидывает на улицу, но она ничего ему не сказала...
     - Я всегда слушалась отца и не смела его судить! Его воля была для меня законом!
     - И тогда она вышла за молодого человека, покорившего ее своим красноречием и безграничным обаянием, а также своим якобы колоссальным состоянием. Она была не уверена, что выходит за него замуж по любви, но мать объяснила, что любовь и брак - две вещи несовместные. Так она стала замужней дамой...
     - И тем самым загубила свою жизнь! - вставляет мать, допивая шампанское. Жерар заботливо наполняет ее бокал.
     Она благодарит его с растроганной улыбкой.
     - ... Муж из ее кавалера вышел никудышный. Он был бесконечно обаятелен, обворожителен, но на него нельзя было положиться. Он проматывал деньги, играл в азартные игры. Его взгляд действовал на женщин чарующе, и временами он ей изменял. Очень скоро она поняла, что, выйдя за него, совершила ошибку, ужасную ошибку. Но вернуться назад было невозможно. Она была замужем и ждала ребенка. Первого, потом второго, потом третьего, и наконец, четвертого. С четырьмя ребятишками на руках о будущем можно было забыть. Она даже не помышляла о работе или учебе: шутка ли - кормить четырех детей. Ждать помощи было неоткуда, ей пришлось смириться и до конца нести свой крест. Чувство долга она впитала с молоком матери. С самого детства ей втолковывали, что единственное предназначение женщины - исполнить свой материнский долг. Вся жизнь ее матери, бабушки и прабабушки служила прекрасным тому подтверждением. Надо сжать зубы, собрать волю в кулак и выстоять во что бы то ни стало! Жизнь - это вам не пикник. Надо оставить девичьи мечты, и не пытаться изменить свою жизнь, свою судьбу, чтобы жить так, как ты заслуживаешь...
     - Я тысячу раз хотела уйти, тысячу раз... Но не могла: куда бы я вас дела? Я была так несчастна. Я два раза пыталась покончить жизнь самоубийством. Ты это знала?
     - Но страшнее всего, - продолжала я, удостоверившись, что она все больше и больше увлекается моей историей, своей историей, и все реже меня перебивает, - но страшнее всего была другая мука, которую она терпеливо сносила. То была тайная, смутная мука, терзавшая ее изнутри. Даже лучшей подруге она бы не посмела признаться в этом несчастье... Она хранила его в своем сердце, временами сгорая от стыда и позора.
     Мать смотрела на меня с нескрываемым любопытством.
     - У всех ее детей был один недостаток, ужасный недостаток: все они до удивления походили на человека, которого она презирала настолько, что втайне желала ему смерти. Все они были точной копией своего отца, и всякий раз, нагибаясь, чтобы обнять их, она невольно замирала, узнавая в них его улыбку, его волосы, его интонации, его роковое обаяние. Дети не позволяли ей забыть ненавистного мужа. Она была окружена плотным кольцом врагов. Вечерами она плакала над своей загубленной жизнью, которая, по сути, кончилась, так и не успев начаться.
     - Ты права, в двадцать шесть лет я поняла, что мне нечего ждать от жизни... Подумать только! Сколько всего я могла бы сделать! У меня было столько грандиозных планов, столько надежд, столько сил... но судьба распорядилась иначе!
     - Она была зла на весь мир, на своих подруг, выглядевших счастливыми, имевших работу, надежного мужа, деньги. Чудовищно нелепое существование приводило ее в отчаяние. У нее не было ни денег, ни профессии, ни покровителей. Помощи и поддержки ждать было неоткуда. Безвыходность ситуации приводила ее в неистовство, в бешенство, и она невольно срывала ярость на близких, которых кляла на чем свет стоит, и на четверых своих детях. Дети были ярмом, которое ей предстояло нести до тех пор, пока они не вырастут и не смогут сами себя прокормить.
     Ее жизнь была невыносимой, но бросить детей на произвол судьбы она не могла. Она была полна решимости тянуть ношу до конца, работать не щадя сил, исполняя материнский долг. Она сделала все, чтобы быть хорошей матерью: зарабатывала на жизнь тяжким учительским трудом, терпеливо снося все тяготы: неудобное расписание, утомительные поездки на метро, скучных коллег, дежурства по столовой, дополнительные занятия, приносящие жалкие гроши - все это она принимала, не смея роптать. Ее лучше годы были безвозвратно потеряны. Она работала как проклятая, не разгибаясь, не позволяя себе ни минуты отдыха.
     - Дорогая, - произнесла она со слезами на глазах. - Как ты сумела все это угадать?
     - Дело привычки, - ответила я. - Когда пишешь, придумываешь истории, поневоле учишься примерять на себя чужую шкуру...
     Я еще не знала, что в порыве волнения она откроет мне страшную истину, что невинная игра, которую я затеяла, только чтобы разрядить обстановку, самым чудовищным образом обернется против меня.
     Я жду, жду, что мать сама завершит начатый мною рассказ. Я хорошо ее знаю. Для меня не секрет, что она человек суровый, привыкший прямо говорить все, что думает, ведь в ее системе ценностей эмоции занимают последнее место. Для нее по-настоящему важны лишь внешние признаки благополучия: деньги, репутация, материальные блага, положение в обществе - ко всему этому она относится серьезно, а эмоции... Глупости какие!
     Я напряженно замираю, готовлюсь принять удар. Я еще не знаю каким он будет - слабым или сокрушительным, не знаю, следует ли мне ждать новых страшных откровений. Я ничего не знаю, но напрягаюсь всем телом, чтобы встретить его во всеоружии.
     - Ты угадала... Я никогда вас не любила. Никогда. Вы были слишком на него похожи... Все, что я для вас делала, я делала только из чувства долга. Вы ни в чем не знали нужды! Мне есть чем гордиться! Но в глубине души... В глубине души я всегда мечтала родить ребенка от любимого мужчины. И этого ребенка я бы любила по-настоящему... Как я об этом мечтала, ты бы только знала, как я мечтала встретить такого мужчину и родить ему ребенка... Но жизнь распорядилась иначе.
     Она опускает плечи, оседает всем телом, всецело отдаваясь своей старой мечте. Ее взгляд теплеет, на губах вырисовывается улыбка, предназначенная этому несуществующему любимому ребенку. Она могла бы описать мне его во всех подробностях, но воздерживается. Мы принадлежим к разным мирам - я и этот ребенок. Мать сейчас далеко-далеко, рядом с ним. Она меня не замечает, она пестует давнюю мечту, которой так и не довелось стать реальностью.
     Я догадывалась об этом и потому сама подтолкнула ее к роковому признанию, но в глубине души продолжала надеяться на лучшее. Я рассказала ей самую ужасную версию в надежде, что она опровергнет мои слова, возмущенно возразит, что всегда любила нас, просто не умела выразить свою любовь, признаться в ней, что мы были замечательными детьми, что я замечательная дочь, что она гордится мною, верит в меня.
     - Я так рада, что ты мне все это рассказала, - говорит она, что ты догадалась о моей драме, о моей страшной пытке.
     Счастливая, успокоенная, мать наклоняется через стол, протягивает ко мне руки, ищет ласки, единения. Она облегченно вздыхает, улыбается. Я сняла с ее плеч непосильную ношу. Я ей больше не дочь, а подруга, лучшая подруга, сумевшая прочесть то, что камнем лежало на дне ее души, избавить от грязи, не тыча в эту самую грязь лицом.
     Я беру ее руки в свои и сжимаю их сильно-сильно.
     В тот вечер я мысленно с нею простилась.
     Я простилась с мамой, которую так долго ждала, о которой так долго мечтала, мечтала так сильно, что шла за ней по пятам в надежде поймать на себе ее взгляд, получить немного внимания, услышать, что она меня любит. От одного ее слова у меня бы выросли крылья, я бы повзрослела на тысячу лет, не совершила бы тысячи ошибок, тысячи смертоубийств. Я знала это. Я желала ее любви, желала изо всех сил. Так солнце обжигает кожу, так горит жаркий огонь, так вода спасает от жажды. Я требовала ее настойчиво, беспощадно. Ее любовь была для меня вопросом жизни и смерти. Я неотступно следовала за ней, надеясь, что она одарит меня взглядом, спасая тем самым саму себя.
     Я простилась со всеми матерьми, чей взгляд я украдкой ловила, чтобы заменить тот, единственный...
     Я стерла из памяти эти глаза, никогда на меня не смотревшие. Я стерла все взгляды, о которых молила, которых искала, кипя от ярости, и не находя, в порыве бешенства, отправлялась искать на стороне то, в чем она мне отказывала. Я готова была убить всех кто на меня смотрел, ведь я хотела, чтобы на меня взглянула именно она. Я искала ее взгляда, ее глаз. Другие не могли мне ее заменить. Ничто не могло заменить тот первый взгляд, каким мать смотрит на свое дитя, вдыхая в него силу, побуждая жить и любить, любить других и самого себя.
     Я готова была убить любого, кто смотрел на меня с любовью, только за то, что это была не она.
     Не она. Не мать, которую я любила больше всех на свете.
     Я поняла это в тот вечер.
     Я поняла все. Поняла откуда возникла эта злость, эта беспощадность по отношению к людям, которые пытались ко мне приблизиться, любить меня. Я не хотела их любви. Я хотела, чтобы меня любила ТЫ, только ты, ТЫ, ТЫ, ТЫ, моя мать. Ты, которая меня не любила, которая, по воле судьбы, не могла меня любить.
     В тот вечер я в мгновение ока оказалась одна, осталась наедине с самой собой.
     Мои глаза обратились внутрь меня, и прочтя эту страшную истину, сказали мне: ну вот, теперь ты все знаешь, ты все поняла. Ты дошла до самого конца истории, открыла постыдную тайну, даровала себе свободу.
     Ты свободна...
     Свободна.
     Она сделала тебе неслыханный подарок. Мало кто из матерей так щедро одаряет своих детей: она вернула тебе свободу. Другая на ее месте стала бы возражать, сказала бы: "Ну что ты, милая, это неправда! Я вас так любила, так любила", сделала бы все для поддержания имиджа любящей матери. А она была честна. Ей хватило смелости, легкости, отваги, чтобы бросить тебе в лицо всю правду, излить всю душу. Скажи ей спасибо. Больше тебе некого бояться. Отныне никто не помешает тебе расти!
     Благодари ее, превозноси ее за этот страшный подарок.
     И подняв бокал шампанского, ибо она была так взволнована, от такого груза избавлена, что захотела со мной чокнуться, выпить, забыться, я с наслаждением выпила за свое здоровье.

***

     Назавтра она все позабыла.
     Она сама мне позвонила.
     Хотела поблагодарить? Поговорить со мною на равных, а не как невидящая мать с озлобленной дочерью?
     Отнюдь.
     Она позвонила, чтобы спросить:
     - Почему ты вчера не заплатила?
     - Жерар пожелал угостить нас за свой счет.
     - Почему? Ты что, спишь с ним?
     Расход-приход, расход-приход.
     Я даже не рассердилась. Она вдруг предстала передо мной в новом свете. Я увидела ее такой, какой никогда еще не видела: маленькой девочкой, лишенной внимания и любви, наученной преклоняться перед могуществом денег, сбережений, биржевых котировок, приемников, передающих свежие сводки, и мужчин в подтяжках, потрясающих пачками долларов и франков.
     Расход-приход, расход-приход - вот все, чему ее научили в этой жизни.
     Она повторяла твердо усвоенный урок как подобает примерной благовоспитанной ученице. Смирившись со жребием, что был ей уготован, она повторяла пройденное, не смея роптать, как прежде это делали ее мать, бабушка и все женщины, жившие до них. Ее ничто не могло выбить из колеи: порывы чувств и всплески эмоций были ей неведомы.
     Я ничего не сказала.
     Я мысленно с нею просилась.
     Я готова прощаться с тобой снова и снова.

***

     Теперь я была свободна, я была вольна любить тебя, мое каменное изваяние, тебя, так сильно меня любившего.
     Моя свобода начиналась с тебя.
     Ты был первым мужчиной, которому предстояло отведать со мной этой новой радостной жизни, полной взаимных приношений и наслаждения.
     Мне не терпелось сообщить тебе эту великую новость, убедиться, что я не ошиблась. Я хотела, чтобы ты сказал "я люблю тебя" и упал к моим ногам, расстелив передо мною карту двух полушарий, подарил мне эту землю со всеми населяющими ее племенами. Я хотела забыться в твоих объятиях, требуя любви и новых трофеев, и новых дротиков. И младенцев, тысячи младенцев, чтобы принять всю ту любовь, которую я хотела тебе подарить.
     Я смотрела на свое отражение в зеркале, сама себе посылая воздушные поцелуи.
     Я пригоршнями черпала слова и писала взахлеб.
     Именно в ту ночь, вернувшись из ресторана, я принялась за эту книгу. Мне не терпелось выразить словами все то, что вертелось в моей голове.
     "Эту книгу я пишу для своего мужчины..."
     Я написала эту фразу, просто чтобы с чего-нибудь начать. Вероятно, потом, найдя верный ритм, верную мелодику, я отброшу ее и начну иначе.
     "Для мужчины, которого я люблю, и от которого, тем не менее, пыталась убежать, уйти, как неоднократно делала в прошлом с другими мужчинами. Сама того не желая. Вопреки своей воле. Я говорю об этом так прямо, потому что не желаю бросать его внезапно и безжалостно как бросала других. Я пишу эту книгу для мужчины, которого готова любить целиком, с головы до пят, для мужчины, которого злой и нелепый жребий пытается у меня отнять.
     Я пишу эту книгу, потому что по многу раз слушала одну и ту же историю, свою историю, из уст других людей, таких же как я, и совсем на меня не похожих, из уст потерянных мужчин и самых разных женщин, и молодых, и старых, и покинутых седовласых китов, оказавшихся на мели, на пустынных берегах одиночества.
     Я пишу эту книгу, чтобы попытаться дойти до сути, пока еще не поздно, чтобы выключить адский проигрыватель, на котором из года в год крутится одна и та же пластинка. Только сейчас я начинаю разбираться в происходящем, но достаточно ли этого, чтобы проклятье утратило свою силу? Достаточно ли, чтобы справиться с механизмом, заведенным сотни лет тому назад? Хочется верить, что это возможно..."
     Первые наброски языками пламени вырывались из-под моего ликующего пера.
     Она вернула мне свободу. Теперь я снова могла писать.
     Она никогда не читала моих книг. Никогда.
     Красивая блондинистая дама помогла мне вкусить волшебную силу слов. Она вселяла в меня уверенность, незримо стояла за моей спиной, пока я не написала свою первую книгу. Она подсказала мне, что слова можно трогать и даже гладить, брать руками, присваивать себе. Она научила меня не бояться слов на бумаге. Посмотрите! Они же не кусаются! Чего вы так испугались? Попробуйте их приручить! Главное, не спешите, действуйте мягко. Пишите.
     И я писала. Сперва - с удивлением, потом, несколько осмелев, с возбуждением, и наконец, с упоением.
     Благодаря ей я обрела свою территорию, свое пространство, и чувствую себя в неоплатном долгу. Она уступила мне свое место, предложила делать то, чем не желала заниматься сама. Она открыла мне воображаемый мир, тот запретный мир, который возникал в ее сознании, стоило ей прикрыть глаза. Она наслаждалась им тайно, не позволяла себе писать. Почему? Ответа на этот вопрос я не знаю. Я знаю только, что она, словно добрая фея, подарила мне власть над словами. Она была ко мне внимательна и требовательна, но не пыталась меня подавить. Она никогда не позволила бы себе заявить, как это делают иные властные, самоуверенные матери: "Вы - мое творение. Без меня вы бы ничего не добились". Она тихонько смотрела как я пасусь в своем загончике, ничего не требуя взамен.
     Моя мать...
     Она отказывалась их читать, потому что я писала их под своим именем, под именем ее недостойного мужа. Это ненавистное имя, набранное крупными буквами, смотрело на нее с каждой обложки.
     Когда я посылала ей очередную книгу (иногда я не посылала их вовсе, я была слишком зла на нее, чтобы послушно положить свое детище в конверт, подписанный ее именем), она откладывала ее в сторонку, чтобы прочитать когда-нибудь потом. В данный момент ей было некогда.
     Она листала их прямо в магазине, но покупать не хотела. Книги нынче недешевы! Приходится платить сумасшедшие деньги, ты не находишь? Она листала их стоя, потом закрывала и говорила мне: - Не понимаю как такое можно печатать.
     Такое...
     - Я так хорошо пишу, - продолжала она. - Я посылала свои рукописи во все издательства, и никто никогда не предложил мне напечататься. А ты... Я не понимаю. Когда ты, наконец, напишешь такую книгу, чтобы я могла тобой гордиться? Вот один мой друг, некто Лаплас, выпустил прекрасную книгу, в высшей степени д