учете. А академик-то  - номенклатура  ЦК,  а
потому  местный окрик воспринимает  неадекватно.  Так  что вылетела Нона  со
свистом и какое-то время была даже советской безработной, пока тот же муж не
устроил ее в другое, не менее важное для общества  издательство, где  ее еще
быстрее  раскусили,  послали  в  колхоз  и тем  же  макаром  вытурили. Ада и
гадюшник только тихо радовались, узнав о внедрении своего  метода  и  о том,
что Нона с лотка торгует книгами на главной улице.  И радовались до тех пор,
пока не  выяснили,  что  сделали своей  врагине  подарок -  книжный дефицит,
быструю  карьеру  товароведа  и   такое   внутреннее  достоинство,  о  каком
Ада-директор  и  мечтать не  смела. После того, как для  покупки итальянских
сапог  Ада  выпросила у Ноны трехтомник  Пикуля, она стала считать  паршивую
овцу лучшей подругой. Ее  мужа директор тем более зауважала - так разглядеть
карьеру жены! И  вот месяц назад та  же Нона дала  Аде телефон  в  Хайфе для
фиктивного  вызова в Израиль, и Ада тайком позвонила и продиктовала анкетные
данные своей семьи. Вспоминать об этом вглуби душного туалета было приятно -
при самой малой вероятности успеха это была  хоть какая-то надежда вырваться
не только из этого месива несчастных сограждан, но и из проклятой страны.
     = = =
     Поезд летел  среди ночных  огней. Ада видела  свое  отражение в оконном
стекле, откинувшись в мягком самолетном кресле в душистом кондиционированном
воздухе  полупустого вагона, идущего из  Тель-Авива в Хайфу. Воспоминания  о
давно  забытой дачной советской электричке почему-то были так свежи, что Ада
даже поднялась  пройти в  туалет, чтобы  сравнить.  Там была чистота,  пахло
духами,  и  вились  яркие  цветы. Она  провела  ладонью по  лицу,  удивляясь
недавнему видению и этим ярким  воспоминаниям о тамошней, а  не здешней Аде.
Мимо  пролетали  безлюдные ярко освещенные  станции -  этот  поезд  шел  без
остановок. По проходу смуглый парень толкал  тележку с  яствами,  какие в те
времена подавали разве  что в  крайкомовским буфете. А Аде ничего из этого и
не хотелось -  все есть дома и  гораздо  дешевле.  А уж экономить шекели она
научилась тут очень быстро.
     = = =
     ...Шекели? Какие шекели? Что это вообще такое? - лихорадочно выдиралась
Ада  из  окружающего   жаркого  ада  вагона,  подъезжая  к  нужной  станции.
Устоявшаяся,  было,  публика пришла в  раздражение.  От исчезнувшего сна  не
осталось и следа, зато тут же вспомнился услышанный как-то в душной крымской
ночи  анекдот:  море жидкого  дерьма, в нем стоят  по  подбородок  притихшие
миллионы.  И  тут один начинает  свое "Плохо  мне... вонь  какая...  свободы
хочу..." А со всех сторон: "Подлец... волну поднял, хлип..."
     В черном просвете едва  открывшейся двери  показался перрон,  куда  Ада
сначала ухитрилась  выставить ногу, потом, извернувшись, зад,  а  потом, под
визг  и  мат  - выдернуть  руку  с  сумкой.  Двери осторожно  закрылись  под
одноименный  рефрен,  зеленая  блестящая  в свете станционных фонарей  змея,
нафаршированная  жалкими  строителями светлого  будущего всего человечества,
прогрохотала  мимо и  исчезла в ночи, оставив вокруг  долгожданную  тишину и
пустоту.
     В  конце  пустого  перрона  замигал  ручной  фонарик  и  показалтсь две
знакомые  фигуры.  Зять и  сын  стояли c  поднятыми воротниками.  В тридцати
километрах от дачи, был совсем другой  климат с  вечными зябкими  туманами и
сырым ветром с моря.
     Ваня тут  же подхватил сумку, Лева привычно демонстрировал свою энергию
и сноровку, лягая  столбы и стволы деревьев. Тропинка уводила троих вверх, к
Академгородку, где их  ждала  дочь  Катя и внук Дима. Здесь дорога  тоже шла
через лес, полный совсем других запахов, ставших родными за много лет.
     "А  у  нас  для  вас  новость, - голос  Вани срывался от  сдерживаемого
радостного волнения. - Письмо...  из Израиля. Вам с Геной и Левкой позволено
туда въехать!"  "А  как  рад!  Что вы с  Катей и  Димкой остаетесь  в  нашей
квартире?" "Ну! А вы что, против?" "Поздравляю, - похолодела  Ада  от  такой
долгожданной, но, как оказалось, совершенно неожиданной новости. - Не век же
нам жить  на  голове друг у друга!" "А там? - спросил зять. - Там-то  где вы
будете жить?" "Там Запад, - уверенно  сказала директор. - Если,  как говорят
"голоса", в Израиль ежемесячно  едут десятки тысяч, а не возвращается никто,
то, значит, каждому дают квартиру. И уж во всяком случае, не хуже нашей!"
     Десятки  тысяч новых квартир? -  подумал  Ваня, не  привыкший  ни с кем
спорить. - Это ж надо! В месяц?.. Когда тут и  половины такого количества не
построили  за  все  ударные пятилетки... Впрочем, раз  родители давно решили
эмигрировать, а нам  с Катей и Димкой жить  решительно негде,  то, что лучше
придумать,  чем наследовать жилье, о котором естественным путем и мечтать не
приходится. Со  всем его  содержимым.  Так  что узкий заграничный  конверт -
неслыханная  удача... Скучать, конечно, Катька по маме с папой будет ужасно.
Ведь до сих  пор, если люди туда уезжали, то считай навеки - с  концами, как
умирали, но... мне-то что? А Кате я заменю родителей, для того и  женился на
ней.
     Запад!! - орало все в душе у только что узнавшего о письме подростка. -
Я буду  жить на Западе,  как герои вдруг  появившихся для всех видиофильмов,
носиться  на шикарных  иномарках,  пить  виски  (что это,  кстати, такое?) у
стойки  бара  и стрелять  с глушителем  в своих  врагов, буду  любить резких
длинноногих  девчонок, болтать не по-русски и вообще стану  крутым  меном. В
армию? Ну и  что? Не  в советскую же, что  без всяких внешних  врагов, одной
дедовщиной,  так  искалечила   соседского  парня  Толика,  а  в  таинственно
непобедимую израильскую армию, в которую годами со страхом, восхищением  или
с ненавистью всматривается на экранах весь мир! Вот это кайф! Расставив ноги
в тяжелых ботинках, я в каске и  бронежилете сижу в пятнистом желтом джипе с
"узи" в руках. Перед  нами в ужасе и злобе разбегаются разные оборванцы... Я
- герой поэзии Редьярда Киплинга: Солдаты, несите в колонии любовь на мирном
штыке, азбуку в левом кармане, винтовку в правой руке. А если эту сволочь ни
пуля, ни штык не проймет, то пусть их разогитирует товарищ наш пулемет, ура!
     Запад! - металось сладкое  слово и в мозгу  у Ады. - Какое  же  спасибо
Ноне! Надо  же, за какие-то два месяца - вызов! А  это значит сразу же новую
жизнь.  ОВИР,  разные  документы,  разговоры  вокруг,   если  и  с  открытым
осуждением, то  с  тайной завистью. Решено! Там я тут  же  открываю  частное
издательство. Так и быть, вместе с Ноной.  Если, конечно,  та не  предпочтет
открыть книжный магазин. Впрочем,  зачем мне вообще на Западе работать? Уж в
Израиле-то умеют ценить  таких инженеров и ученых, как Геша. Он продаст свои
патенты и станет миллионером. Квартира! Да мы  в первый же месяц купим виллу
и... нет, надо перевести дух... машину. Иномарку, конечно, не "жигули" же. А
Катеньку с ее  семьей тут  же вызовем к себе. Эта  разлука не будет надолго.
Значит, так... Завтра же с этим письмом в ОВИР, узнать план действий... Нет,
сначала, сейчас же, ну и что, что поздно, звоню Ноне. Те, скорее всего, тоже
получили  вызов,  посылали  раньше  меня, просто  не решились мне сказать, а
теперь можно... И едем вместе. У  нее такой симпатичный, умный и решительный
муж...  можно  при  случае  даже  и  отбить...  Где-нибудь  на  Ривьере,  а?
Наконец-то начнется настоящая жизнь. И всего-то нужно было, оказывается, для
вечного счастья - какого-то письма.
     При таком настроении идти домой? Как бы не так! К Павлу! Только к нему,
чтобы сразу  начать  долгожданное теплое  прощание. Какой бы придумать  Кате
предлог?.. Да никакого! Скажу, что хочу кое-с-кем немедленно посоветоваться.
Даже заходить  домой не буду, вот что. ОН совсем,  было, охладел в последнее
время? Отлично,  вот  что его оживит  -  вызов наосточертевшей  было пожилой
любовницы не куда-то  на конференцию в какую-то там  Москву, а на постоянное
место  жительства  -  на  Запад,  понял? Где  таких  как  ты -  пруд  пруди.
Посмотрим,  какая   у   него   будет  физиономия,  когда   я  скорбно  приду
попрощаться... И как он тут же заюлит со своими тщетными извинениями. Он так
симпатично  и  тщетно  пытается  всегда  овладеть  собой,  когда  волнуется.
Интересно, как у нас  сложится это самое прощание  сегодня, а потом  все эти
месяцы  до  расставания  всерьез... Вот  где  я, наконец, верну наши  лучшие
деньки. Письмо-счастье уже начало работать!
3.
1.
     "Если я это опубликую, - лицо  милой девушки-редактора пошло пятнами от
волнения, - меня... меня просто  расстреляют..."  "Бросьте, - возразил Вадим
Брук, самодеятельный писатель, - кто  вас  тронет? На  дворе 1990. В  стране
гласность."  "Гласность! Да  вы хоть сами прочитали, что  вы написали?" "Так
это же  фантастика. Действие происходит здесь же, во  Владивостоке, но через
пять лет." "После События? Так вы называете свержение советской власти?" "Не
советской, а партийной." "С переходом  к капитализму?" "А к чему же еще? Все
остальное уже перепробовали. Что вас смущает? Сегодня о такой перспективе не
говорит разве что какой-нибудь  Лигачев. Я автор и  готов за все  написанное
отвечать.  А вам-то чего бояться? Тем более что книга не только и не столько
о  политике,  сколько  об  экономике  и...  любви."  "Вот  именно, -  теперь
покраснела  редактор. -  И это  вы  называете любовью?  Да  я  такое  только
случайно по  видео...  И тут же  выключила. А вы хотите, чтобы утехами ваших
героев упивался юный  читатель?" "Почему же только  юный?" "Тем более стыдно
вам  должно быть такое писать. И мне читать  было стыдно.  А чего стоят ваши
фантазии о правоохранительных органах..." "Карательных, а не..." "Игра слов.
Короче говоря, я такое публиковать пока не решаюсь." "Отлично. Найдем другое
издательство." "Вот именно.  И  лучше...  за  границей...  сами знаете где."
"Спасибо за напоминание. Если вы  окажетесь правы, то там я буду писать не о
нашем городе."
     Вадим собрал распавшиеся листки исчерканной красным рукописи и вышел на
главную улицу  имени самого  свирепого  и результативного  авантюриста  всех
времен и народов. Руки его дрожали. Опять те же  намеки. А ведь надо идти на
очередную встречу.
     "А, входите, входите, - еще неумело  играл друга  народа новоиспеченный
депутат, спичрайтером которого выступал на выборах Вадим.  - Рад вас видеть.
Вы, я полагаю, по поводу  вашей статьи об опасности атомного лихтеровоза..."
"Его собираются поставить к терминалу  на погрузку контейнеров на Магадан. А
после двух подряд катастрофических взрывов в Армавире и Свердловске никто не
гарантирует,  что  по  головотяпству  или по  злому умыслу  на борту или  на
причале не окажется 20 тонн взрывчатки. В тех поездах на все контейнеры были
бумаги, как на самый безобидный  груз.  А от  взрыва в Свердловске снесло до
фундамента  домостроительный комбинат. Такой  взрыв  испарит ядерный реактор
атомохода  в  центре Владивостока. Это  вам  не  Чернобыль!"  "Я  понимаю...
понимаю...  Надо будет... Тем  более  у  нас  тут  недавно  прошли  натурные
испытания,  показавшие,  что  этот  же лихтеровоз можно  успешно  разгружать
вертолетами у  не  населенных дальних берегов.  Как раз  сегодня я беседовал
с...  тоже...  так  сказать...  прямо  не  знаю...  Геннадий  Ильич  Кацман.
Руководитель  этой  темы  и  испытаний. Вот  его телефон.  Он  хочет  с вами
встретиться.  Дать,  так  сказать интервью. А  сам  я сделаю-ка  депутатский
запрос, знаете  ли, на эту тему прямо генсеку  на Съезде народных депутатов.
Прямо на следующей  неделе." "Спасибо вам..."  "Да  нет, это вам  спасибо. У
меня же нет надежды поселить  семью... за  бугром. А пока я организую  здесь
общественное мнение... А помните, как мы на выборах с вашей шпаргалкой моего
конкурента-адмирала мокнули: Как, мол, вы собираетесь  бороться  за экологию
края,  если  годами  труба вашей котельной безнаказанно  дымит  вам  прямо в
форточку  рабочего кабинета в штабе  ТОФа? Вот  я сегодня об этом напомню  и
второму моему  конкуренту  на тех  выборах  -  начальнику  пароходства  -  о
смертельно опасном для города и края лихтеровозе. А потом, как я уже сказал,
прямо  Михал Сергеичу!  И обязательно упомяну  вас с Кацманом.  Вот  я прямо
сейчас...  Геннадий Ильич? Да, я. Тут у меня как раз этот... ну,  журналист,
автор статьи  об  атомоходе. Так  вы договоритесь  о  встрече. Да. Его зовут
Вадим Зиновьевич  Брук. Мне тоже  очень  приятно...  Договаривайтесь.  Будем
вместе спасать наш город!"
2.
     "Так вы не профессиональный журналист? - Гена вглядывался в собеседника
с острым интересом, как только догадался, что это и  есть загадочный муж той
самой Ноны, с которой у  его жены сначала была  жестокая служебная битва три
года  назад,  а  потом  такая  же  спонтанная  дружба.  Аде  такие  перепады
настроения  были в общем  не  очень свойственны.  - Чем  вы  занимаетесь  на
основной работе?" "В принципе тем же, что и вы, насколько  я знаю. Я ведущий
конструктор  такого-то  ЦКБ  и  член  консультативного  совета  издательства
"Судостроение" в  нашем  регионе. Так что мы коллеги.  Вы -  теоретик,  а  я
практик. И - конкуренты. Я занимаюсь баржами, амфибиями и воздушной подушкой
для доставки грузов, а вы - вертолетами. Впрочем, у  нас есть и другая точка
соприкосновения." "Вы имеете в виду... Аду  и Нону? Да, в  общем-то,  редкий
случай  перехода от войны к миру и дружбе." "Не передать,  как ваша Ада  нас
достала  совсем  недавно.   А  теперь   вот  мы  вместе  с  вами  в  Израиль
собрались..." "Кто?.. Кто собрался? -  помертвел Гена от поворота темы.  - Я
лично..." "Вам  лично, как  и мне лично, в  числе прочих членов наших семей,
месяц  назад  пришел вызов. Мы  почти иностранцы  в той стране, которую  так
самоотверженно, назло властям, спасаем  саму от себя." "Вы что-то путаете, -
в голосе Гены теперь был лед. Провокатор? Похоже. И  депутат очень  даже при
чем. -  Ни в какой  Израиль ни  я, ни моя  семья никогда не собирались и  не
собираемся." "А вы уточните у вашей жены. Что же касется меня, что вот копия
вызова.  Государство Израиль  и  так  далее...  И даже  текст  на  иврите. А
приглашает  нас  и  вас одна  и  та же госпожа  Эмилия Браун, проживающая  в
Тель-Авиве  на улице Каплан. Насколько я знаю,  у Ады точно такое же письмо,
которое она показывала моей Ноне."
     "Ада!  -  голос  глупого  как  пробка  мужа дрожал от волнения.  - Нет,
никаких  "некогда",  не  бросай  трубку.  Тут  со  мной  Вадим  Брук,  ну...
журналист,  муж  твоей  новой-старой подруги... Так  он говорит, что..."  "И
правильно говорит. Пригласи их  обоих к нам на выходные на дачу. Помогут нам
сливы собрать и пару ведер возьмут себе на варенье..." "Подожди... Почему же
я?.. Почему  ты мне?.." "Да потому, что... потому. Пригласи, там все обсудим
на воздухе под нашу наливочку." "Так... вызов действительно уже у  тебя?" "А
у кого же  еще?" "А дети знают?" "А как же!" "Так вы что... без  меня решили
ехать?" "Стоило  бы при твоей дурной политической активности. Кстати, именно
поэтому я тебе ничего и не говорила, пусть, думаю, побегает еще."
3.
     Желто-оранжевые от слив ветки деревьев едва удерживались подставленными
под  них досками. Вся  земля  под  ними  была усыпана сочными плодами, среди
которых  с ведрами ползали  на  коленях  Вадим с Геной и  Ада  с Ноной. День
выдался  жаркий, но с по-августовски пронзительным свежим ветром  с гор. Все
были в пляжных нарядах и в соответствующем романтическом настроении.
     На соседнем участке под таким же деревом прохаживался Антон, поглядывая
на хохочущую Лауру. Она усиленно угощала сливами и малиной шустрого молодого
человека, с короткой стрижкой.  Если бы не семитская внешность, тот смахивал
бы  на зэка. Парень доходил  своим ежиком до  подбородка статной Лауре. А та
подчеркивала материнскую  любовь к  "своему  Давидке", поглаживая  его то по
черной колючей круглой головке, то по уже довольно округлому брюшку. По всей
вероятности, это  заметил не  только Гена, так как Лаура  звонко крикнула на
веранду родителям: "Да это он у меня просто  тут сливами и малиной обожрался
с  витаминной голодухи. Сейчас я  его  снова вон в тот домик свожу, увидите,
какой стройный станет!  Как дядя Гешка. Кстати, всем общий привет, соседи. И
вашим гостям."  "Не приставай к людям, блядочка, - благодушно заметил Антон,
и  Вадим  с Нонной  тут же вздрогнули и недоуменно  переглянулись. - Займись
лучше своим Додиком, пока он не сбежал раньше времени..."
     "Странно, - заметил Вадим.  -  Кто  он ей?" "Кто?" "Тот дядька,  что на
веранде." "Отец." "И  такое обращение к родной дочери?  При всех..." "А  все
уже привыкли,  -  тут же  откликнулась сама  Лаура. -  Правда, тетя Раечка?"
"Правда, правда, Лаура.  Просто  новых  людей  это, мягко  говоря, несколько
шокирует." "А че тут? У каждой семьи свои отношения. У нас откровенные. Если
я откровенная, то и прозвище точное. А ежели кто скрытные, так их до поры до
времени и зовут иначе... И некоторые это ой как хорошо понимают. Додик, тебя
ведь  не очень шокирует, что твою любимую так  прозвали?" "Еще  не  знаю..."
"Чего  не знаешь,  блядка я  или  не  очень? А  кто тебе в первую  же минуту
наедине  отдался  так  беззаветно?  Женщина-мать  что  ли?  Часто ты  раньше
одерживал  такие  победы?  А  мне  показалось,  что  до  меня  ты вообще  не
представлял  что,  куда  и  как..."  "Ну,  ты  уж  очень... действительно...
болтаешь. Дура  какая-то... " "А  я может горжусь, что я такая. Не нравится,
не ешь. Да не, ты че? Я ж не о шкварках, кушай  себе не здоровье. Я ж просто
так, из анекдота, знаете?.." "Знаем, - важно заявила Ада. - Тебе Лаура, лишь
бы  наговаривать на себя. Вы ей не верьте. Девушка как девушка. Впрочем, это
не наше дело."
     "Еще бы! - фыркнула Лаура, обнимая  своего Давида. -  Теперь  это  дело
только моего  черненького карапузика. Возьмешь  меня в жены, Дода?" "Еще  не
знаю,  - налегал тот теперь на сковородку с молодой картошечкой и шкварками.
Лаура  тут же подлезла  со своей  ложкой  и стала есть  из той же сковороды,
вызывающе поблескивая  глазами  на публику за деревьями. -  А  вообще-то мне
Ларочка очень нравится, как бы  ее  ни прозвали,  -  вдруг объявил он. - Она
добрая. И щедрая." "Да я ж тебя на руках носить буду, - вдруг действительно,
подняла  она его под  коленки.  -  Пушинка, а  не супруг! Всю  жизнь о таком
мечтала. Чтоб всю ночь по мне бегал и кричал: неужели это все мое!"
     ***
     Только  те,  кто  часами  терпеливо  стоял  в  очереди  за  полугнилыми
полузелеными помидорами, кто,  как  Нона,  становился рядом  с  продавщицей,
чтобы  помогать  ей  выбирать  из  текущих  мразью  ящиков  хоть  что-нибудь
съедобное и за это получить право на выбор для себя, может оценить тот стол,
что выставили  бывшим врагам и будущим  соплеменникам Кацманы на своей даче.
Только тот, кто десятилетиями жил в краю, где овощи и фрукты, кроме картошки
и  лука,  можно  попробовать  разве  что  два-три  месяца  в  году, способен
по-настоящему  радоваться  колючим  огурчикам  прямо  с  грядки, пахучим  до
спазмов  в желудке  помидорчикам со  слезой,  тугому лучку,  мало  кому  вне
Дальнего Востока знакомой кинзе, редкому здесь овощу  под названием кабачки,
янтарным картофелинам, присыпанным мелко нарезанным укропом. А когда все это
подано  на  стол, стоящий прямо в саду,  а в одном графинчике наливочка, а в
другом - родниковая вода, то разговор может  быть только  дружеским. И более
чем оптимистичным, так как уже достоверно известно, что в Израиле, куда едут
все наши собутыльники, ко всему  этому круглый год еще  подаются  не зеленые
оливки из банок, добытые по особому блату, а  восемнадцать (прописью) сортов
маслин, включая давно забытые греческие. И все это будто бы продается, вы не
поверите, всем подряд, без нормы в одни руки  и вне очереди! А  если учесть,
что там  снимают  по  нескольку  урожаев в год,  а  пото