за настоящих героинь. Плакать из-за нее было бессмысленно и бесполезно. Будь он умным и сильным, он бы сам это прекрасно понимал.
     Она не подошла поближе, не наклонилась к нему, не обняла.
     Она спешила к новому любовнику, который ждал ее внизу, сидя в своем огромном автомобиле, чертыхаясь и поглядывая на часы. Завидев ее, он погладил новенький кожаный руль, включил погромче музыку, проворчал: "Что ты там так долго делала? Сколько можно возиться", и они стремительно тронулись с места.
     - Я бессердечное чудовище, - думала она про себя. - Почему я такая? Ну, почему? Он меня любит, а я его бросила. Он даже не упрекнул меня, только напялил эти темные очки. Он-то меня действительно любит.
     Она всякий раз к нему возвращалась, потому что, сама того не подозревая, любила его больше всех на свете. Она поняла это слишком поздно: когда он ушел. Прошли годы, прежде чем она сумела забыть его, отделиться от него, выбросить из головы все те нежные слова, что он ей говорил и которые поддерживали ее на плаву как спасательный круг. Мужчина в темных очках вдохновлял ее на подвиги, всеми своими устремлениями она была обязана ему. Они вместе взрослели, служили друг другу опорой и увеличителем.
     Когда он ушел, ей пришлось заново учиться жить. Она больше ни в чем не была уверена: не могла выдавить из себя ни строчки, самостоятельно заплатить за квартиру, войти в полную комнату, зная, что на нее будут смотреть. Она не знала что думать о просмотренном фильме, о прочитанной книге, о происшествии, описанном в газетах.
     Она чувствовала себя неполноценной, утратившей дар речи, безумно неуклюжей.
     Он отплатил ей той же монетой, заставил выстрадать все то, что за эти долгие годы пришлось пережить ему. Стоило ей подумать, что он, наконец, позабыт, и попытаться вновь наслаждаться жизнью с другим мужчиной или в одиночку, как он немедленно забирал ее обратно, чтобы опять обречь на страдания. Он был ненасытен в своем желании мстить. Ему хотелось снова и снова видеть как она терзается и страдает. Он больше не стеснялся в выражениях, прямо заявлял, что пришел отыграться, и на все ее страдания смотрел так же безразлично, как некогда смотрела на него она, уходя к гордому самоуверенному болвану на огромной машине и оставляя его лить слезы, пряча их за темными очками.
     Она не сопротивлялась. Она убеждала себя, что это было справедливо, что она должна была через это пройти, и надеялась, что однажды, расплатившись по долгам, снова станет свободной. Получит право любить, научится это делать. Оставалось только ждать. Не спеша познавать любовь, учиться любить и принимать.
     Пытаться понять другого человека, и ждать, ждать...

***

     Прошло десять лет, и я пытаюсь все повторить.
     Неужели танец с ножами будет длиться вечно?
     Взяв со стола письмо, я швырнула его в печку.
     Порывшись в мусорной корзине, извлекла наружу тюбики и баночки, протерла их полотенцем как преступник, стирающий отпечатки пальцев, сложила все обратно в пакет, а пакет поставила на стол.
     Потом я вернулась в комнату и легла рядом с тобой.
     Ты спал. Ты был красивым и царственным. Звезды сияли на твоем гордом лбу. Я тихонько забралась к тебе подмышку, заняла свое законное место.
     Может быть, чтобы научиться принимать, нужно просто все время давать, давать неосмысленно, безрассудно, изображать любовь до тех пор, пока не почувствуешь ее всем сердцем, всем телом?

***

     - Ты прекрасно умеешь давать! - протестует Кристина. - У меня никогда еще не было такой подруги как ты! Перестань думать, что ты не умеешь любить! Ты даешь мне так много, что я чувствую себя в неоплатном долгу!
     - С подругами мне проще... Почему у меня не выходит с мужчинами? Мне кажется, что любить - это принимать без обсуждения, давать, не ставя условий... А они говорят: я буду тебя любить, если ты изменишься, будешь делать то что я скажу, иначе у нас с тобой ничего не получится... Когда мы с ним ездили к морю, все было именно так! Нет, послушай, я хочу, наконец, понять! Со мною что-то не так!
     - Может, не с тобой, а с ним...
     - Это было бы слишком просто! Ты же знаешь, что обычно виноваты оба.
     - И все-таки в этой его мании заваливать тебя подарками, в этой неуемной жажде любви и обладания есть что-то ненормальное. Что-то здесь нечисто... Ты ведь уже попыталась ему все объяснить, когда он накупил этих отвратительных пирожных! Он должен был прислушаться.
     - Он ничего не желает слушать, он любит меня так, будто на моем месте совсем другая женщина. И этой другой он изо всех сил пытается угодить, а она все не успокаивается и вечно требует большего!
     Мы, сидя рядом, смотрим на ее новую большую любовь. Он красив, статен, в самом соку. Его зовут Симон. Он невысокий, но крепкий, коренастый, яркий. Его внешность располагает, его репутация безупречна. Считается, что он "в равной мере наполняет спокойствием того, кто склонен давать, и того, кто склонен принимать". По крайней мере, так говорят.
     - Где ты его откопала?
     - На набережной. Он мне сразу приглянулся, и я подумала: почему бы не начать с него?
     - Не начать что?
     - Любить. Это может показаться глупостью, пустым ребячеством, но надо же с чего-нибудь начать. Я в самом начале пути! Ты же знаешь, у меня тяжелый анамнез.
     Кристине было восемь лет, когда ее мать сбежала из дома. В Швецию. Неожиданно для всех. С утра она по обыкновению поцеловала своих четверых детей, и те спокойно отправились в школу, а под вечер вернулись в пустой дом. Она бросила мужа и детей и удрала, прихватив с собой всю мебель. И собаку. С тех пор Кристина никому не верит, и позволяет себе забыться лишь в самых крайних случаях, да и то ненадолго. Она привыкла жить в одиночестве, ничего не ждать от других, и едва на ее горизонте замаячит любовь, как она умело направляет отношения в другое русло, переводит их в ранг доверительной дружбы, остроумного приятельства. Прирожденное чувство юмора помогает ей защититься от тех, кто ведет себя слишком нежно, слишком настойчиво, позволяет держать их на расстоянии. Когда кто-то признается ей в любви, она со смехом оглядывается вокруг, словно желая обнаружить того, кому предназначены эти слова.
     Она грызет заусенцы и поглядывает на своего Симона со смешанным чувством нежности и тоски, легонько гладит его, и склонившись, вдыхает его запах.
     - Нелегкая работа! - смеюсь я.
     - Не смейся! Мне еще учиться и учиться.
     - Чему учиться?
     - Настоящей любви. Настоящая любовь всегда бескорыстна. Ты любишь другого таким, каков он есть.
     - На таком примере научиться несложно!
     - Вся беда в том, что любить, не выдвигая условий, почти невозможно. Рано или поздно любимый человек говорит или делает что-то такое, что мы чувствуем себя разочарованными.
     Я киваю. Может быть, мне тоже стоит завести безмолвного Симона.
     - Я буду на нем тренироваться, буду уделять ему время как минимум раз в день. Я буду с ним беседовать, признаваться ему в любви, говорить, что он красивый, независимо от того, выглядит ли он усталым или полным сил, и постепенно я почувствую свою ответственность, свою сопричастность. Вернувшись вечером домой, я уже не буду ощущать себя одинокой. Ведь рядом со мной будет он.
     - Да уж, куда он денется!
     - Я буду заниматься им не спеша, без раздражения, уделять ему все больше времени, все больше внимания, и когда-нибудь мне, наверное, удастся расширить свои горизонты и делиться нежностью с другими людьми.
     Она замолкает, гладит Симона пальцем.
     - С ним я смогу учиться, не торопясь.
     - Он не будет сопротивляться!
     - Посмотрим, что получится. Знаешь, это требует от меня определенных усилий. Я ведь не привыкла заниматься кем-то, кроме себя. Все время я, я, я, надоело... Что толку быть одной...
     - Согласна. Это наша общая проблема.
     - Что меня беспокоит, так это то, что я не сильна в цветоводстве. Стоит мне взглянуть на цветок, и он немедленно вянет.
     - Они тебя проинструктировали при покупке?
     - Да, к счастью.
     - После цикламена думаешь завести собаку?
     - Вообще-то я собиралась перейти непосредственно к мужчинам!
     Не знаю, разумно ли это...
     - Поживем - увидим. Думаю, с Симоном у меня быстро все получится.
     Я почти завидую Кристине: какой-никакой, а все-таки выход, хотя, глядя как она колдует над своим Симоном, я едва удерживаюсь от смеха. Во всяком случае, я ее не осуждаю. Я не пытаюсь растоптать цикламен ногами, обозвать ее кретинкой и убежать, хлопнув дверью, как вероятно повела бы себя, заяви мне любовник, что он завел себе Симону и будет на ней тренироваться в любви.
     - А что бы ты делала на моем месте?
     - Ну, не знаю... Попробуй понять его. Выясни кто он и откуда, в какой обстановке рос, спроси про родителей, про детские потрясения, узнай что для него имеет значение.
     - Он никогда мне ничего не рассказывает. Никогда.
     - Значит, ты мало спрашивала.
     - Нет, что ты! Просто он принял это в штыки!
     - Людям нравится, когда кто-то интересуется их жизнью. Говорить о себе любят все.
     - Только не он!
     - Попробуй расспросить его еще раз, только как-нибудь поделикатнее. Постарайся выяснить, кого он любил до тебя. Спроси, он наверняка ответит.
     Я отрицательно качаю головой.
     - Такое ощущение, что он пытается убежать от самого себя, что он сам себя не любит, ненавидит свою прошлую жизнь. Похоже, он хочет все позабыть, начать жизнь сначала, с чистого листа, и считает меня идеально подходящей на роль партнерши по эксперименту.
     - Что позабыть?
     - Не знаю.
     - Другую женщину?
     Я и вправду не знаю. Я чувствую, что с ним что-то не так, но поставить диагноз не могу. Иногда он смотрит на меня таким безумным и затравленным взглядом, накидывается с такой жадностью, словно хочет меня проглотить, обращается со мной как с куском глины, будто стремится вылепить высшее существо и вознести на вершины своего обожания. Кажется, он хочет, чтобы я жила вместо него, заняла его место. Он пытается во мне раствориться, чтобы все позабыть.
     - Иногда мне начинает казаться, что я для него не существую, что его любовь предназначена другой.
     В его теле, в его лихорадочно горящих глазах, в судорожном подрагивании ноздрей, резких пронзительных интонациях ощущается невыносимая тоска, отчаяние затравленного раненого зверя, уставшего от жизни, всеми силами пытающегося вырваться и убежать. Он встает на дыбы, выпускает когти, сгорает от нетерпения, рвет и мечет. Я чувствую как от смертельной тоски немеет его тело, он начинает задыхаться, бьется в конвульсиях... В такие минуты он берет меня будто легкую куклу, будто легкое, которого ему не хватает. Я его кислородная маска, его спасательный круг, только овладев мною, он может успокоиться, вдохнуть полной грудью.
     Моя главная задача - понять, почему мы полюбили друг друга, каким образом наши с ним истории пересеклись, заставляя обоих пламенеть от страсти. Эта ненасытная жажда друг друга, это бешеное влечение плоти таят разгадку, ключ к тайне, которую я обязана раскрыть, чтобы продлить нашу любовь, чтобы из бесконечной стычки, утоляющей телесный голод, она переросла в нечто большее, в нечто плодотворное.
     - Переоденься сыщиком и проведи расследование. Расспроси его родственников, знакомых...
     - Мы так мало знакомы. Мы ни с кем не общаемся. Он не хочет, чтобы в нашу жизнь вторгались посторонние. Когда он столкнулся с моим братом, они общались через силу, мне показалось, что ему тяжело видеть как я люблю брата. Он считает, что я всецело принадлежу ему. Знаешь, мне страшно, мне так страшно, я впервые не готовлю план побега, пытаюсь понять его. У меня такое впечатление, что даже мой извечный враг, всегда подрезавший мне крылья, находится на последнем издыхании, окончательно сбит с толку.
     - Или просто решил не вмешиваться, пришел к выводу, что на этот раз все разрешится без его помощи, его нынешний соперник сам себя уничтожит.
     Я смотрю на Симона и понимаю, что Кристина слегка промахнулась в выборе модели. Спокойный безмолвный цикламен меньше всего напоминал моего необузданного каменного человека.
     Сдаваться я не намерена.
     Пока мы не встретились, мне было так одиноко. С ним я познала настоящую близость, без которой уже не могу обходиться.

***

     На следующий день мы пьем кофе с Валери.
     - Знаешь, близость иногда подавляет личность, - говорит она.
     - Ты сама поняла что сказала?
     - Просто, мне кажется, ты должна больше к себе прислушиваться, прежде чем безрассудно брать всю вину на себя. Ты испытываешь наслаждение от близости, а твоя личность от этого страдает. Ты должна больше себя уважать, хватит упрекать себя во всех грехах... Подумай хорошенько... Похоже, преступница - не ты одна. Не ты одна прячешься от страшного призрака, от врага, на чей счет можно списать все свои поражения...

***

     Я жажду его. Жажду его взгляда, возносящего меня все выше и выше, все дальше и дальше. С ним я чувствую себя королевой, мне начинает казаться, что все в моей власти.
     - Пиши, - говорит он, и я пишу.
     - Хорошо, - говорит он, - продолжай в том же духе, - и я продолжаю.
     - Тебе нужно постричься, - говорит он, и я послушно расстаюсь с волосами.
     - Слишком коротко, - замечает он, и я снова их отращиваю.
     Он запрещает мне краситься, и я отказываюсь от красной и розовой помады, бежевого тонального крема, переливчато-каштанового контура.
     - Я хочу сделать тебе пирсинг, или, может быть, татуировку, - говорит он, - пока не решил.
     Я позволяю делать со своим телом все, что ему заблагорассудится.
     Он говорит, что нам покорятся все вершины мира, и я мысленно вдыхаю заснеженный горный воздух.
     Он говорит, только ты и я, между богом и дьяволом, и я принимаю поцелуи и удары, подставляю губы и все тело, доверяю ему свою судьбу.
     Я больше не могу без него жить.
     Еще в начале нашего романа, когда мы много разговаривали по телефону - ты звонил мне по десять раз на дню, чтобы поговорить о дожде, о солнце, о прочитанных за завтраком газетах, о подробностях твоей работы и твоей ко мне любви - еще тогда я сказала тебе, что у тебя часто меняется голос.
     У тебя их было несколько. Один - властный, резкий, начальственный, таким голосом ты всегда разговаривал, когда звонил мне с работы, где привык командовать, единолично принимать решения и гонять подчиненных, другой - нежный и чувственный, так ты разговаривал, когда звонил мне вечером, лежа в постели, и наконец, еще один - быстрый, отрывистый и невнятный, свидетельствовавший о том, что ты взволнован, оскорблен или раздосадован. В последнем случае ты говорил скороговоркой, проглатывал каждое второе слово, и мне приходилось переспрашивать. Если ты не соглашался говорить четче и медленнее, я старалась угадать хотя бы самый общий смысл твоих слов. Мне казалось, что ты летишь на полной скорости, будто за тобой по пятам гонится страшный враг, или тебя взяли в заложники, приставив к виску пистолет. Мы иногда даже ссорились из-за твоих голосов номер один и номер три. Первый был для меня слишком сухим и безличным, последний - таким возбужденным, что мне становилось не по себе. Ты выходил из себя, говорил, что я преувеличиваю, что нужно просто внимательнее слушать, или заявлял, что у меня проблемы со слухом и мне нужно лечиться.
     Я легко различала эти три голоса, и каждый раз, когда ты звонил, могла определить как ты себя чувствуешь: нормально, прекрасно или неважно.
     В тот вечер в твоем голосе слышалась досада, ты комкал фразы.
     - Что-то не так? - ласково переспросила я, словно говорила с заикающимся от волнения ребенком.
     - Нет, нет... Все в порядке.
     - У тебя грустный голос. Что-нибудь случилось? - Нет, ничего особенного, просто...
     Ты колеблешься, слышно, что ты в отчаянии.
     - Это так глупо... Я только что вспомнил... Завтра же... Я совсем забыл... Завтра День Матери, и мне придется ужинать с родителями.
     День Матери! Я должна позвонить своей матери. Она придает большое значение поздравлениям с Днем Матери, именинами и Днем Рождения, новогодним и рождественским открыткам. Она весьма щепетильна в отношении праздничных дат, и всегда обводит в календаре все именины и дни рождения. Даже когда мать на меня сердится, и мы друг с другом не разговариваем, она посылает мне клочок бумаги, чаще всего - использованный конверт или обертку, на котором ровным и четким учительским почерком выводит: "Поздравляю с Днем Рождения. Мама". Меня забавляет, как строго она придерживается правил хорошего тона. Она привыкла поступать как принято, ее этому долго и упорно учили. Ее поздравления смотрятся белым церковным одеянием поверх лохмотьев. Она кривит душой, послушно следуя чувству долга, потому что такова традиция, и она, примерная мать, не может от нее отступить. Она тщательно соблюдает ритуалы, поэтому ее совесть чиста, ей не в чем себя упрекнуть.
     - Значит мы не увидимся?
     Я произношу эти слова легко и игриво, чтобы избавить тебя от тоски.
     - Нет... или только после ужина.
     - Как хочешь. Давай созвонимся к концу праздника.
     Ты мрачно соглашаешься и вешаешь трубку.
     Раз уж завтра День Матери, отпразднуем его по полной программе!
     Я приглашу свою мать в ресторан.
     Я звоню брату в надежде, что он к нам присоединится.
     - Мне что-то не хочется... Я ей утром позвоню, поздравлю. А вечером поужинайте без меня. Ты не сердишься?
     - Лучше бы ты пришел... Поговорили бы о чем-нибудь другом... А то я долго потом буду плакаться.
     - Нет уж спасибо! В отличие от вас всех я провел с ней семь лет на Мадагаскаре, так что вы - мои должники по гроб жизни.
     - Они небось уже прислали по открытке, те двое!
     - Разумеется, не дети - а живой идеал!
     Мои старшие брат и сестра. Безукоризненные в своем лицемерии. Они заблаговременно отправляют открытки, чтобы ублажить мать, а на следующий день присылают цветы. Они делают это каждый год. Где бы ни находились, на северном полюсе или в Джакарте, они никогда не забывают поздравить мать. Они пишут рождественские поздравления на обороте цветных фотографий. Сестра снимается с мужем и целым выводком детей. Брат позирует на фоне компьютеров в своем кабинете - он преуспел в этой жизни и объездил весь мир. Чванливый Бигбосс в самом расцвете сил. Они чего-то добились, - трубит мать, глядя на нас с братиком, - вот что значит вовремя уехать. А вы все упрямитесь и продолжаете жить в стране, где у власти - коммуняки, на улицах - бастующие, а безработные требуют себе зарплаты! Вот если бы я вышла за американца, ноги бы моей здесь не было!
     И снова пленка перематывается назад, и одно за другим перед нами проходят горькие разочарования ее многострадальной жизни. Возражать бесполезно, она и слова не дает вставить, только просверлит в ответ своим убийственным взглядом и наградит излюбленным припевом: "Вы меня не любите, даже не пытаетесь мне угодить. За что мне такое наказание!"

***

     Она не хочет никуда идти. У нее нет желания одеваться и делать прическу, она предпочла бы смотреть Деррика. Я пытаюсь ее уговорить. Я собираюсь сводить ее "К Жерару", в маленький ресторанчик, владелец которого - мой старый приятель, так что наводить красоту ей совершенно необязательно. К тому же, я за ней заеду, а потом провожу ее домой, так что разбойное нападение ей не грозит. Моя мать все время чего-то боится. При виде любого "гостя с юга", она судорожно сжимает сумочку, в душе проклиная неуклонно возрастающую преступность и недальновидность правительства, впускающего в страну всех этих людей, от которых ничего хорошего ждать не приходится! Ты только посмотри, что творится в пригородах! Куда ни плюнь - всюду негры да арабы! Хуже, чем в Нью-Йорке!
     Я не вполне согласна с последним ее утверждением, но не смею возражать и продолжаю ее уговаривать. Я вдруг понимаю, что для меня жизненно важно отметить с ней День Матери. "В конце концов, ты же моя мама, - говорю я, когда все остальные аргументы исчерпаны, - с какой стати ты потратишь этот вечер на