Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
апамятные времена.
Теперь бассейн был пуст. Луч моего фонарика осветил пересохшее дно,
усыпанное опавшими листьями.
- В другом конце, - сказал Жозеф, стоя как вкопанный и не делая больше
ни шагу к бассейну. Доктор Филипо, видно, добрел до узкой полоски тени под
трамплином и теперь лежал там скорчившись, подтянув к подбородку колени,
словно пожилой зародыш, обряженный для погребения в новый серый костюм. Он
сначала перерезал себе вены на руках, а потом, для верности, и горло. Над
головой у него темнело отверстие водопроводной трубы. Нам оставалось
только пустить воду, чтобы смыть кровь, - доктор Филипо позаботился о том,
чтобы причинить как можно меньше хлопот. Он, по-видимому, умер всего
несколько минут назад. Первая мысль, которая мелькнула у меня в голове,
была чисто эгоистической: человек не виноват в том, что кто-то покончил
самоубийством у него в бассейне. Сюда можно попасть прямо с дороги, минуя
дом. Раньше сюда постоянно заходили нищие - продавать купающимся
деревянные безделушки.
Я спросил Жозефа:
- А доктор Мажио еще в городе? - Жозеф утвердительно кивнул. - Ступай к
мадам Пинеда - ее машина стоит внизу - и попроси ее подвезти тебя до его
дома, это по дороге в посольство. Не говори, зачем он тебе нужен. Привези
его сюда, если он согласится.
Доктор Мажио был, по-моему, единственным врачом в городе, который
осмелится прийти к врагу Барона Субботы, хотя бы и к мертвому. Но прежде
чем Жозеф успел сделать шаг, послышался стук каблуков и голос,
незабываемый голос миссис Смит.
- Нью-йоркской таможне есть чему поучиться у здешних чиновников. Они
были с нами так вежливы. Среди белых никогда не встретишь таких любезных
людей, как цветные.
- Осторожно, детка, смотри, тут яма.
- Я отлично вижу. Сырая морковь замечательно укрепляет зрение,
миссис...
- Пинеда.
- Миссис Пинеда.
Шествие заключала Марта с электрическим фонариком. Мистер Смит сказал:
- Мы нашли эту милую даму внизу в машине. Вокруг не было ни души.
- Ради бога, простите. Совсем забыл, что вы решили поселиться у меня.
- Я думал, что и мистер Джонс сюда поедет, но его задержал полицейский
офицер. Надеюсь, у него не будет никаких неприятностей.
- Жозеф, приготовь номер люкс "Джон Барримор". И посмотри, чтобы там
было достаточно лампочек. Прошу прощения за эту темь. С минуты на минуту
включат свет.
- А нам это даже нравится, - сказал мистер Смит. - Такая
таинственность.
Если душа еще некоторое время, как говорят люди, витает возле
покинутого ею тела, каких только пошлостей ей не приходится слышать, а она
ведь так отчаянно ждет, что кто-то выскажет глубокую мысль, произнесет
фразу, способную возвысить только что покинутую ею жизнь. Я сказал миссис
Смит:
- Вы не возражаете, если вам сегодня подадут только яйца? Завтра я все
налажу. К несчастью, у меня вчера ушел повар.
- Не беспокойтесь, - сказал мистер Смит. - Говоря по правде, мы
немножко догматики, когда дело касается яиц. Но у нас есть истрол.
- А у меня - бармин, - добавила миссис Смит.
- Нельзя ли попросить немного горячей воды? Мы с миссис Смит легко
приспосабливаемся к любым условиям. Вы о нас "; беспокойтесь. У вас тут
прекрасный бассейн для плавания.
Желая показать, как он глубок, Марта направила свой фонарик на трамплин
и более глубокую часть водоема. Я поспешно отнял у нее фонарик и направил
его луч на ажурную башенку и нависший над пальмами балкон. Наверху уже
горел свет - Жозеф убирал номер.
- Вон там ваши комнаты, - сказал я. - Номер люкс "Джон Барримор".
Прекрасный вид на Порт-о-Пренс - гавань, дворец и собор.
- А Джон Барримор действительно там останавливался? - спросил мистер
Смит. - В этих самых комнатах?
- Меня тогда еще здесь не было, но могу вам показать его счета на
выпивку.
- Какой талант погиб! - печально заметил он.
Меня мучила мысль, что экономия электроэнергии скоро кончится и во всем
Порт-о-Пренсе вспыхнут огни. Иногда свет выключали на три часа, иногда
меньше чем на час, - порядка в этом не было. Уезжая, я сказал Жозефу, что
во время моего отсутствия гостиницу надо вести, как всегда - кто его
знает, а вдруг на несколько дней здесь остановится парочка журналистов
написать репортаж, который они наверняка озаглавят "В Республике
кошмаров". И может быть, для Жозефа "вести гостиницу, как всегда" означало
по-прежнему зажигать фонари в саду и освещать бассейн... Мне не хотелось,
чтобы кандидат в президенты увидел труп, свернувшийся калачиком под
трамплином, - ну хотя бы не в первый же вечер? У меня свои представления о
гостеприимстве. И потом, ведь он же говорил, что у него рекомендательное
письмо к министру социального благоденствия!..
Наконец на дорожке появился Жозеф. Я сказал ему, чтобы он проводил
Смитов в их комнаты, а потом отвез миссис Пинеда в город.
- Наши чемоданы на веранде, - сказала миссис Смит.
- Они уже у вас в номере. Обещаю, что этот мрак скоро кончится. Вы нас
должны извинить, у нас очень бедная страна.
- Когда подумаешь, сколько света жгут зря на Бродвее! - воскликнула
миссис Смит, и, к моей радости, они двинулись к дому. Жозеф освещал им
путь. Я остался у мелкой части бассейна, и теперь, когда мои глаза
привыкли к темноте, я, казалось, различал труп - его можно было принять за
кучку земли"
Марта спросила:
- Что-нибудь не в порядке? - я посветила фонариком мне прямо в лицо.
- Я еще ничего не успел осмотреть. Дай мне на минуту фонарик.
- А почему тебя так долго не было?
Я направил свет фонаря на пальмы, подальше от бассейна, будто
осматривая проводку.
- Я разговаривал с Жозефом. Давай пойдем наверх?
- И опять напоремся на Смитов? Нет, лучше побудем в саду. Смешно, что я
никогда раньше не бывала здесь. У тебя дома.
- Да, мы всегда вели себя осмотрительно.
- Ты меня даже не спросил об Анхеле.
- Извини.
Анхел - ее сын, невыносимый ребенок - тоже был виноват в том, что мы
жили врозь. Слишком толстый для своих лет, с отцовскими глазами, похожими
на коричневые пуговки, он сосал конфеты, замечал то, чего не следовало
замечать, и постоянно предъявлял требования - он требовал от матери
безраздельного внимания. Ее сын, казалось, высасывал из наших отношений с
Мартой нежность так же, как он высасывал жидкую начинку из конфет - долго
и с шумом причмокивая. Этот ребенок был чуть не главной темой наших
разговоров. "Мне пора. Я обещала Анхелу почитать". "Сегодня вечером мы не
увидимся. Анхел хочет пойти в кино". "Дорогой, я так сегодня устала -
Анхел пригласил шесть товарищей к чаю".
- Ну, и как Анхел?
- Он болел. У него был грипп.
- Но сейчас он выздоровел?..
- О да, он выздоровел.
- Пошли.
- Луис меня так рано не ждет. Анхел тоже. Раз уж я здесь... Семь бед -
один ответ.
Я взглянул на часы. Было почти половина девятого.
- Смиты... - пробормотал я.
- Они возятся со своими вещами. Милый, почему ты так волнуешься?
Я беспомощно пробурчал:
- У меня пропало пресс-папье...
- Такое ценное пресс-папье?
- Нет, но если оно пропало, мало ли что еще могло пропасть?
И вдруг повсюду засияли огни. Я взял ее под руку, круто повернул и
повел вверх по дорожке. Мистер Смит вышел на свой балкон и крикнул нам:
- Нельзя ли получить для миссис Смит еще одно одеяло на случай, если
станет прохладно?
- Я скажу, чтобы вам принесли одеяло, но прохладно не станет.
- А знаете, отсюда и правда прекрасный вид.
- Я сейчас погашу фонари в саду, тогда вам будет виднее.
Рубильник находился у меня в кабинете, и мы были уже у двери, когда до
нас снова донесся голос мистера Смита.
- Мистер Браун, а у вас в бассейне кто-то спит.
- Наверно, нищий.
По-видимому, миссис Смит тоже вышла на балкон, потому что теперь я
услышал ее голос:
- Где ты его видишь, голубчик?
- Вон там.
- Бедняга. Я, пожалуй, отнесу ему денег.
Меня так и подмывало им крикнуть: "Отнесите ему ваше рекомендательное
письмо. Это министр социального благоденствия".
- Знаешь, не стоит, детка, ты только разбудишь беднягу.
- Странное место для ночлега он выбрал.
- Наверно, искал, где попрохладнее.
Дойдя до дверей кабинета, я выключил свет в саду и услышал, как мистер
Смит говорит:
- Посмотри вон туда, детка, на тот белый дом с куполом. Это, должно
быть, дворец.
Марта спросила:
- В бассейне спит нищий?
- Это бывает.
- А я его не заметила. Что ты ищешь?
- Мое пресс-папье. Кому могло понадобиться мое пресс-папье?
- Какое оно?
- Маленький гробик с буквами: "R.I.P.". Я клал под него не очень
срочные бумаги.
Она засмеялась, крепко обняла меня и стала целовать. Я старался
отвечать на ее поцелуи, но труп в бассейне придавал нашим утехам нечто
комическое. Мертвое тело доктора Филипо выражало трагическую тему; мы с
Мартой были лишь побочной линией сюжета, введенной для комедийной
разрядки. Я услышал шаги Жозефа в баре и окликнул его:
- Что ты там делаешь?
Миссис Смит, оказывается, попросила его принести две чашки, две ложки и
бутылку горячей воды.
- Дай им еще одеяло, - сказал я, - а потом поезжай в город.
- Когда я тебя увижу? - спросила Марта.
- На том же месте, в то же время.
- Ничего не изменилось, правда? - спросила она с беспокойством.
- Да нет же, ничего, - но голос мой прозвучал резко, и она это
заметила.
- Прости, пожалуйста... Но ты все-таки вернулся!
Когда они с Жозефом наконец уехали, я снова пошел к бассейну и сел в
темноте на край. Я боялся, что Смиты спустятся вниз и затеют со мной
беседу, но не прошло и нескольких минут, как свет в "Джоне Барриморе"
погас. Они, должно быть, поужинали истролом и бармином и теперь улеглись
спать сном праведников. Вчера из-за прощального вечера они засиделись
допоздна, а день сегодня был утомительный. Интересно, куда девался Джонс?
Ведь он выразил желание поселиться в "Трианоне". Вспомнил я и о мистере
Фернандесе и о его необъяснимых слезах. Словом, я предпочитал думать о чем
угодно, только не о министре социального благоденствия, свернувшемся
калачиком у меня под трамплином.
Далеко в горах за Кенскоффом бил барабан, - значит, там tonelle [шалаш
(фр.)] колдуна. Теперь, в правление Папы-Дока, редко слышался бой
барабана. Кто-то мягко прошмыгнул в темноте; посветив фонариком, я увидел
у трамплина худую, заморенную собаку. Она глядела на меня слезящимися
глазами и отчаянно махала хвостом, прося разрешения прыгнуть вниз и
полизать кровь. Я ее шуганул. Несколько лет назад я держал трех
садовников, двух поваров, Жозефа, второго бармена, четырех лакеев, двух
горничных, шофера, а в сезон - в это время сезон только подходил к концу -
мне приходилось нанимать еще нескольких слуг. Сегодня возле бассейна
выступали бы певцы и танцоры, а в перерывах между музыкой издали доносился
бы неумолчный гул города, гудевшего, как улей. А теперь, хотя
комендантский час и отменили, не слышно ни звука, а в эту безлунную ночь
не лают даже собаки. Казалось, что вот так же заглохло и все, чего я
достиг. Мне недолго везло, но имею ли я право жаловаться? В гостинице
"Трианон" двое постояльцев, я снова обрел свою любовницу - и в отличие от
господина министра - я еще жив. Поэтому я уселся поудобнее на край
бассейна и принялся терпеливо ждать доктора Мажио.
3
Мне не раз в жизни приходилось излагать свое curriculum vitae
[жизнеописание (лат.)]. Обычно оно начиналось так: родился в 1906 году в
Монте-Карло. Родители - англичане. Воспитывался в иезуитском колледже
Пришествия святой девы Марии. Неоднократно получал премии за латинские
стихи и сочинения. Рано занялся коммерцией... Подробности, конечно,
варьировались в зависимости от того, кому предназначалась эта
автобиография.
Но сколько подробностей было опущено или слегка изменено даже в этих
начальных сведениях! Мать моя, безусловно, не была англичанкой, и я по сей
день не знал, была ли она француженкой; а может быть, она и принадлежала к
редкой породе уроженцев Монако. Человек, которого она выбрала мне в отцы,
покинул Монте-Карло до моего рождения. Возможно, его и звали Брауном. В
этой фамилии есть что-то достоверное - обычно псевдонимы моей матери не
были такими скромными. В последний раз, когда я ее видел, на смертном одре
в Порт-о-Пренсе, она звалась графиней де Ласко-Вилье. Она второпях
покинула Монте-Карло (а попутно и своего сына) вскоре после перемирия 1918
года, не заплатив за меня святым отцам. Но Орден Иисуса привык к
неоплаченным счетам; он упорно держится за обломки аристократии, где не
оплаченные банком чеки - такое же обычное явление, как адюльтеры, и
поэтому меня не выгнали. Я получал награды за учение и подавал надежды,
что со временем у меня появится призвание к духовной профессии. Я даже сам
в это верил; мысли о служении господу мучили меня, как болезнь с
температурой ниже нормальной в трезвые утренние часы и лихорадочным жаром
ночью, и из-за них существование мое становилось нереальным. В то время
как другие мальчишки боролись с демонической тягой к онанизму, я боролся с
верой в бога. Мне странно теперь вспоминать мои латинские стихи и
сочинения в прозе - все мои познания исчезли так же бесследно, как мой
отец. Только одна строчка упорно засела в голове; отзвук былых мечтаний и
надежд: "Exegi monumentum aere perennius..." Я произнес про себя эту фразу
почти сорок лет спустя, когда стоял в день смерти матери у бассейна
гостиницы "Трианон" в Петионвиле и любовался причудливой деревянной
резьбой на фоне пальм и черных, грозовых туч над Кенскоффом. Все это
больше чем наполовину принадлежало мне, и я знал, что скоро будет
принадлежать мне совсем. У меня появилась недвижимость, я стал человеком
состоятельным. Помню, я тогда подумал: "Я сделаю "Трианон" самой
популярной гостиницей на Карибском побережье", - и, может, мне это и
удалось бы, если бы к власти не пришел сумасшедший доктор и по ночам
вместо джаза не раздавались бы душераздирающие крики его жертв.
Как я уже говорил, отцы-иезуиты готовили меня отнюдь не к карьере
hotelier. Но их планы разрушила школьная постановка "Ромео и Джульетты" в
чопорном французском переводе. Мне дали роль престарелого брата Лоренцо, и
выученные тогда строки - сам не знаю почему - запомнились мне на всю
жизнь. В них не было особой поэзии: "Accorde moi de discuter sur ton etat"
["Обсудим-ка с тобой твои дела..."], - у брата Лоренцо был талант лишать
поэтичности даже трагедию обойденных судьбою сердец. "J'apprends que tu
dois, et rien ne peut le reculer, etre mariee a ce comte jeudi prochain"
["Я слышал, ты в четверг должна венчаться: Ничем нельзя отсрочить этот
брак..." (пер. - Д.Михаловский)].
Роль показалась святым отцам подходящей - не особенно трудной и
возбуждающей, - но, видно, борьба с моим предназначением была мною почти
выиграна, болезнь прошла, и нескончаемые репетиции, постоянное общение с
влюбленными, чувственность их страсти, как ее ни приглушал французский
переводчик, толкнули меня на побег из тюрьмы. Я выглядел много старше
своих лет, и постановщик спектакля, хоть и не смог сделать меня артистом,
неплохо обучил меня тайнам грима. Я "позаимствовал у молодого
преподавателя английской литературы из мирян его паспорт и обманом
пробрался после обеда в казино. И там на удивление быстро, меньше чем за
час, благодаря небывалому совпадению цифр ноль и девятнадцать выиграл
триста фунтов стерлингов и еще час спустя неожиданно и неумело потерял
свою девственность в номере "Отель де Пари".
Моя просветительница была лет на пятнадцать меня старше, но в памяти
моей она осталась такой же, как была, постарел только я. Мы познакомились
в казино, где, заметив, что мне везет - а я делал ставки через ее плечо, -
она стала ставить на те же номера. Если я в тот день выиграл около трехсот
фунтов, она, видимо, выиграла около ста и посоветовала мне благоразумия
ради прекратить игру. Я убежден, что у нее и в мыслях не было меня
соблазнять. Правда, она пригласила меня к себе выпить чаю, но она-то
оказалась проницательнее служащих казино и еще на лестнице шепнула с видом
заговорщика:
- Как вы сюда попали?
В ту минуту я был для нее только предприимчивым мальчишкой, который ее
забавлял.
Я не стал врать. Я показал ей чужой паспорт, и она в ванной помогла мне
стереть грим, который в зимние сумерки при электрическом свете успешно
имитировал морщины. Я видел, как в зеркале над полочкой, где стояли ее
лосьоны, баночки с кремами и тушью для ресниц, постепенно, морщинка за
морщинкой исчезает брат Лоренцо. Мы с ней были как два актера в общей
уборной.
В колледже чай пили за длинными столами: на каждом конце стояло по
большому чайнику. К длинным baguettes [батонам (фр.)] хлеба, по три на
каждый стол, полагались скудные порции масла и джема; фарфор был грубый,
чтобы он мог выдержать грубые лапы учеников, а чай - крепкий. В "Отель де
Пари" меня поразила хрупкость чашек, серебряный чайник, треугольные,
вкуснейшие сандвичи, эклеры с кремом. Я забыл свою робость и рассказывал о
матери, о латинских сочинениях, о "Ромео и Джульетте". Я без всяких задних
мыслей цитировал Катулла, лишь бы блеснуть образованностью.
Теперь уж я не помню последовательности событий, которые привели к
первому долгому, взрослому поцелую на кушетке. Я помню только, что, по ее
словам, она была замужем за директором Индокитайского банка, и я
представил себе человека, ссыпающего в ящик стола монеты медной
лопаточкой. В то время он был в отъезде, в Сайгоне, где, как она
подозревала, содержал любовницу-вьетнамку. Разговор длился недолго; вскоре
я вернулся назад в приготовительный класс, получив первый урок любви в
маленькой белой комнате на большой белой кровати с резными шишками. Как
подробно я все это помню, несмотря на то, что прошло больше сорока лет! О
писателях говорят, будто жизненный опыт они получают в первые двадцать лет
своей жизни - остальные годы только умножают наблюдения. Но я думаю, что
это верно и для нас, простых смертных.
Когда мы с ней лежали, произошла странная штука. Я был робок,
неподатлив. Ее прикосновения так и не смогли меня расшевелить. И вдруг из
порта у подножия холма в комнату влетела чайка. На мгновение мне
почудилось, будто через комнату перекинули мост из белых крыльев. Женщина
вскрикнула от страха и отпрянула - теперь испугалась она. Я обнял ее,
чтобы успокоить. Птица уселась на комод под зеркалом в позолоченной раме
и, стоя на длинных, как ходули, ногах, поглядывала на нас. Она чувствовала
себя как дома, словно она была кошка, а не птица, и казалось, вот-вот
примется чистить перышки. Моя новая приятельница вздрагивала от страха, и
я вдруг почувствовал в себе решимость и овладел ею так легко и уверенно,
словно мы давно были близки. Ни она, ни я и не заметили, как улетела
чайка, хотя мне показалось, что я почувствовал спиной ветерок от крыльев,
когда птица уносилась в порт, к заливу.
Вот и все, что тогда случилось: выигрыш в казино, несколько минут
торжества в белой с золотом комнате - единственный роман в моей жизни,
который обошелся без мук и сожалений. Ведь эта женщина даже не была
виновата в моем уходе из колледжа; я проявил неосторожность - бросил в
церковную кружк