Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
взять от жизни сразу все, что удастся. Она нашла ее в ванной перед зеркалом.
Приседая, хватая подругу за плечи и захлебываясь, Ирка немедленно с
наслаждением пересказала весь подслушанный разговор с прикрасами и
дополнениями.
- Вот так они тебя поделили, представляешь! - радостно заключила она,
жадно разглядывая следы огорчения на красивом лице.
К ее глубокому разочарованию, Света не только ни обиделась, но была
заметно польщена, легко и беззаботно смеялась и, видимо, чувствовала себя на
высоте. Это уязвило Ирку. Добрая по натуре, она все-таки ожидала большего.
Стараясь выжать еще какие-то упущенные возможности, Ирка с детской
жестокостью добавляла все более и более фантастические детали, казавшиеся
уже вконец нереальными. Но Света только похваливала Ирку за расторопность.
Вдруг, в самый интересный момент, она обернулась и беспечно спросила:
- А что это за крем у тебя?
Ирка остановилась в крайнем изумлении, словно ударилась лбом в
стеклянную стенку.
- Вот - крем, - наивно повторила она, но сердце ее застучало, глаза
сверкнули.
- Я хочу себе что-нибудь подобрать, - ласково и просительно протянула
Света, мгновенно оценив свой промах и твердой рукой выравнивая оплошность. -
Вообще-то я раньше не пользовалась, а теперь жарко и, наверное, надо...
Ирочка, ты так хорошо во всем разбираешься - помоги мне найти что-нибудь
подходящее...
Ирка мгновенно растаяла, открыла шкафчик с принадлежностями, и вскоре
две женщины самозабвенно разглядывали баночки, оживленно судача на
совершенно особом диалекте.
* * *
Праздничная ночь медленно перетекала в предутреннюю бессонную дрожь,
гости, позевывая, разместились там и сям с чаем и сластями, когда дверь
отворилась, и в гостиной появилось новое лицо.
- Николай Николаевич, с Новым Годом!
Вошедший сразу привлек взгляды своей необычайной фигурой огурцом, с
плавным расширением на уровне талии. Наверху возвышалась закругленная
голова, завершающая эту идеальную элипсовидную конструкцию. Голову, в свою
очередь, венчала седая, ровненько подстриженная челка, очевидно привнесенная
сюда из подросткового возраста и навечно украсившая эту запоминающуюся
личность. Однако, известное легкомыслие в оформлении головы составляло
только часть правды, ибо в целом фигура Николая Николаевича выглядела
необыкновенно солидно. Добавив сюда только достоинство хороших очков,
Николай Николаевич мог немедленно быть принят за профессора университета,
если бы не неприлично-простоватый его взгляд, которые некоторые находили
простодушным, а иные - глупым.
В русском обществе Николая Николаевича любили и охотно звали, потому
что с ним можно было оставаться самим собой, но, одновременно, не относились
к нему как к равному. В русском обществе сильна иерархичность: каждый
чувствует свое социальное место и играет в свои маленькие игры. С Николаем
Николаевичем это было не нужно. Кроме того, он многим помогал, хорошо зная
условия страны и свободно владея двумя языками. Только удивительным образом
и на английском, и на русском он говорил с одинаковым акцентом, так что
австралийцы принимали его за иностранца, а русские - за инородца.
Небывалая простота и легкость участия в чужих трудностях мало помогли
Николаю Николаевичу в завоевании достойного места в обществе, а, может быть,
и явились для него роковыми, ибо его не уважали. Николай Николаевич помогал
слишком легко и часто, слишком не ценил своих усилий, а это между нами как
раз и почитается за глупость.
Тем временем вошедший с достоинством поздоровался со всеми, только что
не расшаркиваясь, и, оглядев компанию, сказал:
- Я к вам на полчасика: решил, Ирочка, вас и Боба с праздничком
поздравить! Давайте расцелуемся! - и он трижды облыбызал смеющуюся Иркину
мордашку и довольного Боба, который, в свою очередь так же аккуратно и
смачно облыбызал его.
- Николай, у тебя Пасха на Новый Год наехала! - раздался голос Ильи.
- Я, Илюша, люблю традиции соблюдать. Мы, кто давно здесь, их бережем:
чем дальше от Родины, тем лучше в сохранности их надо пользовать.
На его оборот речи на лицах замелькали улыбки, а Николай Николаевич, не
замечая их, подошел к Илье и открыл было рот что-то сказать, но внезапно
разглядел через полумрак гостиной новую женщину. Она показалась ему столь
соблазнительной, что он остановился на полуслове и изумленно взглянул на
Илью:
- Какая красотка... Замужем?
- Такие не бывают замужем, - откликнулся Илья. - Ты старожил, Николай.
Она дочь Королькова Леонида...
- Конечно, знаю! Он в Дарвине мыкался, работал, где ни придется и
хлебнул порядочно. А что, семья к нему приехала?
- Света и ее мать, Нина Ивановна.
- Погоди-ка, погоди-ка... - Николай Николаевич что-то соображал, глаза
его зажглись интересом: - Мне Леня рассказывал, давно... - начал он с
солидной допропорядочностью, - жена его имела роман. А потом это всплыло, ну
он тихий, конечно, обида, а он терпит да прощает, только, говорит, ты решай
что-нибудь, потому что так невозможно нам счастье поддерживать. Ждал он,
ждал и дождался. Она, как прошло такой жизни пол-года, из дома-то его и
выгнала! "Иди, - говорит, - я с другим теперь буду счастье строить. Ты -
недотепа, что моему ребенку дать можешь!" - приглашая разделить его чувства,
улыбаясь, докончил Николай Николаевич - в точности так, как многие,
рассказывая печальные истории и ужасаясь подробностям, случившимся с
другими, не могут, хоть и в самый последний момент, скрыть удовлетворенной и
радостной улыбки, пусть и еле заметной.
- Ай да тетя! - расхохотался Илья. - А мы-то все наоборот представляли!
Услышав его радостный смех, подошла Света, взглянула задумчиво и томно.
Она присела на высокий стул, так что ее длинные ноги протянулись перед лицом
мужчин.
- Светочка, это Николай Николаевич - наш русский "австрал".
- Можно просто Коля, - предупредительно заерзал тот, не в силах
оторвать глаз от молодой женщины.
- Еще одна жертва, - ехидно шепнула Ирка новенькой Оле. Женщины
опустили глаза, помолчали. И вдруг обе враз сказали:
- А кто хочет еще чаю?!
Послышался смех. Оля встала и вышла из комнаты, а Ирка, не моргнув и
глазом, воскликнула пылко, даже привскочив со стула:
- Николай Николаевич, а что это за история вышла с вашим родственником
Тропишиным? Мне тут Галина Львовна по телефону так сумбурно
объясняла-объясняла, я ничего не поняла. А мне страсть как любопытно! - она
многозначительно обвела всех взглядом, довольная, что смогла завладеть
всеобщим вниманием, к тому же так ловко переменив тему.
Все встрепенулись, а Николай Николаевич нахмурился, но, приосанившись,
начал:
- Расскажу вам новогоднюю сказочку, перед тем как вы пойдете спать,
хе-хе. Я прожил тут почти всю жизнь, и мой троюродный брат тоже осел в
Австралии. Живет здесь с семьей, на хорошем счету всегда был, солидный
человек. Несколько месяцев назад он бумаги с работы взял домой - поработать,
он так делал и раньше. Да и все сотрудники часто работают дома
дополнительно, чтобы перед начальством выслужиться. Время свое личное
тратят. И вот, после семнадцати лет работы в этой компании его обвинили, что
он - русский шпион и бумаги брал домой, чтобы в Россию пересылать. И не
только у него дома, а и у меня! - мы с женой весь дом обшарили - нашли
подслушивающие устройства! Весь потолок в шнурах и проволоке был под
настилом. Это почему же такое? А потому, что мы русские, вот почему! Я тогда
не вынес и статью в газету поместил. В общем, осрамили нас всех. Мне брат
говорит, мы с ними семнадцать лет за руку здоровались, домами дружили, а,
теперь, говорит, опозорили меня на весь город, в газете написали имя мое. А
мне здесь жить! И суд, говорит, еще не кончился, а все уже пальцами
показывают: опять полно у нас русских шпионов!
- Волки позорные! - выдохнул кто-то.
Вспыхнула и погасла в подсвечнике последняя свеча, осветив
задумавшиеся, утомленные лица. Ночь безнадежно сгорала, испепеляя хлопушки,
шарики, бенгальские огни: шелуху, блеснувшую элегантым нарядом богача,
взятого напрокат в захудалой лавке. Праздника нет, костюм оказался дешевкой,
и надо приниматься жить. Тишина повисла в гостиной.
- Я чувствовала что-то такое, но не понимала, в чем дело, - сказала
Ирка тихо.
- Нормальная страна. Деньги есть и дом купить можно, а что еще человеку
надо! - изрек Саша.
- Мне иногда домой хочется... - Ирка от рассказа Николая Николаевича
неожиданно для себя опечалилась. - Я давно здесь живу, а все какое-то...
чужое.
- Плохое?
- Да нет... Именно не плохое - все хорошее, - она скривила мордочку, а
- чужое.
Николай Николаевич кивнул головой.
- Я прожил здесь жизнь и скажу, что ваше поколение - везунчики.
Двадцать лет назад на улице били в лицо, услышав не английскую речь. Я сам
был свидетелем. Да и много чему я был свидетелем, - прибавил он, нехорошо
меняясь в лице.
Неожиданно Анжела громко рассмеялась:
- Интересно, что бы ответили на это русские правозащитники - лауреаты
премий. Есть такие новые в России иконы. Вот потеха! Им теперь надо не в
России - на Западе объединяться и русских защищать!
- А в России не поверят... - заметила Света.
- Западная демократия существует для всех, - сказал Вадим, - но на деле
у нее одно качество для своих, а другое для чужих - двойной стандарт!
Шустер скривился. Многие отвернулись.
Вадим вышел в сад, где курила Лена.
- Где Динка? - спросил он.
- Спит. Я наверху ее уложила.
Вадим порылся в кармане.
- Вот ключи: разложи сиденье в машине, я принесу ее сейчас.
- Ты что, домой собрался?
- Конечно.
- Вот так всегда!.. - протянула Лена разочарованным голосом. - В кои-то
веки из дома вырвались, и вот - конец празднику!
- Что же тебе интересно здесь? - печально спросил он.
- Да все! Отличная компания. Ученые, художница, торговый атташе - тебе
мало?! Ты всегда недоволен! Лучше вернуться в Россию, зажить с мамочкой в
лесу и рассматривать чужую мазню на своих стенах? - сказала Лена с
негодованием.
- Все. Я устал. Хочу остаться один. Один!
- Ах, один! - вскинулась Лена, ища ссоры. - Ты серьезно?
В глазах ее ходили волны, появилась какая-то глубокая решимость, отчего
она вся подобралась и осунулась.
- Kонечно нет. Надо... подумать. Побыть одному.
- А я серьезно! Мне все надоело, все, все!
- Что происходит?! Ты мучаешься и меня мучаешь! - неистово закричал
Вадим и, вскочив с земли, сделал попытку обнять жену, но она вырвалась и
отвернулась. - Лена, я хочу видеть твои глаза: когда же мы поймем друг
друга?! В России мы измучились вместе ужасно!.. - вырвалось у него.
Рывком оглянувшись, Лена с минуту исступленно вглядывалась в лицо мужа,
как будто в недоумении.
- Ты, оказывается, измучился со мной!
- Слушай! - Вадим оробел, увидев ее лицо, но стараясь говорить
успокаивающим тоном, сказал: - Мы здесь больше двух лет и что же? Сначала
тебе понравилась страна, все было увлекательно. Я видел что ты повеселела,
оттаяла, и наши отношения наладились, ведь правда? А последний год мы опять
живем, как чужие.
- Опять спать! - вскричала она, рассмеявшись неестественно и немного
истерично. - - Ты вообще, кроме постели, ни о чем думать не в состоянии!
- Да побойся Бога! - воскликнул Вадим. - Это никогда для меня не было
главным! Но я чувствую, я знаю, ты не любишь меня!
- Да ничего подобного! У меня была тошнота... - заметалась она, - этот
транспорт, ты помнишь... я дико уставала!
Он напряженно ждал, а она замолчала, потом подняла сведенное судорогой
лицо и вдруг словно выплюнула:
- Если есть что-нибудь в этом мире, что я ненавижу, так это грязные
сучьи игры! Не выношу, когда ты лезешь ко мне с этим! И никогда, слышишь,
идиот, не смей задавать этого вопроса! - завопила она вне себя от бешенства
и ринулась к дому, но не добежала, а, передумав, бросилась к машине, села в
нее и, крикнув Вадиму: "Я - домой! Сам доберешься!", - прижала стартер и
вылетела со двора.
Вадим подошел к открытой двери на веранду, взглянул на осыпанный
стеклянными брызгами праздничный стол и нарядных людей, но вовнутрь не
вошел, а оглянулся вокруг.
Дом по самую глубину трубы опустился в густой мрак, населенной ночной,
тайной и пугающей жизнью. Чернота перевалила в распахнутые окна. Мохнатые
ночные тени, задрожав веками, приоткрыли серые глаза и осторожно
прислушались.
Стол, такой нарядный недавно, погас, осунулся, скорбя о разорении,
незаметно растеряв невозмутимо-плотскую, пышную красоту. Эти вазы, фрукты,
цветы! Золото и бордо, хрустальное позвякивание в праздничной, в вечной
жажде! Тонкая, нарастающая печаль... Ах, эти вазы, фрукты, цветы... и только
усталость и сомнение... Нет, нет, еще не все пропало! Мы здесь, мы пируем,
наша плоть жива и рвется вверх. В этом мощь: наверное Богу все равно, чего
больше в нас - физического или духовного.
Но цветы увяли, стол высосан, как белая кость, стеклянная ваза
неудержимо возвращается в песок, а от сочных фруктов осталась горстка сухих
косточек - крошечных зерен неизменно и неудержимо наступающих новых пиров...
Но день погиб, навечно, навсегда погиб. Лодочкой, качаясь, он взмывает
в небеса, скользит, плывет по бусинам минут, как фарфоровая безделка, но
быстро и страшно покрываясь узором распада, чернотой заливая борта. Умер
рассвет и умер закат, умер свет! - невозможный, неудержимый, летучий, как
страсть, как случайные надежды, как могучий и жаркий крик последней секунды
перед мраком, последний невыносимый зов - как вся жизнь что, лопаясь, звенит
в этом проклятом крике! Сейчас, сейчас упадет Тьма!
Когда же мой черед? Нет - не пора. Только усталость и сомнение... И
ничего больше. Нет места под этим небом все равно.
Глава 6
Когда мы с Леной ехали сюда, жизнь сулила перемены.
Нашей прежней жизни мы отдали весь свой душевный запас. В ворохе
неисполнимых надежд растворились наши усилия и наше терпение. Разочарование
осталось нам от прошлой жизни. Мы все хотели перемен.
Это и было как раз то, что мы нашли с Леной в новой стране. Здесь все
оказалось совершенно непохожим на то, к чему мы привыкли и от чего так
устали. Самые элементарные, но необходимые вещи, как оказалось, могли
решаться безо всяких усилий, не утяжеляя жизнь и не угнетая дух. Они заняли
подобающее им место - теперь мы попросту забыли о них.
Всякая мелочь в Австралии удивляла новизной: растущие бок о бок пальмы,
вереск и березы, непохожие ни на что электрические розетки, к которым
неизвестно как подступиться, змеи, иногда прыгающие на людей и газоны,
которые не засевают травой, а выстилают зеленеющими лоскутами почвы.
А вода, которая в этом полушарии закручивается в кране в другую
сторону!
А совершенно новые созвездия, словно ты сразу улетел на другую планету!
Мы не вылезали из зоопарков, изучали, ощупывали, удивлялись, вдыхая
новые запахи и вглядываясь в этот почти зеркальный для нас мир.
Лена совершенно преобразилась. От ее печалей не осталось и следа. Она
словно сбросила весь взрослый скарб, и в ней открылся добрый, солнечный
ребенок, не видимый, но угадываемый мною раньше. Это было самое чудесное
открытие в новой стране. Со мной теперь жило два светлых существа, и,
кажется, я не был в их компании посторонним.
Добыв на прокат маленькую машинку, мы отправились в путешествие под
звуки любимых всеми "Бременских музыкантов". Мы видели гейзеры и
сталактитовые пещеры, белоснежные пустынные пляжи, зеленый океан с плывущими
в нем китами, выход из огромных океанских волн самых крошечных в мире
пингвинов. Мы видели как огромные вараны промышляют под машинами в поисках
пропитания, а ковбои на родео пытаются удержаться на неоседланной лошади.
Вернулись мы через три недели и, кажется, вовремя, потому что Динка
стала засыпать в самых неожиданных местах.
А скоро для нее началась учеба на английском языке. В это же время мы с
Леной вспомнили, что кроме натуралистического интереса есть еще жизнь. Дома
замелькали газеты, испещренные объявлениями о работе. Мы вместе составляли
заявления, веером отсылали их и ждали ответа. Приняли к публикации мою
первую статью о живописи великих испанцев. Не отказали мне и в другом
журнале. Я перевел насколько статей на французский и отослал их во Францию в
знакомые журналы. Кое-что приняли и там. Вскоре выяснилось, что постоянной
работы нам никто предлагать не хочет, но на мои заработки мы можем жить.
Лена, как оказалось, ожидала все-таки большего. Наш уровень жизни был лучше,
чем в России, удобнее и полнее, но еще слишком близок к нему. Хотя, мне
казалось, это не зависит от самого достатка, а от наших собственных
привычек. Моя родная и нужная жена выслушала меня и согласилась: мы понимали
друг друга, нам хотелось быть вдвоем, она была ласкова, весела и заботлива.
По утрам она "выкапывала меня из норы", то есть залезала под мое
одеяло, покусывала за ухо, смешила, уговаривала "поскорее пожить". Сквозь
еще сонные веки я видел полыхающее австралийское солнце, слышал удивительные
вскрики бегающих по двору птиц. Мне ли было до сна! Лена включала музыку и,
делая завтрак, они с Динкой распевали хором. Между куплетами она смотрела,
встал ли я, и пела мне "оду": что-то фальшивое по мелодии, но сердечное по
словам. Я не умел ей ответить стихами, я валялся, раскинув руки, задрав
бороду вверх, я ждал, когда она придет снова. Она, конечно, знала об этом,
потому что в дверях скоро появлялось ее румяное лицо. Она улыбалась мне
чудно и долго, не спуская с меня веселых глаз, светящихся, похожих на двух
золотистых пчел. Мы снова любили друг друга.
В ней отвечало радостью все: красивые большие губы, припухлые от
природы, зазолотившиеся под сильным солнцем волосы и кожа, тоже ставшая от
легкого загара почему-то ярко-золотой. Я не мог оторвать от нее глаз.
Мы медленно завтракали, бестолково, теряя кучу времени, делали какие-то
дела, не в силах оторваться друг от друга. Счастливая Динка скакала между
нами, как заяц. С ней тоже произошла перемена - она стала еще более
свободной и открытой. Вот одно из ее писем, написанное бабушке на досуге от
изнуряющих наслаждений:
"Бабуля, любушка!
Мы с мамой и папой были на выставке. Там был трех-головый сторож, он
живет в прочном доме с надпесью: Академия всевсяческих наук. Это оказываетца
Цербер, он злющий-презлющий и нас чуть не заел и глаза у нево красные. А
вообще они, бабуля, рисовать не умеют.
Мы однажды на море нашли нефть (а у нас нефть - он) он идет на мясо
(т-о-р-ж-е-с-т -в-е-н-н-о идет). Мы его приманили крючком и сделали газ для
папиной пичятной машинки. Пичятные машинки работают при помощи газа. Еще мы
поймали собаку динго и зделали из нее шубу. Динго наелась яду и поет
заунывным голосом как дядя на пластинке, которому режут живот. Я тут ставлю
лавушки на скольских и шустрых кошек!
Послушай, у меня к тебе очень строгое письмо. У тебя от снега и
красново чая перепуталось все в голове. Я тебя спрашиваю, если ты такая
ОБРАЗ-ХНЫКА хватит шлятца, мчись к нам восвояси. Я очень по тебе скучяю и
вспомин