ррон блестит, как зеркало.
 - Это Катарина уезжает. Куда она уезжает, мне не
сказали. Я мог бы даже не знать этого. Катарина настояла.
- Прощай,- говорит Катарина.- Последний звонок... Помни меня...
- Всегда...- говорю я.
 - Она поворачивается и бежит к поезду, где ее ждет Краус
в мокром плаще и в берете. Она входит в вагон, и поезд тихо идет со станции.
 - Стоящий поодаль военный подходит ко мне. Я тупо гляжу
в землю.
 - Обняв меня за плечи, военный ведет меня к вокзалу по
пустому перрону.


Глава 5.

"РИО-РИТА".

 - Мы идем по ночной Семеновской. Катя молчит, я молчу.
Пофыркивая, летят редкие такси. Все я видел и все я здесь, на Семеновской,
знаю.
 - О прошлом поговорили. Теперь на вечер сходим. И то,
что впереди, мне известно, и то, что позади. Впереди налево, например,
метро Электрозаводская, направо по переулку - телевизионный театр, до этого
- театр Моссовета, а до этого - Введенский народный дом, где когда-то в
густом ночном саду я играл в казаки-разбойники, и в Чапаева, и в индейцев.
 - А вон впереди и школа огнями сияет, и доносится
танцевальная музыка. Слышно даже, как тенор поет по-английски "Хэвэн, ай эм
хэвэн...".
- Он поет, что он в раю,- говорит Катя.- Вы понимаете слова?
- Нет. Мы учили немецкий,- говорю я.
- Ваше поколение было совсем другое?
- Каждое следующее поколение хуже предыдущего,- говорю я.
- Вот как?
- А как же? Мы вам говорим, что вы хуже, а нам родители. И так последнюю
тысячу лет все хуже и хуже. Катя молчит.
- Стали много о поколениях болтать. То поколение, это. Все стали
воспоминания писать. Мальчишка переходит в девятый класс, пишет
воспоминания о восьмом. И все эпоха - эпоха косых воротничков, эпоха
галстуков-бабочек, эпоха песни "Ландыши". "Эпоха" - слово серьезное.
- А у вас было много женщин? - спрашивает Катя. И сама немного пугается.-
Вот вопрос, да?
- Были...- отвечаю я.
- Я задала дурацкий вопрос,- говорит Катя.- Можете смеяться.
- Я не смеюсь.
 - Я не смеюсь. Иду себе с девушкой на вечер. Свободный
человек. Ничем не занятый. Моложавый. Сигаретка во рту.
 - Вот и школа впереди. Тени проходят в коридорах, там,
где классы, которые, конечно, сейчас заперты, чтобы не прятались в них
парочки. Никто не подходит к окнам зала, так как в актовых залах высокие
подоконники. Все я здесь знаю наизусть. Все здесь истоптано моими ногами.
 - Все правильно. Но только когда мы вошли на школьный
двор, двери школы были уже заперты.

 - Мы стоим на пустом школьном дворе. Блестит вдали
табличка, но слов не разобрать.
- Опоздали,- говорит Катя.- Двери уже заперли.
- Пустяки,- говорю я.- Идемте. Голоса наши звучат негромко, по-ночному.
Катя мерцает своими глазищами. Она теперь совсем красивая.
 - Я беру ее за локоть и веду прочь от закрытых дверей,
вдоль стены со спящими окнами первых этажей.
- Через черный? - догадывается она.
- Ага.
- А почему вы мне так поздно позвонили сегодня? Случилось что-нибудь?
- С приятелями надо было потолковать.
 - Мы огибаем школу и идем по заднему двору рядом со
сваленными старыми партами и угольным шлаком. Из-за забора светят яркие
окна одноэтажных цехов ремонтного завода и освещают стену шк9лы с трубами
кухни, выведенными наружу.
- Ваши друзья хорошие люди? - спрашивает Катя.
- Настоящие.
- Что значит настоящие?
- Не знаю. Настоящие, и все.
- А я настоящая? - спрашивает Катя.- Как вы считаете?
- Осторожней. Тут гвоздей полно,- отвечаю я.
- Вы не ответили.
- Вы очень красивая. Катя, - говорю я. - Вам трудней всех.
- Да... - говорит Катя.
 - Я открываю скрипучую ржавую дверь, и мы входим на
черную лестницу, л пропускаю ее вперед, и мы поднимаемся по ступеням.
- Сказать вам? - останавливается она.
- Скажите.
- Я платье сшила специально для вечера.
- Покажите, - говорю я. Кирпичные стены. Ящики. Тусклый электрический свет.
 - Она распахнула плащ, и я увидел бальное платье,
короткое, топорщливое.
- Ну как? - спросила она.
- Платье что надо...
- Вам приятно?
- Что?
- Что я в таком платье?
- Ага... А вам?
- Что?
- Вам приятно, что мне нравится платье? Она кивнула и стала подниматься
впереди меня. Мимо лестничных ведер. Мимо ящиков и кухонного хлама.
- Стоп,- сказал я, когда она зацепилась плащом за гвоздь.
 - Начинаю отцеплять плащ. Когда я склоняюсь к плащу, я
чувствую, как она смотрит на меня сверху. Когда поднимаю голову, она
отводит глаза.
 - Мы отворили облупленную дверь и вошли в пыльную
темноту чердака, прорезанную косыми полосами звездного света из чердачных
окон.
 - Мы двинулись вперед, кланяясь белеющим стропилам.
- Осторожно, - сказал я.
- А что?
- Здесь раньше были кролики.
- Ой, кролики! - воскликнула она тихо.
- Что такое?
- Кролики, смотрите.
 - Она наклоняется к клеткам, в которых что-то белеет и
шевелится. Она подула сквозь проволочную сетку.
- И тогда здесь были кролики? - спросила она.
- Когда?
- Когда меня не было...
- Ага.
- А вы в них дули?
- Дул, а как же, - сказал я. - В хвост и в гриву... Я им капусту воровал.
- Из столовой? Да? Снизу?
- Нет... С огородов, за линией.
- А где там огороды? Нет там огородов.
- Эх, вы! Идемте покажу, хотите?
- Да...
 - Мы двинулись к чердачному окну, в котором мерцали
звезды. Я впереди, она сзади.
- За инструментальным заводом линия электрички, так? - спросил я,
оборачиваясь. - Так.
- А за линией - огороды, глядите. Я пропустил ее вперед, подал руку, и она
встала на неустойчивые кирпичи и выглянула в окно.
- Видите?
- Нет.
 - Я выглянул и увидел за линией веселые огоньки домов.
Окна горели и переливались.
- Здесь всегда были дома, - сказала Катя.
- Нет, - сказал я, - не всегда. Ветер ночной шевелит наши волосы.
- Знаете, - сказала она. - Мы пока шли здесь всюду и по лестнице...
познакомились лучше, чђм за весь этот день.
- Вы так думаете?
- Да... Вы сейчас совсем как школьник.
- Это в темноте.
- А вы не думаете, что мы только теперь познакомились?
- Думаю, - сказал я. - Думаю.
 - Она зашаталась на кирпичах и спрыгнула.
- Осторожно, - сказал я.
 - Она ударилась рукой и пискнула:
- Ой...
 - Засмеялась. Помахала рукой и сморщилась.
- Больно?
- Что вы, - удивленно сказала она.- Я счастлива...
 - И сразу исчезла где-то в темноте. Я шагнул за ней.
- Где же вы?
- Вот я, - сказала она.
 - Из темноты высунулась рука, которая искала мою руку. Я
взял ее за руку. Держась за руки, мы дошли до железной двери, толстой, как
в сейфе. Открыли дверь, и на чердак влетела дальняя музыка. Держась за
руки, мы вышли на лестничную площадку, и музыка кинулась нам в уши. Дверь
чердака закрылась за нами, как дверца сейфа, в котором как будто бы заперли
что-то самое лучшее.
 - Мы стоим некоторое время на этой маленькой чердачной
площадке, держась за короткие перила и чуть сутулясь, так как потолок такой
низкий, что до него можно дотянуться. А снизу шум, свет и вскрикивающая
музыка, доходящая сюда толчками.
- Как будто в космической ракете, - сказала она. - В сверхдальней. И мы
приземляемся. Правда? И нас встречают. А у них уже все другое. Потому что
прошло много лет. Правда?
- Не знаю. Не летал.
- А мы не раззнакомимся там, на Земле? - спросила она, поглядев на меня
сбоку круглым петушиным глазом.
- Нет. Не раззнакомимся.
- Алеша!
 - Мы с Катей оглядываемся на голос и идем через актовый
зал, полный народу. Яркие платья. Люди всех возрастов.
 - Женщина лет сорока улыбается, машет нам рукой, зовет.
Рядом с ней аккуратный старик. Мы подходим, я пожимаю руки женщине и
старику и целуюсь с ними. Мы разглядываем их, а они нас. Слышу невнятные
восклицания - их и свои:
- Ну как?
- Ничего?
- А как ты? Где ты?
- Владимир Сергеевич, как вы выглядите хорошо! Маша совсем молодая! Катя,
это Маша Кононова. Мы с ней учились, а теперь она сама учительница, а это
мой учитель по физике, теперь директор...
- Я знаю, - говорит Катя.
- А помнишь, Лешка, какая была квартира двадцать пять,- говорит
учительница, и лицо у нее растроганное.- Какая была квартира!
 - Она положила руку мне на сгиб локтя. А Катя стоит
рядом и не знает, куда девать голые руки. Она обхватывает себя за локти и
стоит, будто зябнет.
- Ты еще помнишь? - спрашиваю я.
- Ха - говорит учительница. - В ней все собирались перед войной и очень
всегда орали Бывало, идешь - с улицы слышно. Твоей девушки тогда и на свете
не было.
- Перед войной была, - говорит Катя.
- Да, правда, - говорит учительница.
- А теперь все стали старые - и я и Лешка, а школа все та же... Правда,
Алеша?
- Шли бы танцевать, - говорит директор, тревожно поглядывая на Машу.
- Я, Владимир Сергеевич, не умею, - говорит учительница Маша. - Лешка у нас
первый танцор был, а за всю школу меня один раз пригласил... Да и то я
отказалась.
- Идемте, Алексей Николаевич, - говорит Катя. - Будем танцевать.
 - И я киваю и улыбаюсь учительнице, и высвобождаю свой
локоть, и беру за локоть Катю, и веду ее танцевать. А учительница
продолжает улыбаться.
 - Радиола гремит. Танец веселый, ровный такой. Пары
танцуют легко, по-современному, и никто не толкается.
- Не люблю танцевать, - говорю я. - Только устаешь танцуючи.
- А зачем пошли танцевать?
- А как еще обнять девушку незнакомую? - спрашиваю я.
- Это называется флирт? - спрашивает Катя.
- Да, это называется флирт, - говорю я.
- Ах, я такая наивная! - говорит Катя. - А все мужчины - обманщики.
 - Я хохочу, и на нас поглядывают.
 - Музыка умолкает. Пары начинают расходиться. Только
Катя стоит неподвижно у края пустого круга и не снимает руки с моего плеча.
 - Я смотрю ей в глаза.
- Так и будем стоять? - спрашиваю я.
- Подождем следующего танца, - отвечает Катя.
- Прелесть вы, - говорю я. - Вам это, конечно, говорили.
- Да.
- Кто?
- Ты...
- Что-то у меня голова кружится, - говорю я, - немножко.
- У меня тоже, - говорит Катя.
- Внимание! - громко говорит репродуктор над сценой.- Дорогие друзья!
Радиоузел школы четыреста двадцать семь приготовил для вас сюрприз. Мы
подобрали танцевальные пластинки по годам. Для каждого выпуска танец под
мелодию самую популярную в год выпуска.
 - В зале начинают хлопать. Смеяться.
- Начинаем танцы всех выпусков, - говорит репродуктор. - Передаем модную
песенку сорок первого года - "Рио-Рита"... Приглашаем на танец наших
друзей, выпускников 1941 года, первого выпуска нашей школы...
 - Щелчок. Вступление. Тишина. Музыка. Все захлопали.
 - Пошла музыка. Старая, полузабытая. Печальный
фокстротик, почти полечка.
- Пошли, Катя.
- Вы сорок первого?
- Да.
- Пошли.
 - Танцуем мы с Катей.
- Печальный джазик, не правда ли? - говорю я. - Раз-раз... раз-раз...
- Никто не танцует, - говорит Катя. - Почему?
- Раз-раз,- говорю я.- Печальная песенка.
- Алексей Николаевич, что с вами?
- Знаете, Катя, как называется эта песенка? "Не бегай по чердакам" она
называется...
- Алексей Николаевич!..
- Ах, легконогая лесенка... песенка вокзала... Вы замечали, что крик
паровозный похож на бабий? А, Катя?
 - Катя молчит. Я улыбаюсь и разговариваю:
- Ах, здравствуй, Москва. Какая ты старая стала... как постарели, поблекли
девочки из нашей школы... Сколько вам лет? Двадцать четвертого года
рождения? Понятно...  - Из вашего класса пять мальчиков в
живых? А из нашего двое. Вы давно демобилизовались? В прошлом году? В
1946-м?
- ...Я в сорок шестом поступила в школу, - говорит Катя. - В пятьдесят
шестом закончила... Потом в институт поступила, не сразу... Какой болван
придумал эту затею с танцами по годам?
- Пойдемте, Катя.
 - Раздаются аплодисменты. Это потому, что музыка
окончилась, а мы не слышали.
- Пойдемте, Катя.
 - Нам хлопают со всех сторон.
- Пойдем... А куда?
 - Мы идем по скрипучему коридору, сзади в дверях
аплодисменты гремят. Потом мы спускаемся по каменной лестнице.
- Куда мы идем? - спрашивает Катя. - Почему мы одни танцевали?
- Я покажу вам, где остальные из нашего класса, - говорю я и подвожу ее к
стеклянной двери учительской. - Смотрите.
 - Я прикладываю руку козырьком и прислоняюсь к стеклу.
Катя делает то же самое.
- Видите? - говорю я. - Они все в учительской...
- Где? - спрашивает Катя.
- Вон на доске... На мраморной, - говорю я. - Приглядитесь. Там все фамилии
золотом выбиты. Весь список двух классов сорок первого года выпуска.
 - В лунном свете, если приглядеться, белеет доска с
надписями. Но доска висит боком, и слов не разобрать.
- Вижу.
- Катя, мне пора домой... У меня завтра трудный день.
-Хорошо... Проводите меня...
- Не обижайтесь.
- Нет.
- Детка, простите меня. Я немножко сдрейфил.
- Я понимаю.
- Только сейчас понял, что мое детство и юность... в общем молодость... это
уже история.
- Вы хотели о чем-то поговорить со мной серьезно?
- Я передумал, - сказал я.


Глава 6.

ЛУНА НАД БЛАГУШЕЙ.

 - Вот разговор, который я записал потом со
стенографической точностью.
- Можно я вам скажу... - она запнулась, - комплимент?
- Что?
- Я вот думала иногда, вот что в вашем поколении привлекательно? Вот
попросту... Можно о поколении?
- Валяйте.
- Я раньше думала, может быть, вы покоряете комплиментами. И это есть. А
женщине это всегда приятно. Вот вы утром сказали - плащи в грязь, под
ноги... Сейчас этого не говорят. Сейчас под ноги кидают только обертки от
мороженого.
- Не в этом дело.
- Конечно. И я говорю, не в этом дело. Всему этому можно научиться. И место
уступать и целовать руку. Вы целуете руки женщинам?
- Ага.
- Я так и думала. Не это действует. Знаете, что действует?
- Что?
- То, что вы все боитесь разлуки. И замолчала.
 - Крепко она меня поддела. Мне это даже в голову не
приходило.
- В этом что-то есть, - говорю я, а сам чувствую. - Есть! Есть!
- Вы поэтому и встреч боитесь.
- Занятно, - говорю я. - Каждая встреча - это потенциальная разлука. Вы это
имеете в виду?
- Сейчас боятся драм, скандалов, а вы больше всего боитесь разлук. Это
женщина сразу замечает. Разлук сейчас не боятся. Расстаются легко. А вы
боитесь.
- Слишком их было много. Сердце не выдерживает.
- Так надо же дополнять! Надо не бояться встреч, как мы, и надо бояться
разлук, как вы. Тогда все будет хорошо.
- Вы умная девочка.
- Знаете что! - сказала она и добавила: - Может быть, я старше вас! Женщина
всегда знает, чего хочет, а мужчина никогда не знает. Главный недостаток
мужчин, - сказала она задумчиво и важно, - что они как петухи...
Откукарекал, а там хоть не рассветай... Покричал, доказал свое "я", смотрит
- не о том кукарекал... Его, например, просто тянет к женщине, а он говорит
"люблю"... Он любит, а говорит сдавай дружить" и так далее... Он хочет
наукой заниматься или искусством, а добивается денег или, наоборот: хочет
денег, а занимается искусством и так далее... Вам лишь бы доказать свое
"я". Как купцы из Островского, честное слово. А себя никто из вас не знает.
А женщина себя знает.
- А какой главный недостаток женщин? - спрашиваю я, дождавшись, пока она
кончит. - Знаете?
- Какой?
- Склонность к торопливым обобщениям, - говорю я. - Это мне одна женщина
сказала.
- Чепуха. Просто мы ориентируемся быстрей.
- Тот, кто ориентируется, тот не любит, Вы просто не любили никогда.
- Это вы не любили... - сказала она. - Что вы на меня смотрите? Не любили,
и все. Я говорю правду. Вы просто боялись разлуки. А если бы ее не было?
Еще неизвестно, остались бы вы с Катариной или нет.
- Полегче. Не так категорично.
- А вот Шурка любила вашего отца. Это сразу видно. И может быть, вы ее
любили, только она была старше вас.
 -  - ...ДОГАДАЛАСЬ ПИГАЛИЦА - ПОДУМАЛ
ОН СО СТРАХОМ И МЫСЛЕННО ВЫРУГАЛСЯ... - ЗАЧЕМ Я ВСЕ ЭТО НАБОЛТАЛ?..
- А то, что вы боитесь разлук, это хорошо, - сказала она. - Значит, если
будет любовь, она будет верная.
- А я еще хотел вас поучать... - сказал я.
- Ничего вы не хотели поучать, - сказала она. - Вы хотели понравиться...
произвести впечатление.
- Между прочим, - сказал я скрипучим голосом. - Я тоже не люблю, когда меня
поучают!..
- Опять вы не то говорите. Вы не поучений не любите, а искренности.
- Знаете что? - сказал я. - Нам обоим пора по домам.
- Тише, - сказала она. - Тсс...
- Почему?
- Тише...
 - Какой-то долговязый парень посмотрел на ночное небо и
крикнул шепотом:
- Анюта... живей!
 - Анюта вышла из-за угла и остановилась. Парень
посмотрел на нее и затянулся дымом сигареты. Анюта глубоко вдыхает ночной
воздух. Разглядывает задворки школы о кучами шлака возле котельной, старые
парты, забор, из-за которого торчат косые крыши цехов.
 - Я только сейчас вспомнил, что я ее даже не заметил на
школьном вечере. Катя берет меня за рукав, и мы отходим в тень. Выйти нам
уже невозможно. Одна надежда на то, что ничего не будет слышно.
 - Волосы Кати касаются моей щеки.
- Хорошо бы, если бы было слышно... - говорит она мне на ухо.
- Садитесь... - доносится голос парня. Катя немедленно высовывает нос.
Оторвать ее от зрелища невозможно. Положение, мягко выражаясь, щекотливое.
Теперь мы уже не совсем невольно свидетели. "Анюта, - мысленно возопил я, -
Анюта, веди себя прилично, Анюта, не подведи..."
 - Анюта опирается на руку парня, взбирается на старые
парты и садится, свесив ноги в черных туфлях-лодочках.
- Совсем светло, - говорит она. Музыка доносится сюда еле-еле, и Анюта чуть
мурлыкает песенку шестьдесят первого года, совсем веселую джазовую песенку,
означающую, что ночь уже кончается. Они там наверху, в актовом зале, уже
дотанцевались до шестьдесят первого года. Значит, осталось три каких-нибудь
танца, и наступит родимый шестьдесят четвертый год. Год, когда я потерял
веру в себя, в свои способности и в то, чем я занимался последние годы. Я
слушаю песенку, и мне сейчас уже как-то не до приличий. А что? Посмотрим,
как выглядит типовое свидание в шестьдесят четвертом году. Граждане, век-то
уже кончается, последняя треть пошла, Анюта, не подведи, Анюта, не
показывай типовое свидание.
 - Анюта обхватывает себя за тонкие локти. Парень
накидывает на нее свою куртку, и она принимает ее зябким движением плеч.
- Толич, почему мы сюда пришли? - спрашивает Анюта.
- Вы красавица, - говорит Толич. - Как я этого раньше не замечал! Она
улыбается.
- Теперь заметили?
- Еще бы, черт возьми! - говорит Толич и ерошит волосы. - Сейчас я вам
подарок сделаю.
- Какой?
- Сейчас... Глядите туда, - Толич кивает на забор, на косые крыши цехов. -
Сейчас я скажу: раз... два...
 - Толич останавливается.
- ...Три, - говорит он.
 - Над забором появляется слепящий край лунного диска.
- Ой... - говорит Анюта и зажмуривается. Помаленьку выползает луна. Глаза
парня Толича широко открыты.
- Здравствуй, луна, - говорит он. - Здравствуй, визитная карточка ночи.
- Здорово, - говорит Анюта и смотрит на Толича.
- Я, конечно, не умен, - говорит Толич. - Но я чертовски талантлив. Анюта,
это ирония. Я вас завлекаю.
 - Анюта не отводит глаз от Толича и тихонько улыбается.
- Толя... - говорит она. - Какой вы еще мальчик! Не обижайтесь.
 - Она протягивает ему руку и спрыгивает с парты.
 - Потом они уходят со школьного двора.
 - Вдалеке на улице затихают их голоса.
- ...Я еще не умею с вами разговаривать, - доносится голос Толича. -
Понимаете? Я не волшебник, я только учусь...
 - Мы выходим из укрытия и усаживаемся на их место.
 - Лицо у Кати печальное.
- У всех одно и то же, - говорит она. - А потом они распишутся. Или так
будут жить. А потом у них кто-нибудь родится, и опять будет то же самое.
- Пошли домой, Катенька, - говорю я.
 - Нет, - говорит она. - Я еще с вами побуду.
 - Зачем?
 - Расскажите мне про разлуки.
 - Зачем?
 - Вам станет легче. Отделаемся от этого дела.
 - Идет, - говорю я. - Пора от этого отделываться.



Разлука 1.

ШУРКА-ПЕВИЦА.

 - Свист и скрежет огромного пространства врываются в
нашу квартиру. Это я у себя в комнате настраиваю новенький приемник. Мама
сидит в столовой одна, опустив голову. Отца нет.
 - Раздается звонок в дверь. Я поднимаюсь и бегу к дверям.
- Папа пришел, - бросаю я на ходу. Мама поднимает голову и смотрит в
коридор.
 - Я отворяю дверь и отступаю назад. Это пришла Шура,
нарядная и красивая.
 - Мама побледнела и встала со стула. Шура медленно пошла
к ней и остановилась.
- Николая Се