оялся подавить человека... Это ведь так просто: нельзя и все - ша!..  А
что получается? Робкое забитое существо,  раб,  да-да,  именно  так!  Он
только с виду похож на человека, а внутри он весь сморщенный, скрюченный
в три погибели - тело выросло, а душа так и не родилась, зачахла в утро-
бе...
   Татьяна. Ну зачем ты так говоришь, зачем?..
   Андрей Николаевич (продолжает). А все эти  секты:  свидетели  Иеговы,
кришнаиты, адвентисты, мунисты - кого только нет!.. Почему? Они  же  так
хотели свободы, проклинали коммунистов, Сталина, Советскую власть  -  ну
так живите! Кто вам теперь мешает?..
   Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?
   Андрей Николаевич. Гениальный Достоевский: и будут искать, кому  пок-
лониться, кому отдать свой хлеб, чтобы  вновь,  изголодавшись,  получить
его из этих же самых рук!.. Но кто сейчас читает Достоевского?..
   Татьяна. Антон читал.
   Андрей Николаевич. Что? "Подростка"?.. Или, может быть, "Игрока"?.. У
Достоевского много соблазнов. Он весь - сплошной соблазн, и к черту  все
десять заповедей!..
   Татьяна (сдерживаясь). Андрей, прекрати, я прошу тебя!
   Андрей Николаевич (громко смеется). Все дозволено, все!.. Бог умер  -
человек может вздохнуть свободно и творить все, что ему вздумается!..  А
как же загробная жизнь? Карма? А это все имеется! (Хохочет.)  Астральное
тело,  эдакая  туманность,  которая  иногда  через  дисплей  общается  с
родственниками, друзьями и преданными  соратниками!..  (Хохочет  громко,
заразительно, но в смехе его порой  проскакивают  злые,  жесткие  нотки.
Резко обрывает смех и после короткой паузы почти  спокойно  продолжает.)
Жаловались: не дают сказать, запрещают, не пускают...  Я  как-то  сказал
одному такому: я разрешаю - говори... В ресторане Союза, тихо,  шепотом,
в самое ухо: я разрешаю - говори!..
   Татьяна. Кому?
   Андрей Николаевич (отмахиваясь). Неважно. Не  помню...  Какая  разни-
ца?.. Ты все равно не знаешь...  Двести  сорок  тысяч  только  партийных
взносов... Из Парижа прикатил на такси... Менял машину на каждой  грани-
це: ему, понимаешь, Европу захотелось увидеть поближе, из окна  дорожной
коляски!.. Русский путешественник!
   Гоголь! Карамзин!.. Потом говорил: осуществилась мечта  -  я  ехал  и
ощущал прикосновение к историческим  корням  отечественной  словесности!
(Саркастически хохочет.) Татьяна. Я, кажется, знаю, о ком ты говоришь...
   Андрей Николаевич. Ну, разумеется... Он еще  пьесу  написал  про  де-
тей-узников фашистских концлагерей, о том, как они рвались домой из аме-
риканской зоны оккупации: обходительный дядя Сэм в форме майора уговари-
вает мальчика уехать в Америку, а мальчик ни в какую - хочу домой, и ка-
тись ты, майор, к такой-то матери!.. Ха-ха-ха!
   Татьяна. Я вспомнила: один мой  знакомый  работал  тогда  завлитом  в
детском театре, и когда к нему попала эта пьеса, он ужаснулся... Пытался
как-то воспрепятствовать, но ему говорили, что все  так  и  было,  а  он
просто мальчишка, ничего не знает. И тогда он попросил меня  дать  пьесу
тебе на рецензию...
   Андрей Николаевич. На рецензию?.. Не помню.
   Татьяна. А я очень хорошо помню: я привезла тебе экземпляр,  ты  про-
чел, сказал, что все это чистейшей воды конъюнктура,  то  есть  попросту
вранье, но давать какой бы то ни было письменный отзыв отказался -  это,
мол, все равно ничего не изменит. Странно, что ты это забыл...
   Андрей Николаевич. Да-да, припоминаю... Впрочем, сейчас это  уже  все
равно. Он умер два года назад.
   Татьяна. Тогда, конечно, все равно.
   Андрей Николаевич (набивая трубку). Последний роман так и не дописал.
Не успел.
   Роман о писателе, который пишет роман о писателе, пишушем роман о се-
бе самом...
   Капуста. Сплошная фальшь, ни одной искренней живой строчки... И  ведь
напечатали.
   Посмертно. Дань памяти и уважения к заслугам. Каким? Перед  кем?..  А
ведь не дурак был, вовсе не дурак, знал свое место, свое настоящее место
там, где не берут в расчет премии, звания, правительственные  награды...
Страшно мучался, пил в одиночку, в своем особняке на берегу Ладоги,  где
стены первого этажа были инкрустированы перламутром. Я ему  как-то  ска-
зал: тебе, говорю, одной только вещи надо бояться... Забеспокоился,  за-
суетился: какой, Андрюша? какой еще такой вещи мне надо бояться?!  Рево-
люции, говорю... Посмеялись. (Невесело  усмехаясь,  раскуривает  трубку,
выходит на галерею.) Умирал хорошо, спокойно, без истерик, как римлянин.
По крайней  мере,  внешне...  Знал  от  чего,  знал  когда...  Примерно,
плюс-минус две недели. Хотя, казалось бы, что такое две недели?
   Пауза.
   Андрей Николаевич. Как-то на встрече со студентами филфака один начи-
танный молодой человек спросил его: а вот как  так  получилось,  что  на
протяжении своей жизни вы так часто менялись? (Полуобернувшись в сторону
веранды.) И знаешь, что он ответил?
   Татьяна (медленно). Поживите с мое, юноша, и я посмотрю, как вы изме-
нитесь.
   Андрей Николаевич (легкое удивление). Верно. Но откуда...
   Татьяна (перебивает). Я была на этой встрече. И было это не в универ-
ситете, а в нашей библиотеке... Встреча с читателями. И вопрос этот  за-
дал мой бывший муж Виктор Чирвинский...
   Андрей Николаевич. Как интересно. Я не знал...  Впрочем,  теперь  это
уже не важно.
   Татьяна (невесело усмехается). А тогда было важно, и еще  как  важно.
Ночами сидели на кухнях, пили кофе, обсуждали, спорили до  хрипоты  -  о
чем?.. Господи, если бы мы тогда знали!..
   Андрей Николаевич. Что - знали?..
   Татьяна. Что все так изменится... Библиотека работает три дня в неде-
лю, половину сотрудников сократили, за последние три  года  два  пожара,
четыре кражи, одно наводнение... А  читатели?..  Голодные,  в  обносках,
глаза сумасшедшие... А чем занимаются? Один ищет снежного человека, дру-
гой доказывает, что земной шар представляет собой две сферы  и  что  все
извержения вулканов, землетрясения, дрейф  островов  происходят  оттого,
что внутренняя сфера в своем вращении отстает от земной  коры,  задевает
ее, и  вот  в  местах  этих  столкновений  происходят  всякие  стихийные
бедствия...
   Андрей Николаевич. Н-да, скверная физика, но какая смелая поэзия!
   Татьяна. Кандидаты наук, доктора, академики нашей новой отечественной
Академии...
   Андрей Николаевич. Русская наука!.. (Смеется.) Татьяна. Ты  смеешься,
а мне их жалко.
   Андрей Николаевич (жестко). А мне нет... Я понимаю, они ни в  чем  не
виноваты, они честно делали свое дело, а главное: они были послушны!  Им
было сказано: не лезьте в наши дела, играйте в свои игрушки - и  мы  вас
прокормим! Но пришли новые люди и сказали: ничего не знаем! ни о чем та-
ком мы с вами не договаривались!..
   Кто не спрятался - я не виноват! (Смеется.) Татьяна. Зачем ты так го-
воришь, Андрей? Ты ведь так не думаешь...
   Андрей Николаевич. Я по-разному думаю: сегодня так, завтра как-нибудь
иначе...
   Ведь на любое явление можно смотреть с разных точек зрения -  не  так
ли?
   Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?
   Андрей Николаевич. У тебя?.. Нет, я так, сам с  собой...  (Докуривает
трубку, выбивает золу о столбик галереи. Смотрит в  сад.)  Ты  говоришь:
расскажи Антону свою жизнь! Представляю эту сцену: картинка из хрестома-
тии... Скажи-ка, дядя, ведь недаром... Да, были  люди  в  наше  время!..
Смешно. И потом в моей жизни нет ничего замечательного,  ничего  такого,
что могло бы составить предмет для подражания. Как я при немцах в Курске
на вокзале зажигалками торговал? Как в плен  попал?  Как  Шуру  с  мамой
встретил в лагере для перемещенных лиц?..
   Беременную от американского сержанта-освободителя?.. Они ведь с  нами
особенно не цацкались... Шура никогда ничего не  рассказывала,  но  я-то
немножко представляю, как это все могло случиться... И  не  пожалуешься:
кому? на кого?.. Мы же вас освободили, от смерти  спасли,  так  что  из-
вольте кушать, что дают!
   Татьяна (тихо). Саша мне рассказывала, как это все было.
   Андрей Николаевич (несколько опешив). Тебе?! Когда?.. Зачем?
   Татьяна (смотрит на него). Мы женщины, Андрей, две  женщины  в  одном
доме...
   Андрей Николаевич. Я понимаю... Подруг у  нее  не  было  никогда.  По
возвращении мы получили две смежные комнатки в коммуналке, где в  первое
время она боялась даже выйти в туалет... Боялась, что Максима  во  дворе
просто затравят. Попробовали. Но Макс вырос в таких диких трущобах,  что
в двенадцать лет не боялся уже ни черта:
   ни кулака, ни ножа, ни кастета - так что от него  быстро  отстали.  А
потом я напечатал свой первый роман, который начал писать еще  там...  И
сразу гонорар, премия, пресса, фильм!.. И тогда мы  купили  этот  дом...
Собственный дом.
   Американская мечта.
   Пауза.
   Андрей Николаевич (смотрит в сад). Там, на окраине Буэнос-Айреса, ра-
ботая автомехаником, я мечтал о доме на берегу Ладоги... Я  не  верил  в
то, что мы когда-нибудь сможем вернуться, я ведь здесь видел такое...  В
детстве. Голод на Украине... Не хочу вспоминать... Рассказывал  тамошним
соотчичам - не верили...
   Плакали, пили виски и - не верили. А  ты  говоришь:  расскажи  Антону
свою жизнь!
   Смешно, ей-богу!.. (Смеется.) У него своя американская мечта, у нас у
всех это в крови...
   Татьяна. Что?
   Андрей Николаевич (взволнованно, меряя галерею широкими шагами). Меч-
тательность, Таня! Нас ведь на этом и поймали!  И  опять  ловят,  причем
весьма успешно - уверяю тебя!.. Вплоть до того, что я иногда ловлю  себя
на мысли, что готов подписаться под самыми радикальными  пунктами  самых
крайних партий, точнее, одной, самой популярной, с этим припадочным кло-
уном во главе... Вольфович - Вульфович - Wolf
   - волк-оборотень - человек-миф!.. Гениальный имидж!..  Свет?  Музыка?
Готовы?..
   Занавес!.. Маэстро, туш!.. Марш!.. Левой!.. Левой!.. Левой!.. Даже  я
клюнул, Таня, как же - опять пайку дадут, опять путевки, дачки, тачки!..
Ха-ха-ха!..
   (Холодный, издевательский хохот.) И это я, Таня, я, видевший фашизм в
натуре, во всех видах, в полный рост... Так что клюнуть-то я клюнул,  но
тут же и выплюнул - не подсекли... Но каков зверь, Таня! Особенно в гла-
зах простого народа...
   Впрочем, что народ?.. Политический фантом. Мираж. Миф...
   Садится в кресло, набивает трубку, раскуривает.
   Татьяна (смотрит на него из глубины веранды). Мы начали  говорить  об
Антоне...
   Андрей Николаевич (слегка покачиваясь в кресле). Об Антоне... Об  Ан-
тоне...
   Подросток. Тинейджер. Лет пять назад надо было начинать, отправить за
границу - людей посмотреть, себя  показать.  Ему  было  бы  проще  -  не
безъязыкий.
   Татьяна. Нечего было показывать.
   Андрей Николаевич. Не скажи!.. В таком возрасте да еще с такими  дан-
ными человек представляется в собственных глазах всемогущим!.. А это го-
раздо важнее чужого мнения. Как там у Пруткова? Мужчина  долго  остается
под впечатлением, производимым им на женщину! (Смеется.)  Татьяна.  Даже
когда работаешь в ночном баре при гостинице?
   Андрей Николаевич. Я до тридцати четырех лет зарабатывал на жизнь ре-
монтом автомобилей.
   Татьяна. У тебя не было другого выхода.
   Андрей Николаевич. Был.
   Вопросительная пауза.
   Татьяна. Уехать в Америку?
   Андрей Николаевич (медленно). Мы не могли уехать в Америку.
   Татьяна. Извини.
   Андрей Николаевич (усмехается). Чепуха... Не за что. Но объяснить это
невозможно. Это надо прожить. Этим надо пропитаться...
   Татьяна. Надо ли?..
   Андрей Николаевич (вздыхает). Конечно, нет. Это я так, для примера...
   Пауза.
   Андрей Николаевич. Да, у меня был выход... Я мечтал. После  работы  я
забирался в брошенную голубятню, мечтал и записывал свои мечты,  положив
тетрадь на ящик из-под бананов...
   Пауза.
   Андрей Николаевич (негромко, сам с собой). Американская мечта... Аме-
риканская...
   Может быть, для того, чтобы понять, что такое родина, полюбить ее та-
кой, какая она есть, надо покинуть ее, а потом вернуться?.. Истина одна,
и она может открыться тебе в любой  точке  земного  шара.  Или  не  отк-
рыться...
   Татьяна. Мы говорили об Антоне...
   Андрей Николаевич (глядя перед собой). Я к этому и веду.
   Татьяна (чуть настороженно). Не понимаю?..
   Андрей Николаевич. Иногда мне кажется, что я занимаю в его  жизни  не
свое место.
   Татьяна молча смотрит на него.
   Он чувствует ее взгляд, но не поворачивает головы.
   Пауза.
   Андрей Николаевич. Чужое место.
   Татьяна (с легкой иронией). Вот уж не  думала,  что  мужчины  придают
этому такое большое значение.
   Андрей Николаевич. А женщины? Разве нет?..
   Татьяна (холодно). Спроси у своей младшей сестры.
   Андрей Николаевич (сухо). Это не типичный случай.
   Татьяна (начинает истерически хохотать). Что?.. Как ты сказал?.. (Хо-
хочет.) Не типичный случай?! Ой, я не могу!..  (Хохочет.)  Скажу  Шуроч-
ке... она... она обхохочется!.. Не типичный случай!.. О-хо-хо!..
   Андрей Николаевич (резко вскакивает). Прекрати!..  Сейчас  же  перес-
тань!.. Я совсем не то... Я...
   Вдруг застывает на месте, прикладывает руку к груди.
   Смех мгновенно обрывается.
   Татьяна бросается к Андрею Николаевичу.
   Татьяна (интонации профессиональной сиделки, не первый случай).  Спо-
койно, Андрей... Ничего страшного, все хорошо, все нормально... Не  нап-
рягайся...
   Садись, вот так, откинь голову, дыши... Так, хорошо...
   Осторожно усаживает Андрея Николаевича в кресло.
   Во время предыдущей сцены на небе сгущались тучи, и сейчас на галерее
и на веранде заметно потемнело.
   Андрей Николаевич (бормочет, в его голосе слышатся дребезжащие  стар-
ческие нотки). Ничего, Танюша, ничего, бывает... Перед грозой...  Давле-
ние...
   Татьяна. И давление мы сейчас измерим... Ты только сиди спокойно,  не
нервничай...
   Андрей Николаевич откидывает голову на спинку кресла, закрывает  гла-
за.
   Андрей Николаевич (настойчиво). Я спокоен... Я  абсолютно  спокоен...
Мне плевать... (Сквозь зубы.) Гори оно все ясным огнем!.. (С нарастающей
яростью в голосе.) Пошли они все к чертовой матери!..
   Татьяна (гладит его по голове). Все хорошо, Андрюша, все хорошо...
   Андрей Николаевич (не открывая глаз, слабым голосом).  Воры...  Него-
дяи...
   Подонки...
   На галерею из сада поднимается Максим, напевая или насвистывая  мело-
дию из фильма "Генералы песчаных карьеров". Издалека доносится протяжный
раскат грома. При виде Татьяны,  хлопочущей  над  Андреем  Николаевичем,
резко обрывает мотив. Татьяна жестом дает ему понять,  что  все,  в  об-
щем-то, не так страшно.
   Берется за одну ручку кресла, Максим за другую.
   Тянут кресло с Андреем Николаевичем на веранду.
   Андрей Николаевич  (бормочет).  Кто  я  для  него?..  Слабый  старик.
Больной человек.
   Инвалид. Одной ногой в могиле... Прошлое не в счет... Не было...  Ни-
чего не было...
   Ослепительная вспышка молнии над садом.
   Оглушительный раскат грома. Первые капли дождя.
   Максим (облегченно). Наконец-то!..
   Татьяна. Слава тебе, господи!
   ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Декорация та же. Гроза кончается. Отдаленные  раскаты
грома, редкие вспышки молнии, тихий шелест дождя.
   Андрей Николаевич сидит у стола в  кресле-качалке,  Татьяна  измеряет
ему давление.
   Максим в холле в глубине сцены импровизирует на пианино.
   Легкая джазовая мелодия.
   Андрей Николаевич (ни к кому не обращаясь). Мерзавцы!..
   Татьяна (качает грушу). Мерзавцы, мерзавцы...
   Андрей Николаевич. Негодяи!.. Паразиты!..  Наука  гибнет...  Армия?..
Это не армия
   - это сброд!.. Мародеры... Убийцы... Воры...
   Максим (громко, из холла, не переставая  играть).  Ты,  дядюшка,  как
всегда прав, и сейчас, может быть, прав более, чем когда-либо...
   Андрей Николаевич (возбужденно). Вся беда России в том, что это очень
богатая страна, невероятно богатая, фантастически!..
   Максим (подхватывает). И в ней всегда было легче и выгоднее  украсть,
чем сделать...
   Андрей Николаевич (делает попытку встать). Вот-вот, именно так!..
   Татьяна (строгим тоном). Сидеть!
   Андрей Николаевич (послушно возвращается в  кресло).  Украсть  что-то
готовое, сотворенное самой природой и по  недосмотру  Божию  отданное  в
грубые хамские лапы... Чернобыль. Ящик Пандоры...
   Максим (веселится за пианино, при свечах). Бесплатный  сыр  бывает...
э-э-э...
   только... э-э-э... в мышеловка-ах!.. Если ты такой умник...  йе-йе!..
то где же тогда твои дэ-энэжки?.. Йе-йе!.. Йо-хо-хо!.. My darling!..  My
pretty girl!..
   Татьяна. А Кулибин?.. Циолковский?..
   Максим (оглушительно, раскатисто хохочет). Кибальчич, Желябов и Софья
Перовская!.. Тра-та-та-та-та-та!..
   Лупит по клавишам так, словно поливает из пулемета.
   Андрей Николаевич (во весь голос). Циолковский хотел воскресить  всех
покойников и вывезти их на Луну!.. Шучу.
   Максим (перестает играть). Всех-то зачем? В земле столько всякой сво-
лочи зарыто...
   Встает, выходит на веранду, ковшом заливает воду в  самовар,  втыкает
вилку в розетку.
   Татьяна. Сто семьдесят на сто тридцать.
   Собирает прибор.
   Максим. На Луну... Мало того, что Землю засрали...
   Татьяна. Макс!..
   Максим (сокрушенно). Ай-ай-ай!.. Прошу прощения! Живу здесь  тридцать
пять лет и никак не могу привыкнуть к этому словесному ханжеству! Норма-
тивная и не нормативная лексика - чушь какая-то!..
   Андрей Николаевич (подхватывает). И при этом переводят того же Бодле-
ра, свободно употребляющего такое, скажем, сверхпохабное  словечко,  как
"ля пинь"! Где в нашем государстве можно встретить такую поэзию? На  за-
боре и на стенке общественного туалета!..
   Татьяна. Сейчас такое печатают...
   Максим (рассудительно). Пресса - это стены и заборы  государственного
здания. И если само здание превратилось в гигантских размеров сортир...
   Татьяна. Да что с вами сегодня?.. Неужели нет других тем для разгово-
ра?..
   Уходит через холл, унося с собой приборчик  для  измерения  давления.
Поднимается по лестнице на второй этаж.
   Андрей Николаевич провожает ее взглядом и, как только она скрывается,
встает, быстро наливает себе рюмку коньяка и выпивает ее.
   Все это он проделывает так быстро, что Максим даже  не  успевает  его
остановить.
   Максим (ошарашенно). Дядя!..
   Андрей Николаевич (умиротворенно опускаясь в кресло). Когда у меня во
рту смердит валидолом, я чувствую себя почти покойником.
   Пауза.
   Андрей Николаевич (видит разложенные на столе бумаги). А  это  что?..
Рукопись?..
   Таня принесла?..
   Максим. Да.
   Андрей Николаевич. Зачем? Что им всем неймется: пишут, пишут!..
   Максим. Может быть, тебе лучше полежать?
   Андрей Николаевич (возмущенно). Да оставьте вы этот лазаретный тон!..
Давление!
   Магнитная буря! Расположение звезд! Лунные фазы!.. Мало ли что  могло
повлиять?..
   И каждый раз надевать похоронные личины, ходить на цыпочках, говорить
шепотом?!
   Максим. Ты преувеличиваешь...
   Андрей Николаевич (подхватывает). Старческая мнительность, да?..
   Максим (пожимает плечами). Не знаю, я не психолог.
   Андрей Николаевич. Психолог... Никогда не понимал этой науки. Мнения,
наблюдения, гипотезы - а как было шаманство, так и  осталось...  Кому-то
дано, кому-то - нет, и никакие книги, теории, никакая клиническая  прак-
тика здесь не при чем... То есть при чем, конечно, но для того, кому  от
природы дано.
   Встает из кресла и осторожно, стараясь не делать резких движений, на-
чинает прогуливаться по веранде.
   Во время этой прогулки как бы  ненароком  приближается  к  бутылке  с
коньяком и легким непринужденным жестом наполняет свою рюмку.
   В этот момент в холле появляется Татьяна.
   Татьяна (устало, почти умоляюще). Андрей!..
   Андрей Николаевич (быстро подвигает рюмку Максиму). А  это  я  вот...
Максиму...
   Максим берет рюмку, отпивает глоток.
   Андрей Николаевич (продолжает). Мою родную бабку  в  деревне  страшно
боялись...
   Колдунья. А по виду не скажешь: сухонькая такая старушонка,  волосики
седенькие, три зуба во рту... А как-то варили мы с ней варенье во  дворе
на костре в медн