к кого будете впредь слушаться?
     Помолчали; один сказал:
     -- Вас, мисси.
     --  Ладно  же,  --  говорит  бабушка.  -- Так слушайте мои слова. Идите по
домам.  И  не  дай  бог  если  услышу,  что  опять  бродяжничаете.  А теперь
выстройтесь в очередь и подходите по одному за своей долей продовольствия.
     Пока  распределили  и  пока  ушел последний алабамец, миновало полночи;
когда  мы  двинулись в путь утром, то в основном уже на мулах, но были все ж
и  пешие;  и  теперь  четверней правил Ринго. Он без всяких слов сел рядом с
бабушкой  и  взял  вожжи;  и один только раз она сказала ему ехать потише. А
позади  на сундуках сидел теперь я и спал сидя; и днем проснулся оттого, что
повозка  стала.  Мы  как  раз  съезжали с холма на равнину, и я увидел их за
полем  --  синемундирных  конников  числом  до дюжины. Они нас не видят еще и
рысят спокойно, а бабушка и Ринго глядят на них.
     --  Почти что не стоит возиться с такой мелочью, -- говорит Ринго. -- Одно
только, что лошади получше будут мулов.
     --  У  нас  уже сполна сто десять, -- говорит бабушка. -- Сверх этой цифры
бумага не требует.
     -- Что ж, -- говорит Ринго. -- Так едем дальше, значит?
     Сидит,  не отвечает бабушка, опять подалась как бы слегка назад, и рука
на груди.
     --  Так  чего  будем  делать?  Решайте-  быстро, а то ж уедут, -- говорит
Ринго  и смотрит на бабушку; та молчит. Ринго привстал с сиденья, крикнул: --
Эй!
     Всадники оглянулись разом, увидали нас и резко повернули лошадей.
     -- Бабушка велит -- сюда езжайте! -- кричит Ринго.
     -- Не смей, Ринго, -- шепчет бабушка.
     -- Что ж, -- говорит Ринго. -- Хотите, крикну, чтоб дальше себе ехали?
     Она  молчит,  глядит  не на Ринго, а мимо него -- на двух янки, едущих к
нам  через  поле,  --  и вся сжалась как бы, подалась назад, и рука прижата к
платью  на  груди.  Едут  лейтенант вдвоем с сержантом; лейтенант по виду не
намного  старше  меня  с  Ринго. Увидел бабушку, снял форменную шляпу. И она
вдруг  отняла  руку  от сердца -- а в руке та бумага -- и протянула лейтенанту
молча.  Лейтенант  развернул,  сержант  через плечо в нее заглядывает. Потом
сержант поднял на нас глаза, сказал:
     -- Тут пишется про мулов, а не лошадей.
     --  Мулов там до первой сотни, а последние двенадцать -- лошади, -- сказал
Ринго.
     --  Проклятие! -- выругался лейтенант по-девичьи. -- Говорил же я капитану
Боуэну, что не надо нас сажать на трофейных лошадей.
     -- Вы что же, отдаете им коней? -- сказал сержант.
     --  А  что  еще  мне  делать?  --  сказал  лейтенант с таким видом, будто
вот-вот заплачет. -- Сам ведь генерал наш подписал!
     Так  что  теперь у нас пешком шло только человек пятнадцать -- двадцать,
а  остальные  все  верхом.  Поехали  мы дальше. А солдаты стоят у дороги под
деревом,  и  седла  их  с уздечками лежат рядом на земле. А сам лейтенант со
шляпой в руке бежит рядом с повозкой, глядит на бабушку и чуть не плачет.
     --   Вам,   --  говорит,  --  встретятся  войска,  непременно  встретятся.
Пожалуйста,  передайте им, где мы, и пусть пришлют нам что-нибудь -- верховых
лошадей или фуры. Не забудете?
     --  Тут назади, миль двадцать или тридцать, стояли ваши и хвалились, что
у  них  три  мула  лишние, -- говорит Ринго. -- Но мы про вас скажем, если еще
кого увидим.
     Едем  дальше. Впереди городок показался, но мы объехали его; Ринго даже
не  хотел исполнить просьбу лейтенанта, но бабушка велела остановить мулов и
отрядила в город одного из негров передать про тех обезлошаженных солдат.
     -- Что ж, хоть одним едоком у нас меньше осталось, -- сказал Ринго.
     Поехали  дальше.  Ехали  теперь  быстро,  меняя  упряжку  через  каждые
несколько   миль;  встречная  женщина  сказала  нам,  что  мы  уже  в  штате
Миссисипи,  и  под  вечер мы выехали на бугор, и вот они, печные наши трубы,
торчат  под  косым  солнцем,  а  за  ними  -- хибара, и Лувиния нагнулась над
корытом, а на веревке ветер колышет постиранное -- яркое, мирное.
     -- Останови, -- сказала бабушка.
     Мы  остановились  --  повозка,  сто  двадцать два мула и коня и так и не
сосчитанные негры.
     Бабушка медленно сошла, повернулась к Ринго.
     --  Слезай,  --  сказала  бабушка; взглянула на меня. -- И ты тоже. Потому
что ты молча лгал.
     Мы слезли с повозки.
     -- Мы лгали, -- глядя на нас, сказала бабушка.
     -- Это бумага, а не мы, -- сказал Ринго.
     --  В  бумаге  обозначено  сто десять. А у нас здесь сто двадцать два, --
сказала бабушка. -- На колени.
     -- Но янки сами, еще до нас, украли их, -- сказал Ринго.
     --  Но  мы лгали, -- сказала бабушка. -- На колени. -- И опустилась первая.
Мы  стояли у дороги на коленях все втроем, пока она молилась. Развешанная на
веревке  стирка  мирно,  ярко  поколыхивалась  на  ветру.  Лувиния  уже  нас
увидала;  бабушка  еще  не  поднялась  с  колен, а та уже пустилась к нам по
выгону бегом.






УДАР ИЗ-ПОД РУКИ


1


     Когда  Эб  Сноупс  погнал  в  Мемфис ту девятку мулов, Ринго, Джоби и я
были   заняты   новой   изгородью.  Потом  Ринго  уехал  на  своем  муле,  и
догораживать  остались  мы  с  Джоби.  Бабушка  спустилась  один раз к нам в
низину  и  оглядела  новые звенья изгороди; они расширяли загон почти на два
акра.  Это  было  через  день  после  отъезда  Ринго.  А  вечером, когда я с
бабушкой  сидели у огня, вернулся Эб Сноупс. Он сказал, что выручил за мулов
только  четыреста  пятьдесят  долларов.  То есть он просто достал из кармана
деньги и подал бабушке, а та сочла их и сказала:
     -- Это выходит лишь по пятьдесят долларов за мула.
     --  Выходит  так,  -- сказал Эб. -- А если вы способны больше выручить, то
милости  прошу  --  следующую  партию  сами  продавайте. Я уже признал, что в
подметки  не гожусь вам как добытчик мулов; возможно, я слаб тягаться с вами
даже и как сбытчик мулов.
     Он  все  время  жевал  что-то  --  табак  либо ивовую кору, когда не мог
достать  табак,  --  и  рубашку носил вечно без воротничка, а в военной форме
его   отроду   никто   не   видел,  хотя  в  отсутствие  отца  Сноупс  любил
распространяться  о  том,  как  он  служил у отца в полку и какие дела они с
отцом  вершили.  Но  я  как-то спросил отца об этом, и он удивился: "Кто? Эб
Сноупс?"  --  и  рассмеялся.  И  все  же  сам  отец велел Эбу приглядывать за
бабушкой  в  свое отсутствие, но одновременно велел мне и Ринго приглядывать
за  Эбом  Сноупсом:  Эб,  дескать, все равно что мул -- по-своему неплох, но,
пока  он  в  упряжке,  за ним гляди в оба. В общем, однако, бабушка ладила с
Эбом,  хотя  каждый  раз,  когда  Эб  сбывал в Мемфисе мулов и возвращался с
деньгами, он заводил одну и ту же песню:
     --  Да  уж.  Легко  вам говорить, мэм, сидя тут в безопасности. А я гони
эту  чертову  скотину в Мемфис, без малого за сотню миль, и причем незаметно
чтоб,  а  тут  кругом  Форрест  со  Смитом  колошматятся{27},  и  того гляди
напорюсь  на  патруль янки или наш, и всю скотину конфискуют к бесу вместе с
недоуздками.  А  пригнал  в Мемфис, в самую сердцевину вражьей армии, и веди
продавай  к  итинданту,  который  каждую минуту может разглядеть, что тех же
самых  мулов  купил  у  меня неполных тому две недели. Да уж. Легко говорить
тому, кто, сидя тут на месте, богатеет и ничем не рискует.
     --  Вы  считаете,  что,  добывая  мулов у янки, чтобы снова снабдить вас
товаром, я ничем не рискую, -- говорит бабушка.
     --  Почему ж. Рискуете все форменные бланки израсходовать, -- говорит Эб.
--  Если вам мало отхватывать по пять-шесть сотен долларов за раз, так чего ж
вы  у  них  больше мулов не ри-кви-зи-руете за один за ход? А то написали бы
приказ  за  генерала  Смита,  что  бы  весь итиндантский обоз вам передал, с
четырьмя,  скажем,  фурами  новых  ботинок. Или еще лучше -- выбрали бы день,
когда  казначей  к  ним  наезжает, и сочинили бы требованье на весь денежный
фургон; тогда не надо бы и возиться нам после, искать покупателя.
     Деньги  были  все  новыми  бумажками.  Бабушка  свернула их аккуратно и
вложила  в  жестянку,  висящую  на  шее  на  шнурке,  но не стала прятать ту
жестянку  в  вырез платья (а уж под кровать, под оторванную половицу бабушка
при  Сноупсе и тем более никогда ее не прятала). Она сидела, глядя на огонь,
с  жестянкой  в  руке  и  со  шнурком  на  шее. Она вроде и не похудела и не
постарела. И не то чтобы больной у нее был вид. Просто полностью бессонный.
     --  У  нас  есть  ведь  и еще мулы, -- сказала бабушка, -- да только вы не
берете их. Есть больше сотни тех, которых вы отказываетесь...
     --  Именно  отказываюсь, -- повысил Эб голос до крика. -- Нет уж! Конечно,
я  дурак,  что  вообще втесался в это дело. Но я еще не спятил, чтоб погнать
тех  мулов  к  янкам и объяснять там офицеру, что паленые места на стегнах --
где  вы с этим черномазым сводили клейма "США", -- что это, мол, от постромок
натертости. Да будь я прок...
     -- Достаточно, -- сказала бабушка. -- Вы ужинали?
     --  Ужи...  --  Эб  смолк.  Опять зажевал что-то. -- Да, мэм, -- сказал уже
нормальным голосом. -- Я поел.
     --  Тогда  идите-ка  домой,  отдохните,  -- сказала бабушка. -- В Мотстаун
прибыл  новый  полк на смену. Ринго позавчера отправился туда разведать. Так
что надо кончать изгородь -- вскоре может понадобиться.
     Эб перестал жевать.
     --  Прибыл?  Хм.  Из  Мемфиса,  наверно. И девятка эта мулов, наверно, с
ними, только-только сбагренная.
     Бабушка взглянула на него.
     --  Значит,  продали  вы  их  не три дня тому назад, а раньше, -- сказала
бабушка.  Эб  открыл  было  рот возразить, но бабушка продолжала: -- Ступайте
домой,   отдыхайте.   Вероятно,  завтра  вернется  Ринго,  и  тогда  сможете
выяснить,  тот ли это полк и те ли мулы. А я, возможно, даже выясню, сколько
вам за них уплатили в полку.
     В дверях Эб остановился, обернулся к бабушке.
     --  Ловки  вы,  что  и  говорить. Да уж. Снимаю перед вами шляпу. Самого
Джона  Сарториса  за  пояс  заткнули.  Он  день  и ночь мотается по округу с
сотней  бойцов  вооруженных  --  и то еле-еле достает им кляч под седло. А вы
сидите  тут  в хибаре с пачечкой паршивых бланков -- и приходится вам уширять
загон  для  помещенья  одних  только  тех  мулов,  что не годятся покамест в
продажу. А сколько вы уже продали янкам обратно?
     -- Сто пять, -- сказала бабушка.
     --  Сто  пять,  --  повторил  Эб. -- А за какую кругленькую сумму? -- И, не
дожидаясь  ответа,  отчеканил:  --  За  шесть  ты-сяч  семь-сот два-дцать два
доллара  шесть-де-сят  пять  центов  --  это  с вычетом доллара тридцати пяти
центов,  что  я  потратил  на виски, на леченье того мула, что ужалила змея.
(Цифры  и  впрямь  катились  у  него  кругло,  как цельные дубовые колеса по
сырому  песку.)  Год назад вы начинали с двумя мулами. Теперь их у вас сорок
с  лишним  в  загоне и вдвое столько же сдано в аренду под расписку. Да еще,
считай,  полсотни  с  гаком  продано  обратно  янкам  сто пять раз, на общую
круглую  сумму  в  шесть  тысяч семьсот двадцать два доллара шестьдесят пять
центов  наличными,  а завтра-послезавтра, как я понимаю, вы опять нацелились
обратно ри-кви-зировать у них десяточек-другой.
     Сноупс взглянул на меня.
     --  Малец,  --  сказал он, -- когда вырастешь и сам захочешь зарабатывать,
то  не трать ты время, не учись ты на юриста или там кого. Скопи лишь мелочи
немного  и  купи  стопочку  печатных бланков, все равно каких, и вручи твоей
бабушке  --  вот  ей,  --  и  попроси  у  ней  должность кассира, чтоб денежки
считать, которые посыплются.
     Сноупс перевел глаза опять на бабушку.
     --  Полковник  Сарторис когда уезжал, то велел мне приглядывать, чтоб не
обидел  вас  генерал  Грант  с  прочими  янками. А по-моему, не худо бы Эйбу
Линкольну  приглядывать, чтобы мисс Роза Миллард не обидела генерала Гранта.
Наше вам всем почтенье и спокойной ночи.
     Он  ушел.  Бабушка  глядела на огонь, держа в руке жестянку. Но никаких
шести  тысяч  долларов  там не было. Там и тысячи не было даже. И Сноупс это
знал,  хотя  поверить,  я  думаю,  был  не  способен.  Затем бабушка встала,
посмотрела на меня спокойно. Нет, вид у нее не больной, а другой какой-то.
     --  Пожалуй,  спать  пора,  -- сказала она. Ушла за одеяло; колыхнувшись,
оно  опять повисло неподвижно с потолочной балки, и я услышал, как поднялась
половица  --  это  бабушка  прячет  жестянку, а затем скрипнула кровать -- это
бабушка,  держась  за  спинку,  опустилась  на  колени  около. Когда бабушка
подымется  с  молитвы, спинка опять скрипнет -- и скрипнула, а к тому времени
я  разделся  и  лежал  на  тюфяке, и даже согреваться уже начал под холодным
одеялом.
     Назавтра  пришел  Эб Сноупс и помог нам с Джоби догораживать загон, и к
обеду  мы  кончили,  и  я пошел домой в хибару. Уже почти входя, увидел, что
Ринго  на муле въезжает в аллею. Бабушка тоже его увидела -- когда я вошел за
одеяло,  она  уже,  присев на корточки в углу, доставала из-под той половицы
бумажную  штору,  скатанную  трубкой. Развернула эту трубку на кровати; было
слышно,  как  Ринго,  спрыгнув  с мула, орет на него во дворе, привязывает к
бельевой веревке.
     Бабушка  выпрямилась,  ждет,  глядит  на  одеяло  -- и вот, колыхнув его
вбок,   вошел  Ринго.  И  они  с  бабушкой  заговорили,  как  два  участника
шифрованной игры-загадки.
     --  ...и  Иллинойский пехотный, -- сказал Ринго. Подошел к развернутой на
кровати карте. -- Полковник Дж. У. Ньюбери. Восемь дней как из Мемфиса.
     -- Сколько голов? -- спросила бабушка, глядя на него.
     -- Девятнадцать, -- сказал Ринго. -- Причем пятнадцать без.
     Бабушка поглядела молча вопросительно, и он сказал:
     -- Двенадцать. Из той оксфордской партии.
     Бабушка посмотрела на карту; Ринго тоже нагнулся над кроватью.
     -- Двадцать второго июля, -- сказала бабушка.
     -- Да, мэм, -- сказал Ринго.
     Бабушка  присела перед картой на чурбак. Оконная эта шторка одна только
и  нашлась  у  Лувинии;  карту  на  ней  нарисовал  Ринго.  Отец прав: Ринго
смышленей  меня  -- он даже рисовать наловчился, хотя в тот давний раз, когда
Люш  учил  меня  писать  свое  имя  печатными буквами, Ринго и не сел к нам,
отмахнулся;  но  рисовать  стал  моментально,  стоило  ему лишь взять перо в
руки,  --  а ведь, как он сам признает, к рисованию у него нет склонности; но
кому-то  ж надо было сделать эту карту. А где врисовать города, показала ему
бабушка.  Она  же  и записывала меленько, как в нашу поваренную книгу, своим
бисерным  почерком  у  каждого  города:  полковник,  или  майор, или капитан
такой-то;  полк  или эскадрон такой-то. И пониже: 12, или 9, или, скажем, 20
мулов.  А  четыре  города вместе с записями она кругло обвела красно-лиловым
соком  лаконоса  и  в  каждом  таком круге написала дату и слово "Исчерпано"
крупными четкими буквами.
     Смотрят  на карту; свет из окна падает на седую бабушкину голову; Ринго
наклонился,  смотрит сверху. За прошедшее лето он вырос, он теперь выше меня
--  возможно,  от  развивающих  тело  разъездов  по  краю; все время он ездит
верхом,  выведывает  о  прибытии  свежих  полков  с мулами; а на меня теперь
смотрит снисходительно, как бабушка, -- точно он не мне, а ей ровесник.
     --  Мы  тех двенадцать продали всего только в июле, -- говорит бабушка. --
Итого остается лишь семь. И на четырех, ты сказал, клейма.
     --  Июль  давно  прошел,  --  говорит Ринго. -- Теперь октябрь. Они уже не
помнят.  Да  вы  глядите  сами...  -- Он ткнул пальцем в карту. -- Мы этих вот
четырнадцать  взяли  двенадцатого  апреля  в  Мэдисоне, отправили в Мемфис и
продали,   а   третьего  мая  вон  тут  в  Каледонии{28}  снова  взяли  всех
четырнадцать плюс еще троих.
     --  Но  Каледония  и  Мэдисон  разделены  четырьмя  округами,  -- говорит
бабушка. -- А Моттстаун{29} от Оксфорда всего в нескольких милях.
     --  Ну  и  что,  --  Ринго  ей. -- Эти янки так заняты завоеванием, что не
станут  и  присматриваться  к  плевому  десятку или дюжине каких-то мулов. А
если и признают этих мулов в Мемфисе, так уж это Эба Сноупса забота.
     -- Мистера Сноупса, -- поправила бабушка.
     --  Ладно,  --  сказал Ринго. Посмотрел на карту. -- Девятнадцать голов, и
меньше двух суток пути. Всего сорок восемь часов -- и они у нас в загоне.
     Бабушка поглядела на карту.
     --  По-моему, так рисковать нам не следует. До сих пор мы были удачливы.
Чересчур удачливы, быть может.
     --  Девятнадцать  голов, -- сказал Ринго. -- Четырех в загон, а пятнадцать
снанова  продать  янкам.  Чтоб  уж  ровно двести сорок восемь конфедератских
мулов вернуть с процентами и денежной лихвой.
     -- Не знаю, как и быть, -- сказала бабушка. -- Надо подумать.
     Бабушка  сидит  тихо  у  карты,  а  Ринго  не  то чтобы нетерпеливо или
терпеливо,  а просто ждет, стоит на свету из окна, худой и выше меня ростом,
и  почесывается.  Потом  ногтем  правого  мизинца ковырнул у себя в передних
зубах, поглядел на ноготь, цыкнул сквозь зубы и сказал:
     - Пять минут уже продумали.
     Повернул чуть голову ко мне:
     -- Доставай перо с чернилам.
     Бланки  хранятся  у  них под той уке половицей, где и карта и жестянка.
Не  знаю, как и где Ринго раздобыл их. Но однажды вечером привез около сотни
служебных   бланков,   и   сверху   на  них  напечатано:  "Вооруженные  силы
Соединенных  Штатов,  Теннессийский  военный  округ".  И тогда же привез эти
чернила  и  ручку;  я  подал ему их, и теперь на чурбак сел уже он, а стояла
над  ним  бабушка.  У  бабушки  так  и остался тот первый документ -- приказ,
оформленный  для  нас  полковником  Диком  в  прошлом  году в Алабаме, -- она
хранит  его  в  той  же  самой  жестянке, и Ринго теперь до того навострился
копировать  писарской  почерк,  что  сам полковник Дик, по-моему, не смог бы
распознать  подделку.  Остается  только  вписывать нужный полк и то или иное
число  мулов,  заранее высмотренных и одобренных Ринго, и ставить подходящую
генеральскую  подпись.  Сперва  Ринго  непременно  порывался  давать подпись
главнокомандующего  Гранта  --  или  президента Линкольна, коль скоро бабушка
уже  не  разрешает  Гранта. Она не сразу уяснила себе, что, на взгляд Ринго,
нам,  сарторисовцам,  вести дела с кем-либо пониже главнокомандующего значит
ронять  себя  перед  янки.  Но и Ринго понял наконец, что бабушка права, что
надо   всякий   раз  подумать,  подпись  какого  генерала  ставить  и  каких
реквизировать  мулов.  Теперь  у  нас в ходу генерал Смит, с которым Форрест
каждый  день  сражается  на  мемфисской  дороге; и Ринго никогда не забывает
вставить про недоуздки, про веревку.
     Он  вписал дату, город, штаб; вписал полковника Ньюбери, написал первую
строку. Приостановился, не подымая пера от бумаги.
     -- Под какой вас фамилией писать? -- спросил он.
     -- Сомневаюсь я, -- сказала бабушка. -- Не надо бы нам рисковать.
     --  Прошлый  раз  на "Ф" писали. Теперь нужно на "Г". Придумайте фамилию
на "Г".
     -- Миссис Мери Гаррис, -- сказала бабушка.
     --  Мери  мы  уже использовали, -- сказал Ринго. -- Дать, что ли, Плюрелла
Гаррис?
     -- Неспокойна я на этот раз, -- сказала бабушка.
     --  Миссис  Плюрелла  Гаррис,  --  записал Ринго. -- Теперь, значит, и "П"
использовали.  Запоминайте. Как буквы кончатся, надо будет перейти на числа,
что ли. Тогда спокойно нумеруй себе до девятьсот девяноста девяти.
     Он  дописал  и подписался "Генерал Смит", дав росчерк в точности как на
первом,  диковском  приказе;  только  число  мулов  теперь  другое.  Бабушка
повернулась ко мне:
     -- Передай мистеру Сноупсу, чтобы на рассвете был готов.
     Мы  поехали  в  повозке,  а сзади Эб Сноупс с двумя помощниками на двух
мулах  из  тех,  что  мы  добыли. Ехали не слишком торопясь, чтобы прибыть в
расположение  полка перед самым ужином; бабушку и Ринго опыт научил, что нет
времени  лучше  для  нас:  мулы  все  под рукой, а л