л: не мне  взгрустнулось,
но Иову,  что  сказал  слова  эти. Глянул я  на него, хотел что-то  сказать.
Порылся я в карманах, как будто искал слова в глубине души, а стал  искать в
карманах.  Вытащил  я  из  кармана  нарисованную  открытку,  что  пришла  от
Грайфенбаха  с женой, посмотрел на нее  и увидел на открытке луну  на крыше.
Вытащил  Гамзо  бумагу  для  самокруток  и  табак и  скрутил себе  маленькую
самокрутку, провел языком по краю бумаги, склеил ее, вставил сигарету в  рот
и прикурил. - А вы не курите? - спросил он и сказал: - Скручу вам сигаретку.
- Сказал я ему: не беспокойтесь, дружище. Достал я  пачку сигарет и закурил.
Сидели мы вместе и дымили. Поднялся дым, и окончилась наша беседа. Посмотрел
я на дым и сказал самому себе:  если соберется  Гамзо уходить, не  стану его
удерживать и, коли пойдет, возвращать не буду. А когда уйдет, постелю я себе
и  усну, а  завтра, с  Божьей  помощью, напишу письмо Герггарду  и  Герде, и
напишу им: ваш дом под надежной охраной. А  насчет своего жилья мне  бояться
не приходится,  потому что после взлома установил я  новые крепкие замки.  И
тут ушли мои мысли к  жене и детям, что гостят в деревне, а раз гостят они в
деревне, то уже, наверное, спят, потому что деревенские рано ложатся. Да и я
бы уже спал, если бы  не  Гамзо. А  насчет Гамзо: все же удивительно, что он
пришел сюда.  И что бы он делал, если бы меня не  застал?  Протянул я руку и
отвел лампу в  сторону.  Вышла  луна и озарила комнату. Веки мои сомкнулись,
голова стала опускаться. Напрягся я  и открыл глаза: увидел ли Гамзо,  что я
задремал? Увидел я, что он прикрывает  кулаком рот. Стих я и подумал: почему
он прикрывает  рот? Хочет сказать, чтобы я молчал? Я и так молчу. 6т тяжести
мыслей  отяжелела голова  и  отяжелели веки.  Упала голова моя на  грудь,  и
закрылись глаза.
     Покоятся мои глаза и просят сна. Но уши не дают им  уснуть, слышат  они
шорох босых ног  на полу соседней комнаты. Напрягаю  я слух  и слышу  пение:
ядл-ядл-ядл-ва-па-ма,  ядл-ядл-ядл-ва-па-ма.  Сказал я  себе:  снова  пришли
сновидения.  Вошла луна и озарила мое лицо.  Сказал я ей: мы знакомы, не вас
ли я  видал на открытке?  И  вновь  раздалось  пение:  ядл-ядл-ядл-ва-па-ма.
Озарила луна голос, и в голосе  возник женский облик. Сказал я себе: значит,
правду  говорил  Грайфенбах, когда  сказал, что Гинат  сотворил себе девицу.
Однако почему  так больно моим пальцам? Открыл я  глаза и  увидел, что Гамзо
стоит возле меня и жмет мне руку. Высвободил я руку и с удивлением посмотрел
на него. Возвратился Гамзо на свое  место, сомкнул зрячий глаз, и тот уснул,
но  кривой  глаз запылал огнем. Подумал  я:  зачем он  сжал мне руку, хотел,
чтобы я услышал пение? Значит,  и впрямь  было пение, наяву, а не во сне?  И
что за пение? Голос женщины, что поет и пляшет  в лад своей песне? Посмеялся
я над  самим  собой,  что вообразил себе девицу,  созданную  воображением. А
чтобы отмести последнее сомнение, созрело у меня решение спросить Гамзо, что
он думает об этом. Зажмурил Гамзо свой  кривой глаз вместе со зрячим глазом,
и улыбка наслаждения разлилась на его лице, как у  юноши, что внемлет словам
возлюбленной. Трудно мне было прервать его. Опустил я взор вниз и затих.
     Вновь  зазвучал  голос,  но  не  пения,  а  речи. На  каком  языке?  На
ненашенском  языке. Хотел я спросить Гамзо. Открыл глаза и увидел,  что  его
кресло пусто. Повернулся  я туда  и  сюда, но не увидел  Гамзо.  Пошел  я из
комнаты в комнату, но его не  нашел. Вернулся я на свое место. Прошло десять
минут,  а  он не  возвращался.  Я  забеспокоился,  не  стряслось  ли  с  ним
что-нибудь. Сказал я себе:  надо посмотреть, что с ним стряслось. Поднялся я
из  кресла и вышел в коридор и там не нашел Гамзо. Сказал я себе: подожду-ка
я  его в комнате. Прежде чем вернуться  в комнату, зашел я в предназначенную
для праздника Кущей пристройку, а там был вход в горницу Гината. Посмотрел я
и  увидел Гамзо,  что  стоял за  дверью.  Удивился я:  что он  здесь делает?
Появилась ладонь и коснулась дверей. Еще не понял я толком, что я вижу,  как
приоткрылась дверь и из комнаты блеснул свет. Потянулся я к свету и заглянул
в комнату.
     Свет  луны озарял комнату,  а в комнате стояла молодая женщина, в белых
покрывалах, ноги босы, волосы  распущены, а глаза закрыты. И человек сидел в
комнате за столом у  окна и записывал чернилами на бумаге  все речи женщины.
Ни  слова из ее речей я  не  понял и сомневаюсь, есть  ли на свете  человек,
понимающий такой таинственный язык. И женщина  говорила, а перо писало. Ясно
было, что человек, записывавший слова женщины, был Гинат.  Когда он вернулся
и когда вошел в горницу? Пока мы с Гамзо сидели в светлице

     (50) "...украдкой принеслось слово..." - Иов 4:12. Впрочем, эта похвала
слову  возносится  не  многострадальным  Иовом,  но   его  другом-утешителем
Элипазом из Йемена (Елифазом Феманитянином синодального перевода).
     Грайфенбаха, вернулся к себе домой Гинат, а женщина, надо думать, вошла
через окно. Тогда  я и  слышал, как отворилось окно  и раздались шаги  босых
ног.  Столько  нового явилось  моему  взору,  что позабыл  я про  Гамзо и не
заметил, что он  стоит  рядом. Но Гамзо, ах, Гамзо странно повел себя, забыл
приличия и вежливость, ворвался в комнату  и  обнял женщину за  талию.  Этот
скромник, посвятивший  всю  свою жизнь  жене, ворвался в чужой  дом и  обнял
чужую женщину!
     И тут  все перемешалось, и я удивляюсь  самому  себе, что помню порядок
событий. Недолго они длились, но  сколь  продолжительными казались! Я стою с
Гамзо  в  прихожей  Гината, и дверь его горницы полуоткрыта.  Я заглядываю в
комнату, что  сияет  от света луны. Луна  сжалась, чтобы  войти в горницу, а
когда вошла в  горницу, распространилась, и стала видна  вся горница  и все,
что  в  горнице.  Я  вижу: женщина стоит посреди горницы, и  молодой человек
сидит за столом и пишет.  Внезапно  бросился  Гамзо и  ворвался в  горницу и
обнял женщину за  талию.  Отвратила  женщина  от него лицо и  воскликнула: о
мудрец! Голос ее был как голос юной девы, что созрела  для любви. Ответил ей
юноша и сказал: ступай, Гемула, за своим мужем. Сказала Гемула: я ждала тебя
столько лет, а ты говоришь "ступай, Гемула".  Ответил  ей юноша и сказал: он
муж тебе. Сказала Гемула: а ты, мудрец Гидеон, кто ты мне? Сказал юноша: а я
никто  и ничто. Засмеялась  Гемула и сказала: ты  никто и  ничто. Ты  добрый
человек.  Ты красивый человек. Нет  на свете  красивее и добрее тебя. Оставь
меня у  себя, и я  спою тебе песню Грофит-птицы,  что поет  ее раз  в жизни.
Сказал  юноша: спой. Сказала Гемула: спою  песню Грофит, и  умрем. Гавриэль,
когда мы с мудрецом Гидеоном умрем, вырой нам две могилы, одна подле другой.
Обещай, что  сделаешь. Закрыл Гамзо ей  рот ладонью и сжал ее изо  всех сил.
Попыталась она вырваться из его объятий, но он удержал ее  и крикнул Гинату:
знаешь, кто ты, ты - преступник  во Израиле, даже  греха  с  мужней женой не
убоялся.  Сказала Гемула:  мудрец Гидеон, не  внемли ему. Не мужняя жена  я.
Спроси его,  видал ли  он  мою  плоть(51).  Застонал Гамзо тяжким  и горьким
стоном и сказал: ты мне жена, ты мне жена,  ты  мне жена, венчана по  Закону
Моисея  и  Израиля.  Сказал юноша: ступай,  Гемула, ступай со  своим  мужем.
Сказала Гемула: я тебе опротивела. Сказал  юноша: Гемула,  не опротивела  ты
мне, я лишь говорю тебе, что ты должна сделать. Тут утратила она силы, и, не
удержал бы  ее Гамзо,  -  упала бы.  Но Гамзо удержал жену свою Гемулу  и не
отпускал ее, а взял на руки и понес, а мы с Гинатом стояли и смотрели вслед.



     Обычным ходом  идет луна  и  совершает свой путь в тридесять  дней. Уже
прошло тридесять дней с того дня, когда возвратил Гамзо жену из дома Гината.
В эти дни не видал я Гамзо и не видал  Гината. Гамзо я  не видал, потому что
он не приходил ко мне, а  я к нему и раньше  не хаживал. Гината я не  видал,
потому что после случившегося вышел он и ушел себе. Однажды встретил я его в
арабской кофейне, сидел  он с Эмрамом, сыном самаритянского первосвященника.
Продолжения этой встрече не было,  и я на  ней  не  задерживаюсь. А еще  раз
нашел я его в Гиват-Шауле, в мастерской по выделке свитков мудреца Гувлана и
мудреца  Гагина.  Продолжения  этой  встрече  не   было,  и  я   на  ней  не
задерживаюсь.
     Жена моя и дети вернулись из поездки, и вернулась вода в бочки, и баки,
и трубы, и  краны. Я сижу  дома и редко выхожу и не знаю, как живет Гемула с
Гамзо  после  того, как он  возвратил  ее.  А поскольку благо  выше напасти,
предполагаю  я,  что помирилась она с ним,  а с примирением  вернулся  к ней
голос, и больше она не отказывает себе и в пении, и вновь ласкает  ее голос,
как голос Грофит-птицы.  Люб  для Гамзо голос  Гемулы,  когда она  запевает,
превыше всех  благ  земных. Почему же тогда  положил  Гамзо  ладонь на  уста
Гемулы и не дал ей петь? Все песни связаны друг с дружкой и переплетены друг
с дружкой: песнь водных источников - с песнью высоких гор, песнь высоких гор
- с  песнью птиц  небесных, а среди птиц есть  птица по имени Грофит, и, как
пробьет ее час покинуть мир сей, она взвивается головой  в облака  и голосом
заводит песнь и, как завершится песня, покидает мир сей. И все песни связаны
с языком Гемулы, и спела бы она песнь Грофит - вышла бы душа ее, и умерла бы
она. Поэтому зажал Гамзо уста Гемулы и сохранил ее душу от погибели.
     А я сижу себе дома и занимаюсь своим трудом, помногу ли, помалу.  Сядет
солнце -  оставляю я свой труд. "Вот  благо и  вот  красота... трудиться под
солнцем", - сказал Экклезиаст, ибо пока солнце на свете, есть благо на свете
и есть красота на свете.  А  если остаются  силы после работы,  то я  иду на
прогулку, а не  останется сил после работы, сижу я перед домом или у  окна и
гляжу,  как  уходит день,  и как  приходит  ночь, и  как  выходят  звезды  и
укрепляются в небесной тверди, и как подымается луна.
     Луна  и звезды  еще не вышли. А небо светится само по  себе, внутренним
светом, и серо-голубой, как созревшая

     (51) ...видал ли он мою плоть... -  в этой повести разлука и соломенное
вдовство  -  всеобщий удел. Гамзо и  Гемула, Гинат  и  Гемула, Гюнтер и  его
подруга  -  всем  им  не  дано  найти  телесной  близости.  Счастливая  пора
ханаанской  древности,  когда  прорицатель  Эдо назначал  праздник и по всей
земле  гудел сплошной эйнам (что может означать и  свободу плоти), эта  пора
ушла, и только луна может свободно передвигаться по очень ограниченному миру
- миру, в котором жил Агнон.
     слива, свет колышется меж небом и землей, и несчетные цикады  стрекочут
на  весь мир. Неподалеку от моего дома нарастает шум  деревьев в роще, точно
лес в бурю и бурное море. Раздумываю я, не стряслось ли что-то на свете.
     Так стоял я и глядел миру за спину,  и от изобилия былых событий отвлек
я  глаза  от  происходящего  ныне. Былое событие: история  Гамзо  и  Гемулы.
Приходит  человек домой и не застает жены,  идет к югу и переходит к северу,
кружится,  кружится  на  ходу  своем и  наконец  находит ее  в дому, где  он
невольно  оказался. И все же дивится сердце мое.  Я  видел воочию,  как унес
Гамзо  жену,  а  все же кажется,  что я лишь  слыхал рассказ об  этом, вроде
рассказа того же Гамзо о ночи плясок, когда Гади бен Гаим собирался умыкнуть
Гемулу, но опередил его Гамзо. Не найдешь картины, которой не  предшествовал
набросок.  Так  и с  событиями. Например,  птица: прежде  чем взлететь,  она
расправляет  крылья,  и они  отбрасывают  тень.  Посмотрит  птица  на  тень,
взмахнет крыльями и взлетит.
     Луна еще не  вышла, но собирается выйти,  и на небесах уже  очищают для
нее  место.  Облака, что  сливались  с  небом, отделяются и  уходят, а  луна
блестит и подымается. Блажен, кого ласкает, а не поражает свет ее.
     Я снова задумываюсь о тех, кто отмечен луной. А от луны мысль переходит
к делам, связанным и  переплетенным  с землей,  а  от земли - к людям,  тем,
которым освещает земля свой лик, и тем, кто кружится и  исчезает, как ночные
тени. Я не имею в виду этой пары, что не нашла жилья, и не имею в  виду тех,
кто покинул Страну Израиля, а когда вернулся, столкнулся с ее отчуждением, и
не имею в виду Грайфенбаха  с женой, что отправились за границу отдохнуть от
тягот Страны Израиля, имею я в виду всех тех, кто держится за эту землю.
     Грайфенбах с женой собираются вернуться. Это рассказала мне их служанка
Грация, а она получила открытку от госпожи Грайфенбах. Да и мне это известно
из  открытки, которую  они написали мне. А  раз они должны вскоре вернуться,
пойду я посмотреть, как поживает их дом.
     Их дом закрыт. Никто не вломился в него. Не  знаю, у себя ли Гинат, или
нет. Как бы то  ни было, окно,  что впустило Гемулу, закрыто. Когда вернутся
Грайфенбахи в Иерусалим, все найдут на месте и в порядке.
     Утром, когда взял я газету посмотреть, не пишут ли об их приезде, нашел
я  весть, что умер доктор Гилат. Я  не знал человека  с  таким  именем  и не
задержался на этом известии.
     Но  сердце мое дрогнуло, а  коль сердце дрогнуло, жди напастей.  Стал я
прикидывать, а  вдруг тут  опечатка и "люди"  вместо "наш"  напечатали?  Как
пустишь худые  мысли  в  голову, они сами  не уйдут. Снова  взял я  газету и
увидел  гордый  и недвусмысленный "люди" в имени  покойника,  но  глаза, что
видали "люди", -  видели  "наш", как будто провалился "люди" и стал "нашем".
Стало это меня беспокоить, встал я и вышел на улицу.
     Посмотрел я на объявления на заборах и не нашел сообщения о его смерти.
Гинат постов не занимал  и в городе известен не был, а потому никто  не стал
бы сообщать о его смерти в больших объявлениях. Но другим  образом стало мне
известно, что он умер и как он умер.
     Начну  сначала. Брожу  я  по  улицам  и  все думаю: если Гинат,  почему
написано  Гилат,  а  если  Гилат, то  почему щемит  сердце. Повстречался мне
старый  Эмрами,  он шел,  опираясь  на  свою маленькую внучку.  Спросил меня
Эмрами: идешь  на похороны? Я  кивнул и сказал ему:  иду на  похороны. Снова
заговорил  он:  странное это  происшествие  -  женщина,  что  не вставала  с
постели, нашла свою смерть на крыше. Долго я глядел на него, пытаясь понять,
что он  говорит. Снова  заговорил  он:  неисповедимы  пути  Господни,  и кто
постигнет  их?  Человек  рискует жизнью, чтобы спасти  душу во  Израиле, а в
конце  концов  сам падает и разбивается. И вот  мы не  покойника провожаем в
последний путь, но двух покойников, провожаем жену Гамзо и провожаем доктора
Гината.
     Сказала  Эдна,  внучка Эмрами:  в газетах  этого не  было, но свидетели
рассказывают,  что прошлой  ночью  вышел  один господин  из  дому и  увидел:
женщина  вскарабкивается  на  крышу. Полез  он  наверх,  чтобы спасти ее  от
опасности, обрушились перила, и оба упали и разбились.  Так мы  и  шли,  я и
Эмрами и Эдна, и дошли до больницы, куда принесли тела Гемулы и Гината.
     Больница была закрыта, и у ворот больницы сидел страж. Он поглядывал на
прохожих  и  видел  очами  своего  воображения,  будто  все  просят  у  него
разрешения  войти, а он не разрешает. Но судьба подшутила над ним: никто  не
просил разрешения войти  в больницу, все проходили  в  открытый  дворик, где
находилась мертвецкая.
     Во двор выходила прачечная, где стирали вещи больных.  Хоть и мала она,
но к  мертвым  щедра  и гостеприимна.  Рядом  на  шаткой  лавке  сидели  три
покойницких смотрителя,  а еще  один  стоял  за  их  спиной  и  крутил  себе
самокрутку. Он
     увидел меня и Эмрами и стал приставать к нам и рассказывать, что он всю
ночь читал Псалмы у смертного одра. А сейчас он спрашивает, кто заплатит ему
за чтение  Псалмов? Раз  уж  он счел  меня  достойным,  он  хотел  дать  мне
возможность совершить богоугодное дело и заплатить ему.
     Пришли родственники покойного и сели на скамейку напротив. С ними  была
одна женщина,  она ходила плясом пред ними и голосила по покойнику  плачевые
песни  горя-кручины  и в  лад песням  двигала свое худое тело. Горевала она,
горевала, и голос  был горестен, как она  сама.  Ни слова из  ее речей  я не
понял, но ее голос и походка и весь облик доводили до слез сердца зрящих ее.
Вынула  женщина  из-за  пазухи карточку  юноши и  вгляделась  в нее  и вновь
запричитала,  восхваляя его красу и прелесть, и сколько лет еще суждено было
ему  прожить,  когда бы не  опередил  его  ангел  смерти.  И  все  скорбящие
ударились в  слезы, и все,  кто слышал их,  плакали вместе с ними. Наверное,
так причитала Гемула по своему отцу и так отпевала его.
     Так я стоял меж  плачущих и увидел Гамзо,  выходившего  из  мертвецкой.
Застенчивость, вечная спутница, что  сопровождала его всегда  и повсюду,  на
время исчезла, и пришли две новые спутницы: смятение и горе. Я приблизился к
нему и стал рядом. Утер он мертвый глаз пальцем, вынул из  кармана платок  и
утер палец  и прошептал: это он. Это он -  мудрец  иерусалимский. Это  он  -
ученый, которому я продал листы.
     Подошел один  из мертвецких смотрителей  и стал поглядывать то на меня,
то на Гамзо, как купец, что видит двух покупателей и думает, кем бы заняться
в первую очередь. Пока он решал, кто кого важнее, попросил закурить. Порылся
Гамзо в карманах, достал табак и бумагу на самокрутку. Тем  временем вынесли
тело  Гината.  Поднес  Гамзо  палец  к  своему  слепому  глазу  и  сказал  с
расстановкой: это Гинату я продал листы.
     Двинулись носильщики, и пошли за носилками с полдесятка евреев, я и еще
три-четыре,  что  повстречались  по  дороге и  пошли заодно, дабы  исполнить
благое  деяние. Подошел нищий с кружкой и зазвенел ею  и  призвал: "Подаяние
спасает от смерти", - то и дело оглядываясь и проверяя, не вынесли ли прочих
покойников, не пропустит ли он милостыню их близких.
     Когда  я  возвращался  с Масличной  горы,  встретил я  гроб  Гемулы,  а
возвращаясь с похорон Гемулы, заметил автомобиль, а в нем сидели Грайфенбахи
- они только  что вернулись из поездки. Увидел меня Грайфенбах и окликнул из
автомобиля:  какая  приятная встреча!  Какая приятная встреча!  Как наш  дом
поживает? Стоит  на месте? Ответствовал я: стоит на  месте. Спросила госпожа
Грайфенбах:   и  самозахватчики  не   захватили   его?  Ответствовал  я:   и
самозахватчики  не  захватили его.  И  вновь  спросила она:  познакомились с
Гинатом?  Ответствовал я: познакомился с Гинатом. Сказали они в один  голос:
поехали с нами. Ответствовал  я: поеду с вами. Подошел постовой и  закричал,
что   мы  задерживаем  движение.   Тронул  водитель  автомобиль,   и  уехали
Грайфенбахи без меня.
     Через несколько  дней пошел я к Грайфенбахам возвратить им ключ. В  тот
день пришли  представители властей  осмотреть комнату  доктора  Гината и  не
нашли  ничего, кроме  его  личной  утвари  и  двух  ведер,  полных  пепла от
сожженных бумаг. Наверное, это был  пепел его сочинений.  Когда  сжег  Гинат
свои рукописи? В ту ли ночь, когда Гамзо забрал Гемулу, или в ту ночь, когда
он вышел спасти Гемулу и погиб вместе с ней?
     Что  заставило Гината  погубить дело своих  рук и спалить  в  одночасье
труды многих лет? Как  обычно в таких случаях, отделываются легким ответом и
говорят:  душевная депрессия, острый скепсис  довели  его до  этого. Но  что
угнетало его, в  чем он сомневался -  на  эти вопросы нет ответа, и остается
вопрос без ответа, ибо и впрямь не поймешь  и не объяснишь такое деяние, а в
особенности если речь идет о такой утонченной душе,  как  Гинат, и  о  такой
мудрости  и поэзии.  Не  изменишь  поступок  толкованиями  и  не  переменишь
объяснениями,  а тем более  предположениями, кои делают,  чтобы  блеснуть  в
обществе в разговорах  о поступках, коим нет разгадки, и деяниях,  коим  нет
утешителя.  Хоть бы сказали: "Издавна предопределено сие", - неужто дошли мы
до  края  познания,  неужто  предопределение  все  объясняет, неужто  знание
причины прогонит  грусть? И  еще нашли в горнице Гината  письмо, которым  он
лишал издателей прав на свои сочинения