Михаил Анчаров
   Теория невероятности

   Глава 1.

СКЛОЧНАЯ ШКОЛА.

 - Этой весной у меня наступила пора любви. Я совсем
юный. Мне сорок лет. Когда в сорок лет человек вдруг решает, что наступила
пора любви и весь переполнен желанием всучить кому-нибудь пылающее сердце,
это означает, что какие-то жизненные неудачи, крах, может быть, вытряхнули
его из нормы.
 - Нет. Личной неудачи у меня не было. Просто
потому, что личные неудачи предполагают личную жизнь. А личной жизни у меня
не было. Поэтому по личной части у меня все в порядке. Я удачник. Я миновал
все личные конфликты эпохи. У меня не было конфликтов с женой, которая бы
стремилась к яркой жизни, потому что жены у меня не было, а яркая жизнь
была. По крайней мере на мой вкус, может быть, несколько субъективный. Рос
я хотя и в эпоху легких разводов тридцатых годов, однако нашей семье не
дали развалиться добрые люди и мои родители, которые тоже были добрыми
людьми. У меня не было склок с теперешним молодым поколением, которое
годится мне в сыновья. Попадались, конечно, сладкоречивые подонки,
энтузиасты на секунду, неблагодарные хапуги, жадненькие любители чужого, но
это так и называется - подонки. С поколением в целом отношения у меня
складывались удачно. Подрастающая мелочь (мои подчиненные) ко мне тянулась.
Мы друг друга не обижали. Может быть, потому, что я не стремился показать
им, что я хороший, а они не очень. Я давал им возможность оглядеться. Нам
же давали возможность оглядеться, когда мы еще были юными и роскошными.
Почему было не повторить этот эксперимент? Он ведь оправдался на войне.
 - На войне я не совершил ничего особенно героического,
но я не прятался, а воевал. Несколько наград. Все. Я не могу назвать себя
скромным - ого-го! - но не поминай войны всуе.
 - Чем же была заполнена моя жизнь? Работой. Не то чтобы
я любил преодолевать трудности. Я вообще считаю, что, за исключением
внезапных бедствий, любые трудности - это значит не то делаешь, не там
ищешь, нет конструктивной идеи или не хватает эмпирики, опыта. Я так
считаю. А мало ли как я считаю! Вряд ли кому-нибудь это интересно. Мне было
интересно работать.
 - И вот работа, которой я жил все эти годы, лопнула. Да
так крепко, что я решил уходить. Вообще уходить из этой области. Не то
чтобы я боялся неудач, вся моя работа в основном состоит из неудач, такая
моя работа. Но тут не только лопнула работа, лопнуло что-то во мне самом.
Надо уходить. Надо искать что-то другое, какой-то другой интерес. Может
быть, я себя не разгадал, может быть, моя стезя - это вовсе не работа, это
вовсе любовь, скажем.
 - Подумав так, я влюбился. Я вдруг полюбил всех женщин
сразу, а ведь это нельзя, но не мог с собой ничего поделать. Больше того. Я
влюбился не только в женщин, но и в дома, в собак, в воздух, в афиши. К
мужчинам у меня двойственное отношение, но я думаю, что их положение не
безнадежно, со временем они могут рассчитывать на мою любовь. Детей я любил
всегда.
 - А ведь раньше, до краха своей работы, я любил только
идеи и законы. Я любил блеск мысли и не обращал внимания на ее носителя.
Вероятно, потому, что сам блеском мысли не отличался, хотя считался
человеком умным и эрудированным, думающим и результативным. Думающим! Знали
бы вы, чего мне это стоило. Я думаю с такой натугой, с какой, вероятно,
снежный человек обучался бы писать. Я, наверно, даже шевелю губами и
подвываю. И что самое обидное или, быть может, поразительное, это то, что
все мои научные достижения, удачи (у меня иногда бывают удачи, несмотря на
то, что я занимаюсь наукой), все они не были прямым результатом моих
размышлений, а приходили, как мне кажется, каким-то диким способом. Митя,
есть такой дылда,- он работал безошибочно. Он наблюдал, делал выводы, они
подтверждались. Вот кому я завидовал! Ну, правда, в случае удачи я шел
несколько дальше, чем он. У нас были отчетливо установившиеся отношения. Я
вызывал у него ненависть, а он у меня скуку. Впрочем, это никакого
отношения не имеет к любви.
 - Вернемся к проблеме. Человек бьется за то, что у него
отнято. У нас, у довоенных мальчишек, оставшихся в живых, война отняла
ласковую школьную романтику.' Поэтому тот, кто не струсил, ищет ее всю
жизнь. Предсказываю необычайно пышное цветение романтики, если ей на этот
раз не помешает какая-нибудь дикость. Что такое романтика? Это тоска по
великому. Она же стимулирует его появление. Потому что вырабатывает чутье
на великое. Некоторые думают, что романтика - это ложь. Неверно. Романтика
- это отдаление от предмета на расстояние, достаточное для его обозрения.
 - Я слишком пригляделся к своей работе, чересчур
уткнулся носом в нее, я перестал видеть ее на расстоянии. А работа без
нравственного оправдания ее - бессмыслица или жестокая необходимость - что
угодно, только не призвание. Надо было посмотреть на нее издалека. Съездить
куда-нибудь на далекое расстояние? Но куда? Можно было бы слетать на Луну,
но это пока неосуществимо, хотя все последние годы мне казалось, что это
вот-вот случится и что я буду этому косвенной, небольшой, но все-таки
причиной. Я не мог въехать в будущее и оттуда поглядеть на свою работу, но
мне как-то не приходило в голову, что можно сесть в такси и въехать в
прошлое.
 - Эта идея пришла Ржановскому. Я ему сказал:
- Все, Владимир Дмитриевич. Биология моя не работает,- стучу я себя по
лбу.- Я - бездарь.
- Загордился. Все сам, сам. Поразить меня хочешь. Вот и зашел в тупик. А из
тупика один выход - назад. Вернись к исходному пункту, откуда у тебя
зародилась идея, и оттуда погляди на то, что делаешь.
 - А я ему сказал:
- Нет, Владимир Дмитриевич, историю техники я знаю, не поможет. А он мне
ответил:
- Щенок. Не историю техники ты знаешь, а историю успехов, историю того, что
осуществилось.
 - А я ему сказал:
- А разве это не одно и то же, Владимир Дмитриевич?
 - А он мне ответил:
- Не люблю малограмотных. Идея при ее зарождении всегда богаче исполнения.
Исполняют только то, что жизненно, что осуществимо в тот момент. И оттого
уходят в сторону. Но, сделав виток, спирали снова оказываются над исходной
точкой, только порядком выше. Нельзя этому сопротивляться. Это все равно,
что мешать электрону при соответствующих условиях перескочить на другую
орбиту.
 - А я ему сказал:
- Де Бройль предлагает другую модель.
 - А он мне ответил:
- Не люблю уклончивых. Разговор не об этом. Садись в такси и поезжай.
 - А я его спросил:
- Куда?
 - А он мне ответил:
- На Благушу.

 - Почему я сам до этого не додумался? Не знаю. Когда
Митя с веселым смехом предложил испробовать на его модели мою схему, я с
веселым смехом согласился. Вика помчалась звонить Ржановскому. В
наступившей тишине был слышен стук ее каблуков по коридору, где еще не
успели проложить каучуковые дорожки. В наступившей тишине было слышно
кряхтенье Митиной оравы, которая перетаскивала на второй этаж тяжелый
кабель.
 - Я не имел права этого делать. И если бы это предложил
не Митя, я бы, конечно, отказался. Митя так и говорил о моей схеме:
"Маниловщина, маниловский мост через пруд, мост, который никуда не ведет".
Но я-то догадывался, куда ведет этот мост.
 - Если бы еще Ржановский был на месте, оставалась бы
надежда, что хоть тему-то не закроют. Но старик невылазно сидел у себя в
Кунцеве. Да он бы и бровью не повел, чтобы отвести надвигающуюся беду.
Ржановский вообще-то считал, что все, что может быть разбито учениками
Семенова, должно быть ими разбито, так как это стимулирует дальнейший
поиск. Поэтому из каждой схватки возникали докторские диссертации учеников
Семенова, а ученики Ржановского потом топтались в приемных комитетов с
просьбами насчет сроков и смет.
 - Поэтому школа Ржановского считалась склочной школой.
 - Ну, правда, в случае удачи школа Ржановского проходила
несколько дальше школы Семенова.
 - Не надо объяснять, чьим учеником был Митя. С веселым
смехом Митя предложил испытать мою схему. С веселым смехом я согласился.
Вика помчалась звонить по телефону. Четыре часа ушло на монтаж - соединяли
мое чахлое изделие с Митиным кровопийцей. Три минуты ушло на испытание.
Включили. Великий Электромонтер Сявый сел в угол возле ведра с окурками.
Загудело. Испытания кончились. Так же, как и большинство испытаний за
последние десять лет. Не надо объяснять, как они кончились. Данте считал,
что в аду воняет серой. Он ошибался. В аду воняет горелой резиной.
 - После этого приехал Ржановский и прогнал меня на
Благушу.
 - Ржановский всегда приезжает "после этого".

 - И вот шел я к Благуше и думал, что Памфилий, Гошка
Панфилов - поэт Панфилов, который хотя и виделся с Ржановским несколько
раз, а, видимо, лучше знал его, чем я, знакомый со стариком всю жизнь. При
каждой встрече он ругался с Ржановским, вернее ругался Памфилий, а
Ржановский молчал и не мешал ему ругаться. Памфилий сказал:
- Несмотря на то, что академик Ржановский физик, он культурный человек. Он
догадывается о том, что смутное и дикое состояние души, которое принято
обзывать хлестким словечком "тоска", есть штука важная, хотя и неприятная.
Несмотря на то, что он в свое время первым признал кибернетику, он теперь
не торопится объявлять поэзию "средством информации". И слова Тютчева о
том, что поэт, то есть лирика, "не змеею сердце жалит, а как пчела его
сосет",- для него не пустые слова. Если он и может принять версию о том,
что лирика - это информация, то прежде всего как информация о состоянии
души человека, ищущего отклика у себе подобных. Он догадывается, что лирика
есть постановка важных, иногда огромных задач без указания средства к их
осуществлению.
- Ну и что? - спросил я.
- Вот почему он тебе советовал съездить на Благушу. А ты не понял. Еще он
сказал:
- Ты всегда отличался недогадливостью. Это простительно вашему дылде Мите,
а не тебе, творческому человеку.
 - Памфилий вообще физиков за людей не считает. Он
утверждает, что образовалась целая когорта физиков, которые удирают в
лаборатории, в "ящики", чтобы укрыться от проблем жизни под видом
приближения к этим проблемам. Башня слоновой кости с кондиционированным
воздухом. И что это скоро обнаружит себя отсутствием больших идей
миропонимания.
 - И вот я вылез из такси и пешком, зажав в кулаке
нейлоновый берет "болонья", приближался к Благуше.
 - И в мозгу у меня колотились забытые названия -
Семеновская застава, Щербаковка, Мейеровский проезд, Покровская община,
Введенский народный дом...
 - Я шел через Покровский мост, но не тот маленький
каменный мост, через который проходили трамваи - третий, четырнадцатый и
еще какие-то, а через холодный мост для машин и троллейбусов.
 - Мост мне показался холодным потому, что позади меня
шло семейство - отец, мать и сын, и отец говорил со сдержанным гневом и
глубокой горечью:
- До тех пор, пока отец не спустит с него штаны и не выходит его ремнем, до
тех пор не будет толку.
- Он этого дожидается! - говорила мать.- Смотри, он же дожидается этого!
 - Сыну было лет пять, и лицо его не было полно ожидания
того, что его выходят ремнем. Мать ошибалась.
 - "Вот еще детей у меня нет",- подумал я.
 - Это потому, что я представил себе, что я почувствую,
если ихний сын возьмет меня за палец. Я прибавил шагу, чтобы не
оглядываться на мальчика.
 - После многих лет затворничества я обнаружил, что на
улицах хорошо.
 - Я шел с отчетливой мыслью, что я обязан найти
нравственный идеал эпохи. Потому что теория невероятности, которой я
придерживался, толкала меня на это безумное и потому реальное предприятие.
И конечно, я мечтал найти его в первом встречном. "Не может быть, чтобы мне
так не повезло,- думал я,- не может быть..."
- Хуг! - шепотом вскричал я.- Бледнолицые перешли через Ориноко.
 - Бесшумным индейским шагом я скользнул в прошлое.

 - Да, так вот.
 - Знаете ли вы благушинскую ночь? Нет, вы не знаете
благушинской ночи. А почему вы ее не знаете? Потому, что от всей огромной
Благуши, что простиралась от Семеновской заставы до Окружной дороги и
Измайловского зверинца, осталась одна маленькая улочка под названием
Благушинская, самая тихая в Москве. Это такая тихая улица, что когда среди
бела дня раздается вопль "Машина-а!", то с тротуаров кидаются мамки,
няньки, расхватывают детей, играющих на булыжной мостовой, и улица пустеет.
Потом медленно тарахтит цистерна "МОЛОКО" - и снова на Благушинской улице
"классы", ведерки для песочных пирогов и всякое такое.
 - Знаете ли вы, какие названия были на Благуше и в
окрестностях?
 - Боже мой, какие были названия! Хапиловка, например.
Это такая речка, которая состояла из чистой воды керосина. Или Божениновка.
А Благуша? Одни говорят, что это имя основателя района. Помните, у Пугачева
был сотрудник по имени Хлопуша? Все наши благушинские считали, что это
просто опечатка.
 - А какие тексты, какие надписи были на Благуше! На
Семеновском кладбище был мраморный гроб с кистями, и на нем надпись: "Купец
2-й гильдии Гудалов родился в 1861 году, умер в 1913 году от любящей жены".
Умер от любящей жены! Искренне и хорошо. Или афиши... В тридцатом году,
когда на Благушу проник джаз, на стене клуба фабрики "Шерсть-Сукно" висело
объявление: "ДЖАЗ! ТАНЦЫ! СТРАСТНЫЕ ПЕСНИ!.. СОЛО НА БАНДАЖЕ - ГОТЛИБ!" Да,
когда-то на Благуше кипели страсти. Да и я сам был не такой. Ого-го - какой
я был! Когда мне было десять лет, Зинка из великой семьи Дудаевых сказала,
что у меня лошадиные глаза. Это был первый комплимент от женщины, и поэтому
он врезался в память навечно. Как там у Диккенса насчет дилижансов:
"Ту-ру-ру - звучит рожок, и мальчики и девочки не возвращаются назад".
 - Чтобы успокоиться, я вытащил блокнот и стал писать на
ходу. Какая-то девушка толкнула меня под локоть и пробежала мимо.
- Тьфу, черт! - сказал я и нагнулся.
 - А моя первая встречная уже бежала далеко впереди.
"Можно ли считать встречным того, кто толкнул со спины?" - думал я, глядя
ей вслед.
 - Я шел теперешний, сорокалетний, по каким-то
необыкновенно прошлым местам и опять становился мальчиком и опять все никак
не мог им стать. На мне висела шкура сорокалетнего дядьки, и в перспективе
брезжила проблема живота. Ребята! Ведь это же я, Алеша Аносов с Благуши и
Большой Семеновской!
 - Теперь меня толкнули спереди.
- Гражданин, замечтаетесь!
 - Я поднял глаза - на меня смотрела какая-то
замысловатая харя. Нет, я не буду искать в ней нравственный идеал эпохи.
 - Все было настолько странно и так похоже на сон, что я
начал думать о себе в третьем лице:
 -  - ...ОН СВЕРНУЛ В ПЕРЕУЛОК И ВОШЕЛ
ВО ДВОР, ОКРУЖЕННЫЙ БОЛЬШИМИ ДОМАМИ. ОН, ПРИЩУРИВШИСЬ, ПОСМОТРЕЛ ТУДА, ГДЕ
ОКОЛО МОКРЫХ ГАРАЖЕЙ ВИДНЕЛАСЬ СКАМЕЙКА... ОН ПОДОШЕЛ, УСЕЛСЯ. ВЫНУЛ
БЛОКНОТ И КАРАНДАШ И СТАЛ ПИСАТЬ ЦИФРЫ...
 - Я услышал голоса и поднял голову. Мальчишки играли в
мяч и с ними девушка в коротком пальто. Я пригляделся. Это была девушка,
которая толкнула меня на улице.
 - Уголки рта у нее загибались вверх, и, кажется, были
веснушки.
 - Она находилась в конфликте с мальчишками, и они
злились на нее. Она была озорная и обыгрывала их в мяч, быстро отскакивая и
пробегая отметки. Чувствовалось, что ей хочется играть, а играть не с кем.
В ней была жизнь.
 - Мне захотелось нарисовать ее, и я стал набрасывать ее
черты поверх схемы, но у меня плохо получалось. Я перевернул лист, и снова
плохо получилось. Мне только удалось пометить карандашом выражение рта, но
у меня все время получался тяжелый подбородок.
 - Они кончили играть, и мяч, который швырнули
проигравшие мальчишки, прокатился близко около меня, и девушка пошла за
мячом. Она подошла и, пройдя мимо, с вызовом посмотрела на меня и
покосилась на блокнот. Но я прикрыл блокнот, и это ее задело.
 - Она прошла обратно и зацепила меня, презрительно
дрогнув ноздрями. Видно было, что я взрослый и неинтересен ей, но чем-то
задевал ее, и ей было любопытно. Длинные ноги продефилировали мимо и
короткое пальто. Глаза у нее были горячие, и ноздри презрительно
вздрагивали. Ей было смертельно любопытно, но обижало, что ее за человека
не считают. Видно было, что она привыкла повелевать, а ее рисуют, как
дерево.
 - Я перестал рисовать и спросил:
- На каком вы курсе?
- На пятом,- ответила она. Я сказал:
- Либо вы пойдете по одной дороге, либо по другой.
 - Она села на бугорок и подкидывала мяч в руках.
- По какой дороге? - спросила она.
- Либо вы будете задевать всех, и это войдет в привычку, и тогда вы
вырастете большая и красивая, вы и сейчас красивая, и вам будут
подчиняться, но счастья у вас не будет.
 - Она внимательно слушала. Потом заметила, что слушает
внимательно, и это ее разозлило.
- Почему это? - спросила она с вызовом и потом добавила: - Все обучают...
- Привыкнете командовать и будете всех презирать. Все вам будут
неинтересны, и вы пропустите свою любовь.
 - Она уже не подкидывала мяч, и ей было интересно, и она
смотрела на меня серьезно,- я произнес магическое для ее возраста слово -
любовь.
- А если вы будете доброй с людьми, то вам будет интересно с ними, и к вам
будут тянуться.
 - Я подумал и сказал опять:
- С женщинами, которые командуют, всегда хитрят. Им не доверяют и боятся. А
женщина, которая добрая, и с достоинством, и с жизнью в глазах... Перед
такими - плащи в грязь!
 - Я вдруг понял, как это все выглядит в ее глазах. Для
нее была неожиданна эта вспышка, и она говорила о чем-то несостоявшемся. В
ее возрасте всегда веришь, что чужая тоска больше твоей, хочешь в это
верить и хочешь помочь и быть нужным. И видимо, это взволновало ее, так как
эта вспышка относилась все-таки к ней и к чему-то в ней заложенному, что
увидел в ней этот дядька, который таращил на нее карие глаза.
- Плащи в грязь,- сказала она.
 - Она хотела улыбнуться презрительно, но улыбка вышла
почти жалкой.
 -  - ...А ЕГО КОЛЬНУЛА ТОСКА ПОТОМУ,
ЧТО ОН ВСЕ ВРЕМЯ СМОТРЕЛ НА НЕЕ И НЕ ПОНИМАЛ, ЗАЧЕМ ОН ЭТО ГОВОРИТ, И ЧТО
КТО-ТО С НЕЙ БУДЕТ СЧАСТЛИВ ПОТОМ. ОН ЗНАЛ. ЧТО БЫЛ ФАНТАЗЕРОМ, И ЭТО
ВСЕГДА ЗАВОДИЛО ЕГО ДАЛЕКО И ПРИЧИНЯЛО ЕМУ МУЧЕНИЯ, И ПОНЯЛ, ЧТО НАДО
КОНЧАТЬ...
 - Чтобы как-то защититься, я сказал почти грубо:
- Я вам дело говорю... Вам так никто не скажет... Потому что я пришел и
ушел, и меня нет... А вы теперь станете об этом думать.
 - Я поднялся.
 -  - ...ОН ВСЕ ЭТО ГОВОРИЛ ПОТОМУ, ЧТО
ОНА ЕГО ВСЕ ВРЕМЯ ЗАДЕВАЛА, ОН ПОНИМАЛ, ЧТО БЕЗНАДЕЖНО ВЗРОСЛЫЙ ДЛЯ НЕЕ И
ОНА ЕГО ПРЕЗИРАЛА ЗА ТО. ЧТО ОН ВЗРОСЛЫЙ И У НЕГО НИКОГДА НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ
БЫТЬ С НЕЙ, И ЕМУ ЗАХОТЕЛОСЬ ДОКАЗАТЬ ЭТОМУ МЛАДЕНЦУ, У КОТОРОГО ВСЕ
ВПЕРЕДИ, ЧТО ВОЗРАСТ ТОЖЕ КОЕ-ЧЕГО СТОИТ...
- Мне надо за телефон платить,- сказала она напряженно.
 -  - Я СДЕЛАЛ ВИД, ЧТО НИЧЕГО НЕ
ЗАМЕТИЛ, НО У НЕГО ТРЕВОЖНО ЕКНУЛО СЕРДЦЕ...
- Ладно, прощайте,- сказал я.- Мы с вами больше не увидимся.
- Я с вами пойду,- сказала она упрямо.- Мне за телефон платить.
- Ладно,- сказал я.- Пошли немного пройдемся.
 -  - ОНА ВСТАЛА. СТАНОВИЛОСЬ КАК-ТО
СТРАННО И ОПАСНО ДЛЯ НЕГО.
 - Мы пошли по двору. Мяч она оставила на земле, и его
подобрали мальчишки.
 - Когда мы проходили мимо дома, я остановился.
 -  - ...У НЕГО ВСЕ ВРЕМЯ ЖИЛА МЫСЛЬ,
ЧТО НЕВОЗМОЖНО БУДЕТ ЕЕ УВИДЕТЬ ОПЯТЬ-ВЕДЬ НЕ СВИДАНИЕ ЖЕ ЕЙ НАЗНАЧИТЬ,
ЭТОМУ МЛАДЕНЦУ. И НАДО БЫЛО КОНЧАТЬ. .
 - А теперь, когда мы стояли перед домом, я был
ошеломлен. Это было неправдоподобно, но это факт - мы стояли перед моим
собственным домом, перед домом, где я когда-то жил. Я стал смеяться. Что-то
получалось совсем хорошее и необыкновенное. Я не узнал своего собственного
дома. Хотя почему? Непонятно. Ведь я и шел к себе домой, в свой двор и сел
на скамью в своем дворе. Только я вдруг не узнал своего двора и своего
дома, когда говорил с ней о том, о сем и хвастался недорогой
проницательностью. Забыл, что сижу перед своим домом.
 - Она смотрела на меня с недоумением.
 - Я сказал:
- А знаете ли вы, что я жил в этом доме? Она посмотрела на меня недоверчиво
и радостно улыбнулась.
- А я в этом... - она указала на противоположный.
 - Она взрослела на моих глазах. Теперь это была женщина,
дружелюбная, умная и все понимающая.
 - Мы смотрели друг на друга и смеялись.
 -