Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
узами, преодолели разницу в социальном
статусе. В этой допотопной парочке, уединившейся в тепле высоко в горах
было что-то смешное и трогательное одновременно. Интересно, подумалось мне,
а как на это смотрит законная супруга?
Мы выпили по последней, и "сам" наконец подал знак отправляться на
боковую, пожелав нам доброй ночи. Он обещал утром отбуксировать нашу машину
и, если потребуется, послать за механиком. Нас слегка развезло, и мы
пребывали в блаженном состоянии, среднем, между усталостью и опьянением.
Коротышка проводил нас в спальню по замысловатому лабиринту коридоров - без
него мы бы там заблудились. Мы шли мимо множества дверей, расписанных
цветочным и звериным орнаментом. Нас разместили наверху - дом был
двухэтажный, - в прекрасной комнате, обшитой светлым деревом, с кроватью в
алькове, задернутом занавесями. Подушки были набиты нежнейшим пухом,
наволочки с вышивкой. Две грелки, спрятанные под пухлыми, как брюшко,
перинами, уже согрели простыни. На полу стояли меховые тапочки - большая
пара и маленькая. Элен от всех этих знаков внимания пришла в восторг и
удивилась, откуда они смогли хотя бы приблизительно узнать наши размеры.
Окна с двойными рамами были закрыты окованными железом ставнями, от
большой, облицованной синим кафелем голландской дровяной печи исходило
восхитительное тепло. А уж ванная комната была просто мечта: ванна походила
на маленький бассейн, хромированные краны сияли, натертый пол блестел и
приятно пах воском. Да, эти люди умели жить. Даже в дорогом отеле мы бы не
получили такой отменной комнаты.
Как я и опасался, Элен была чересчур возбуждена. Наше приключение и
цветистые комплименты Стейнера раззадорили ее. Едва закрылась за Раймоном
дверь, как она прижалась ко мне, будто в томном танце, стараясь поймать мои
губы. Вечная история: я шарахался от ее авансов, пугаясь их, и недоумевал,
почему столь утонченное существо позволяет себе так распускаться. Она
подтолкнула меня к кровати и опрокинула навзничь на перину.
- Элен, не сходи с ума, только не здесь, нас же услышат!
Довод был неудачный: ведь именно перспектива быть подслушанной или
даже застигнутой посторонними возбуждала ее.
Тогда я предпринял отвлекающий маневр.
- Ты не находишь, что я неважно выгляжу? По-моему, я постарел.
- Да, ужасно, я просто не решалась тебе сказать. Поцелуй меня скорее,
а то еще подумают, что ты мой папа!
Рука ее скользнула вниз по моим брюкам.
- О, я вижу, папочка у нас еще слаб.
Это было сильнее меня: всей душой я отвергал саму мысль о
совокуплении, но моя плоть неизменно голосовала "за". Я попробовал обуздать
эрекцию, мысленно переводя швейцарские франки во французские и затем в
доллары. Элен в постели бывала то хищницей, то голубкой: в первом случае
царапалась и кусалась, во втором была приторно-томной и медлительной. В ту
ночь в ней взыграла страсть. Она забилась в долгом, как церковная
проповедь, оргазме, корчилась на подушке, словно платила своим исступлением
нашему престарелому Казанове за гостеприимство. Не будь наслаждение у
мужчины так очевидно, я бы симулировал его, лишь бы избежать. Потом я
смотрел на капельки своего семени, стекавшие по ногам Элен, на исторгнутую
мною молочно-белую влагу, мою силу и молодость, растраченные впустую, и
гнев обуял меня. Из-за нее я скоро Превращусь в развалину!
Едва успев утолить свою похоть, моя милая вскочила и, совершенно голая
посреди жарко натопленной комнаты, принялась высмеивать хозяев. Тайком от
всех она записала все наши разговоры на диктофон и теперь дала мне
прослушать пленку. Покатываясь от хохота, она сыграла ужин в лицах,
изобразила, как Стейнер, "распустивший слюни дедок", копошился под столом в
своей ширинке, распространяясь о Востоке; как Раймон, "карлик, недоносок",
стучал по яйцу; не пощадила и меня , объевшегося и уснувшего за столом, не
пощадила и самое себя со своей болтовней и льстивыми восторгами. Выпячивая
попку, которая круглела над ляжками, точно второе лицо, взиравшее на мир
единственным глазом, Элен приплясывала, выделывала немыслимые па. Пародия у
нее получилась на диво виртуозная, и я не мог не рассмеяться, хотя мне было
чуточку неловко за ее неблагодарность и двуличность. Прыснув в последний
раз, она повалилась на наше ложе.
- Какой кошмар - сидеть безвылазно в этой дыре, в глухомани. Л дом-то,
ну что за безобразие - какая-то помесь домика семи гномов с борделем!
Я был потрясен: лично мне дом показался очень красивым. Стало быть,
моему вкусу нельзя доверять! Неужели я так ничему и не научился?
- И этот Стейнер, надо же так застрять в прошлом, мумия, да и только!
Хуже нет этих старых пердунов - не могут забыть свой шестьдесят восьмой год
и ничего другого знать не хотят.
Я хотел было возразить, но Элен, переплетя свои ноги с моими,
мгновенно уснула. Я надел на нее пижамную куртку, укрыл периной, поцеловал
в плечо. Она улыбнулась мне сквозь сон, улыбка была ласковая, полная
нежности. Если бы только она не доставала меня своим либидо, как все было
бы прекрасно!
Среди ночи я проснулся весь в поту, сердце колотилось, желудок
крутило: зря я так много пил и ел. Мае послышалось, будто где-то тренькал
звонок, тарахтел мотор, хлопали двери. Я зажег свет, зная, что Элен все
равно будет спать как убитая. На подушке остались мои волосы, я пересчитал
их. Потом в ванной долго разглядывал себя в увеличительном зеркале; в таком
каждая пора на коже выглядит кратером, а каждый волосок - длинной пикой.
Потери были налицо, и немалые. Я побледнел, осунулся; желтоватая кожа
кругами обтянула глаза, мышцы дряблые, по подбородку сбегала трещинка, как
будто время шаловливо царапнуло меня своей тросточкой. Да еще морщинка, та
морщинка в уголке левого глаза никуда не делась. И это я возвращался с
курорта! Меня несло к другому берегу. Годы накатывали на меня нескончаемым
приливом, разрушали миллиметр за миллиметром. Как бы мне хотелось быть
таким гладким, чтобы зеркала заглядывались в меня, а не я в них. Я ощупывал
себя, пытаясь определить, много ли от меня осталось, и силясь остановить
разрушение моих черт, которые осыпались повсюду, как песок. Я созерцал
картину стремительного разрушения, и меня брала оторопь. В тридцать семь
лет я чувствовал себя конченым человеком!
ПОД СНЕЖНЫМ САВАНОМ
Наутро нас разбудил скрежет лопаты за окном. Ярко светило солнце.
Зрелище из нашей комнаты открывалось столь же сказочное, сколь и печальное.
Дом, затерянный в еловом лесу, стоял, прислонившись к утесу - каменной
плите высотой в добрую сотню метров, впали виднелись вершины Альп - они
обозначали стены нашей тюрьмы. Куда ни глянь, глаз различал только белизну
во всем многообразии оттенков. Мороз придавал пейзажу какую-то кристальную
чистоту; на деревьях выросли снежные бороды, на водостоках - белые носы.
Сосульки сверкали на ветвях, словно огни святого Эльма. Снег искрился, его
блеск слепил глаза казалось, будто вся земля присыпана битым стеклом. От
этой идиллической картинки мне стало страшновато, и я порадовался, что
скоро ступлю на парижский асфальт. Мы были отрезаны от мира в этой ледяной
пустыне, в окружении неприветливой чащи.
Зато перейдя к другому окну, я обрадовался, увидев, как Раймон, в
длинных трусах и футболке, в тяжелых башмаках, надетых на шерстяные носки,
с губкой и ведром воды, мыл нашу машину - он отбуксировал ее сюда на
рассвете. Такой маленький, коренастый, свежевыбритый в, наверно,
благоухающий, он драил кузов, выдыхая клубы пара, и при виде его мне стало
весело. Решительно, я ошибся в нем вчера! Я оделся и спустился вниз, чтобы
поблагодарить его за услугу. Он был, судя по всему, в расчудесном
настроении, сообщил мне, что температура за ночь упада до минус двадцати.
Сказал, что вот-вот приедет механик. Наш автомобильчик сверкал никелем на
снегу, отмытый до блеска, - дорогая безделушка, причуда богатых горожан,
немного неуместная в этой обстановке. Но он был здесь, и мне стало как-то
спокойнее. Пусть он не готов пуститься в путь прямо сейчас - все равно.
Раймон принялся очищать скребком ветровое стекло; он уже успел покопаться в
моторе и полагал, что толчок мог повредить какую-то деталь. Механик,
заверил он меня, все исправит в два счета.
Затем, надев брюки, слуга подал нам завтрак, Мы поели одни за низким
столиком в гостиной. Где-то было включено радио, играла музыка - не то
Франс Галь, не то Мишель Полнареф, я не разобрал. Раймон, шустрый,
проворный, хлопотал, наполняя весь дом шорохами. Пока мы пили кофе, он
натирал пол, смахивал пыль с мебели, по комнате разлился запах воска и
меда. Вскоре пожаловал и "сам" в потертых джинсах и непромокаемых сапогах.
Господин Стейнер был небрит, нечесан, сутулился; мне показалось, что он
спал этой ночью не лучше меня. Длинный, как жердь, он будто не знал, куда
девать свой остов, когда выпрямлялся во весь рост, а свисавшие серые пряди
волос делали его похожим на какого-то облезлого гуру.
- Как, вы еще здесь? Куда девался вчерашний радушный хозяин - мы,
оказывается, мешали! Ему не терпелось нас выпроводить. Элен заверила его,
что мы, разумеется, уедем сразу же, как только починят машину.
- Поспешите, пока стих буран, это ненадолго.
Даже не попрощавшись, он оставил нас и отправился на лыжную прогулку
по снежной целине. По мне, так эта грубость была даже лучше: по крайней
мере, никто не притворялся. Он приютил нас на ночь; как говорится, пора и
честь знать.
Элен встала в скверном настроении, с сильной головной болью. Она ушла
наверх принять душ, а меня Раймон уговорил осмотреть дом. При свете дня
наше пристанище, утопавшее в снегу, выглядело прелестно, как кукольный
домик; казалось, будто зверек, свернувшись, выглядывает из-под пуховой
перины. Эта старая горная мыза с крышей, увенчанной высоким гребнем,
наводила на мысли об уединении и покое. Раймон был сама любезность -
странное дело, хозяин с утра стал мрачнее тучи, а угрюмый слуга, наоборот,
повеселел; он показал мне кухню, прачечную, чердак, где была оборудована
комната для отдыха, дал мельком заглянуть в спальни хозяина и хозяйки -
стало быть, они спали врозь, - сводил меня и в гараж, устроенный в бывшем
амбаре, где имелся полный комплект инструментов, блестящих, как новенькие,
и разложенных в образцовом порядке. Он расчистил от снега родник - струйка
застыла ледяным конусом. Раймон был неотделим от этого дома, даже говорил о
нем как о своем, я только и слышал: "наша резиденция, наш домик в горах";
он поспешал на своих коротких ножках, открывал передо мною двери, зажигал
свет.
Я бы искренне восхищался всем этим, но из-за давешних замечаний Элен
видел все, будто в кривом зеркале. Дом не грел меня, скорее раздражал. Я
слушал вполуха, как мой гид распространяется об оконных рамах, о резных
буковых наличниках, о ванильном оттенке внутренних переборок, о печи, в
которой когда-то пекли хлеб, а теперь плавили смолу. Если он думал, что
меня умилят все эти деревенские штучки, так мне их с лихвой хватило в
детстве! Во всей этой экскурсии случился только один не лишенный интереса
эпизод, который должен был бы меня насторожить: когда мы проходили через
кухню, Раймон показал пальцем на вделанную в стену панель в дальнем углу,
на которую я не обратил внимания.
- Там, в подвале, личный кабинет "самого", - пояснил Он и подмигнул
мне, как будто сказал нечто скабрезное.
Справа от панели я заметил большой ключ - он был на самом виду. Я не
нашелся, что ответить, и благополучно забыл об этом.
Вскоре приехал на мотосанях механик, неопрятный толстяк в анораке
поверх расстегнутой рубашки, и я подивился выносливости местных жителей,
которые выходят на улицу полуодетыми при температуре ниже нуля. Из-под
майки виднелась черная курчавая поросль на груди. Он тут же нырнул под
капот машины, а когда я подошел, едва поднял голову - и красная же у него
была физиономия! - чтобы поздороваться со мной. Заляпанные машинным маслом
штаны были ему велики и сползали. Меня эта неряшливость успокоила: ясно,
что он целыми днями возился с моторами и смазкой. Мне хотелось поскорее
уехать: к вечеру опять обещали снегопад. Механик, то и дело утирая нос
рукавом, немногословно поведал мне, что дорожная служба уже расчищает
шоссе, а связисты чинят телефонную линию. Я поднялся наверх предупредить
Элен и от нетерпения даже вынес наши чемоданы и поставил их на крыльцо.
Однако время шло, а мастер все копался в моторе и вытирал руки черной
тряпкой, торчавшей из кармана. Через каждые десять минут он просил Элен
сесть за руль и включить сцепление. Но наша красавица не трогалась с места.
Сам я ничего не понимаю в автомобилях, не умею даже повернуть ключ в замке
зажигания, и мы приставали к механику с расспросами. Он отвечал уклончиво:
то будто бы аккумулятор разрядился, то искры нет, то рулевая передача не в
порядке. Его медлительность бесила меня, порой мне думалось, уж не уснул ли
он. Элен больше опасалась, что этот тип мало что смыслит в своем деле.
Прошло больше часа, у нас зуб на зуб не попадал от торчания на холоде.
Наконец механик вынырнул из чрева машины и, впервые посмотрев мне в лицо -
мне, а не Элен, - тусклым голосом сообщил, что правое колесо погнулось, по
всей вероятности, когда машина въехала в сугроб, и надо менять ось. У него
в гараже такой детали нет, придется заказать ее в Понтарлье, Доле или
Беэансоне, где есть мастерские по ремонту автомобилей этой марки. К
сожалению, на дорогах заносы, а телефонная линия по-прежнему неисправна,
поэтому нужную ось он сможет получить не раньше завтрашнего утра, при
условии, что ненастье не усилится и он сможет сегодня до вечера связаться с
поставщиками.
Эт лавина новостей одна другой хуже сразила нас наповал. Элен даже
попыталась умаслить механика, предложив ему большие деньги, если он починит
машину сегодня до темноты. Тот, раздраженно поморщившись, заявил, что
детали у него нет и он не может сотворить ее из воздуха. "На нет и суда
нет", - отрезал он, и поговорка - тоже мне, кладезь народной мудрости! -
была, однако, более чем справедлива. Даже не вымыв руки, он укатил на своих
мотосанях.
И потянулось долгое, нескончаемое ожидание. Элен, ругая себя на чем
свет стоит, что не взяла с собой мобильный телефон - ей хотелось на
каникулах порвать всякую связь с Парижем, - ушла, вконец расстроенная,
обратно в комнату, не преминув по дороге снять трубки со всех телефонов,
чтобы убедиться, что гудка нет. Она все твердила, как ужасен этот дом и как
ей здесь не по себе. Я находил, что она преувеличивает, верно, просто
устала. Заносить в дом чемоданы мне не хотелось - я все еще надеялся, что
мы скоро отчалим. К обеду вернулся с лыжной прогулки Жером Стейнер; его
долговязую фигуру я увидел издали, размашистым шагом он скользил по снегу.
- Вы все еще здесь? Неужели вам так полюбились наши края, что вы не в
состоянии их покинуть?
Это уже было откровенное хамство. С высоты своего роста он смотрел как
будто поверх вас, и хотелось стать на голову выше, чтобы взглянуть ему
прямо в глаза. Он направился к машине, сел на водительское место, включил
сцепление и велел Раймону подтолкнуть сзади. На минуту во мне затеплилась
надежда, и я молил Бога, чтобы нетерпение и досада помогли там, где
профессиональные знания оказались бессильны. Стейнер бранился, колотил
кулаками по рулю, честил своего слугу, и я только диву давался, как быстро
давешний джентльмен превратился в ломового извозчика.
Наконец, потеряв терпение - мотор так и не соблаговолил завестись и
только чихал, - он вышел из машины со свирепым лицом, в сердцах пнул ногой
переднее колесо и, в упор не замечая меня, рявкнул Раймону, что машина
должна быть починена к вечеру во что бы то ни стало. Дурень-недомерок не
поспевал за ним и, запыхавшись, пытался на бегу объяснить ситуацию. Стейнер
скрылся в доме, громко хлопнув по очереди всеми дверьми. Меня в дрожь
бросило при мысли, что наш отъезд зависит теперь исключительно от коротышки
на побегушках. Он обещал отвезти меня в гараж, который был километрах в
десяти, но к часу дня погода резко переменилась. Северо-восточный ветер
принес тяжелые тучи, снова повалил снег, еще гуще вчерашнего, и ехать куда
бы то ни было на машине стало опасно.
Раймон, который, похоже, проникся ко мне симпатией, предложил
перекинуться с ним в карты у камина.
- Вы уж на "самого"-то не обижайтесь. Он нынче не в духе, с ним такое
бывает, пройдет.
Этот шельмец, когда он не говорил и не задумывался, здорово смахивал
на дебила со своей неизменной ухмылкой на лоснящейся физиономии. После того
как хозяин его отчихвостил, он стал мне почти симпатичен. Я с важным видом
толковал ему: мол, мы с Элен оба "не из простых", живем душа в душу, в эти
края нас занесло случайно, и нам необходимо как можно скорее вернуться
туда, где нам место, в круг людей деликатных, воспитанных, культурных. Он
кивал в ответ" повторял: "Да, мсье, мы постараемся", - но я так и не понял,
удалось ли мне его убедить. Когда он сдавал карты, я машинально поднимал
глаза и любовался танцем снежных хлопьев в свете угасающего дня. Я впервые
заметил, как красив падающий снег - он кружит в невесомости, не то что
дождь, который тупо подчиняется закону земного притяжения. Время от времени
налетавший порывами ветер бился в окна, снежные кристаллики шуршали о
стекло, оседали в уголках оконного переплета. Высокие ели колыхались,
словно их раскачивала невидимая рука, и я бы ничуть не удивился, если бы
эти полчища деревьев двинулись на нас и погребли под собой. Но дом стоял
прочно, не качался, не скрипел. Ковры, мягкие подушки, деревянные панели
сплотились в заговоре против разбушевавшейся стихии, образовав славный
островок уюта и комфорта. Только большие часы с маятником в дальнем конце
прихожей своим унылым боем напоминали мне детство и нагоняли тоску.
Когда мы начали десятую партию, раздался автомобильный гудок, хлопнула
дверца машины - это пожаловала Франческа Спаццо-Стейнер, супруга хозяина.
Она выехала из Лиона пять часов назад и еле добралась из-за метели. Это
была высокая, полная женщина - итальянка родом из Ломбардии, - с холодными
глазами; с ее появлением атмосфера в доме сразу изменилась. Мне эта дама с
первого взгляда не понравилась, она смотрела сквозь вас, будто не видя,
была немногословна, и о чем бы ни зашел разговор, при ней он быстро
иссякал. Нос у нее был прямой, тонкий, скулы высокие, волосы каштановые;
казалось, будто молодость вот сейчас, только что ее покинула, оставив
теплый отсвет, который так не вязался с ее чопорной миной. Женщина на той
узкой грани, что отделяет расцвет от увядания.
Кое-что в ее лице удивило меня: кожа на веках, ее было слишком много и
она складками лежала над ресницами, точно поднятые шторы на окне. Мне
невольно подумалось; а как она опускает их на ночь, когда ложится спать?
Меня хозяйка едва удостоила приветствием, отдала какие-то короткие
распоряжения Раймону и поднялась к себе в комнату переодеться. Лицо сл