мере всех "Петербургских
повестей" - это тема страстей человеческих.
    В "Шинели" предстает полная картина страсти с первой минуты ее зарождения,
когда  Акакий  Акакиевич,  сперва  нерешительно и неуверенно, помыслил о новой
шинели.  Потом  мысль  окрепла и Акакий Акакиевич стал подумывать "не положить
ли,   точно,  куницы  на  воротник."  Нетерпеливое  ожидание  новой  шинели  -
становится  целью  и  смыслом жизни Акакия Акакиевича, подменяя все прочие его
ценности.  По вечерам он приучился голодать, но "но он питался духовно, нося в
мыслях своих вечную идею будущей шинели" (2, т.3, 120).
    Страсть постепенно порабощает Акакия Акакиевича. Даже служба, прежде такая
важная  для  Акакия  Акакиевича отступает словно бы на второй план. "Один раз,
переписывая  бумагу,  он  чуть  даже  не  сделал  ошибки,  так что почти вслух
вскрикнул  "ух!"  и  перекрестился..."  (2,  т.3,  120)  Постепенно  у  Акакия
Акакиевича  исчезают  его  колеблющиеся  и  прежде  нерешительные  черты.  "Он
сделался  как-то  живее,  даже  тв„рже  характером,  как  человек, который уже
определил  и  поставил  себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою
сомнение,  нерешительность  - словом, все колеблющиеся и неопределенные черты"
(2, т.3, 120).
    И  вот шинель приобретена. И вместе с тем начинается отсчет последних дней
жизни  Акакия  Акакиевича. Шинель, ставшая сосредоточием его ценностей, теперь
становится  причиной  его  гибели.  Приобретение шинели резко меняет привычный
уклад  жизни  героя. Мерное, ритмичное повествование повести приобретает вдруг
поспешность  и  динамику,  не  свойственную  ей  ранее. События начинают вдруг
развиваться стремительно, совершенно выходя из-под контроля Акакия Акакиевича.
Прежде  незаметный,  герой  оказывается  вдруг  в  центре  всеобщего внимания:
"Начали  поздравлять его, приветствовать, так что тот сначала только улыбался,
а  потом  сделалось  ему  даже  стыдно.  Когда же все, приступив к нему, стали
говорить,  что нужно вспрыснуть новую шинель и что, по крайней мере, он должен
задать  им всем вечер, Акакий Акакиевич потерялся совершенно, не зная, как ему
быть,  что  такое  отвечать  и как отговориться... Наконец один из чиновников,
какой-то даже помощник столоначальника, вероятно для того, чтобы показать, что
он  ничуть  не  гордец  и  знается даже с низшими себя, сказал: "Так и быть, я
вместо  Акакия  Акакиевича  даю вечер и прошу ко мне сегодня на чай: я же, как
нарочно,  сегодня  именинник."  Акакий  Акакиевич  никак  не мог отказаться...
Впрочем, ему потом сделалось приятно, когда он вспомнил, что будет иметь через
то  случай  пройтись  даже  и  ввечеру  в новой шинели. Этот весь день был для
Акакия  Акакиевича  точно  самый  большой  торжественный праздник..." (2, т.3,
122-123).
    И  вот  жизнь Акакия Акакиевича, прежде такая малособытийная и монотонная,
принимает  совсем  другой оборот. Словно бы из тихой заводи, он вдруг попадает
на  быстрое  (для  него,  разумеется)  течение.  Акакий  Акакиевич теряет свое
прежнее,  почти  монашеское  смирение:  "Он  уже  несколько  лет не выходил по
вечерам на улицу. Остановился с любопытством перед освещенным окошком магазина
посмотреть  на картину, где изображена была какая-то красивая женщина, которая
скидала  с  себя башмак, обнаживши, таким образом, всю ногу, очень недурную, а
за  спиной  ее,  из  дверей другой комнаты, выставил голову какой-то мужчина с
бакенбардами  и  красивой  эспаньолкой  под  губой.  Акакий  Акакиевич покачал
головой и усмехнулся и потом пош„л своею дорогою" (2, т.3, 123).
    Утрата  шинели  и  гибель  самого героя тесно связаны между собой. Потеряв
шинель,  Акакий Акакиевич уже не может вернуться к смирению, к своему прежнему
состоянию, что и является причиной его гибели.
    Ап.  Григорьев  в своей статье "Гоголь и его последняя книга" писал: "...В
образе  Акакия  Акакикевича  поэт  начертал  последнюю грань обмеления Божьего
создания  до  той  степени,  что  вещь, и вещь самая ничтожная, становится для
человека  источником беспередельной радости и уничтожающего горя, до того, что
"Шинель"  делается  трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и
подобию Вечного..." (18, 234).
    Реальная  и  бытовая сцена ограбления Акакия Акакиевича подана автором как
нечто  фантастическое,  ирреальное,  противоречащее  всем законам логики. Этой
сцене  противостоит  финал  повести,  в  котором  нереальный сюжет (похождения
мертвеца) подкреплен реальными, подчеркивающими конкретную городскую географию
деталями: "Кирюшкин переулок", "Калинкин мост", район Коломны, Обухов мост.
    Содержание  "Шинели" отнюдь не ограничивается только историей приобретения
и  утраты шинели, и последовавшей отсюда смерти чиновника. Шинель является для
Акакия  Акакиевича  не только и не столько материальной вещью, сколько целью и
смыслом его существования, утратив которую он утрачивает и саму жизнь.
    Еще  одним  доказательством  несомненного  влияния  житийной литературы на
"Шинель"  является финал повести. Объяснение финала именно с этой точки зрения
представляется  достаточно  аргументированной и возможной. Как известно, одним
из  доказательств  святости  служит явление святого после смерти и творимые им
посмертные чудеса.
    Однако  в  случае  с  Акакием  Акакиевичем  о  святости  говорить  нельзя.
Беспокойный  призрак Акакия Акакиевича, стаскивающий с чиновников шинели - это
неуспокоенность  души бедного чиновника, неспособность ее обрести долгожданный
покой после смерти. Впрочем схоство образов Акакия Акакиевича и святого Акакия
не является непосредственным, а скорее опосредованным по отношению к мирской и
суетной жизни.
    "Ясно,  что  работа  Гоголя  над  текстом "Шинели", - пишет Ч. де Лотто, -
направлена не на унижение личности героя, не на увеличение его безобразия (как
считает  Розанов),  а,  наоборот,  на  усиление  его  полной  отрешенности  от
действительности,   его   бесстрастия,  абсолютной  доброты  этого  природного
аскета<...> Казалось бы, вот оно, само совершенство, образец бесстрастия. А на
самом  деле противоречие не снимается: недостаток ума лишает Акакия Акакиевича
возможности распознать и победить искушение, что приводит его к гибели. Этим и
отличается  герой  "Шинели"  от  святого  Акакия,  которого  преподобный Иоанн
Синайский  описывает,  как  "простого  нравом,  но мудрого смыслом". Поэтому и
итоги их жизненного пути различны" (22, 131).
    Акакий   Акакииевич  -  добрый,  "положительно  прекрасный"  человек.  Его
основной   и,   кажется,   единственный   талант   заключался   в  способности
довольствоваться  тем,  что  у  него  есть.  Это помогает ему преодолевать все
противоречия  жизни и в какой-то степени является проявлением "бесстрастия". С
утратой этого свойства Акакий Акакиевич утрачивает и саму жизнь.
    В  первый  приход  Башмачкина  к  портному  герой,  на  миг  ослепший  при
упоминании  о  новой  шинели,  смог  различить  только  безликого  генерала на
табакерке  Петровича.  Эта  мимоходом  брошенная  деталь в дальнейшем развитии
сюжета   предвещает   встречу   героя   с  безымянным  генералом.  Конфликтное
столкновение  человека  с  вещным  миром  (устойчивая  черта  поэтики Гоголя в
"Петербургских   повестях")   предрекает  и  неотвратимо  влечет  столкновение
человека  с  чином.  Первый  визит к Петровичу и визит к генералу, фиксирующие
перекличку в мотивах поведения пары персонажей в конфликтной и кульминационной
ситуациях   (непреклонного   и   важного   благодетеля   и  неудовлетворенного
просителя),  как  бы  заключает  сюжет о шинели в своеобразное кольцо. Визит к
Петровичу  начинает  его  развитие  -  намечается  перспектива "строительства"
шинели,  визит  к  генералу  завершает  его  - утрачена всякая надежда вернуть
шинель.
    Акакий  Акакиевич представлен как нечто неизменное в своей основе. Уже при
своем  крещении  он  "сделал  такую  гримасу, как будто бы предчувствовал, что
будет  титулярный  советник",  и  он  пребывает без каких-либо перемен в своем
уютном  мирке механического переписывания бумаг, пока неизбежная необходимость
защитить  себя  от холода не побуждает его вступить в более тесные отношения с
внешним миром. Первое его посещение портного становится началом его эволюции -
т.е.  вводит в существование героя движение. Отмеченная рядом небывалых прежде
событий, эта эволюция идет в сторону простой "нормальности". Герой вскрикивает
-  "может  быть, первый раз отроду", когда ему говорят, что нужно делать новую
шинель;  увидев  в  конце  концов,  что  без  этого не обойтись, он становится
"как-то  живее".  Шинель,  на  которую  Башмачкин  копит  деньги, рисуется как
будущая   подруга   жизни,   и   получает   он  ее  "вероятно,  в  день  самый
торжественнейший в жизни". Он выходит вечером из дому, чего не случалось с ним
"уже несколько лет", пьет с сослуживцами шампанское, впервые чувствует смутные
влечения.  После  ограбления  он  "раз  в  жизни  захотел показать характер" и
требует  приема  у  частного; в этот день он пропускает службу - "единственный
случай  в  его  жизни".  Именно  тогда  разражается  катастрофа  и  появляется
значительное  лицо  -  воплощение  единственной  надежды  Акакия  Акакиевича и
одновременно виновника его смерти.
    Г.М.Фридлендер  писал:  "Пользуясь  позднейшим  выражением  Лескова, можно
сказать,  что  жизнь  Акакия  Акакиевича  - это не обычная "жизнь", а "житие".
Акакий  Акакиевич  не  только  в  буквальном смысле (как Самсон Вырин), но и в
фигуральном  - "мученик 14-го класса", - недаром посмертная молва окружила его
земное бытие легендарными подробностями" (75, 207).
    Обоснованность  обращения к житийным традициям в повести Гоголя становится
еще  более  ясной  и  аргументированной,  если  непосредственно  обратиться  к
знакомству Гоголя с "Лествицей" преподобного Иоанна Синайского.

    ГЛАВА III. "ШИНЕЛЬ" ГОГОЛЯ и "ЛЕСТВИЦА" ПРЕПОДОБНОГО ИОАННА СИНАЙСКОГО
    Сохранились  свидетельства,  что  Гоголь  внимательно  изучал "Лествицу" и
делал  подробные  выписки  из  нее.  В  1926  году  харьковский  исследователь
И.Ф.Ерофеев  сообщал:  "Среди новых рукописей, что хранятся в Музее Слободской
Украины,  привлекает  к себе внимание неизвестная до сей поры рукопись Гоголя.
Заглавие ее: "Из книги: "Лествица, возводящая на небо"..." (34, 175).
    Автограф,  описанный  И.Ф.Ерофеевым,  позволяет  судить, что Гоголь прочел
"Лествицу"  довольно  рано. Сам Ерофеев относил гоголевские выписки к середине
1840-х  годов,  но  при  этом  замечал, что в них есть "и реминисценция образа
аскета   из   первой   редакции   повести   "Портрет"  (закончена  в  1834-м).
Следовательно,  возможно приурочение выписок к более раннему периоду - до 1835
года, то есть до времени создания "Ревизора" и "Мертвых душ".
    Заметим,  что  образ  лествицы  встречается  в  самых  ранних  гоголевских
повестях: "Майской ночи", "Сорочинской ярмарке", "Страшной мести", в "Главе из
исторического  романа."  О предстоящей борьбе со "страстями" и восхождении "по
скользким  ступеням"  лествицы  Гоголь  упоминает в письме к матери от 24 июля
1829 года.
    В  сообщении  1926  года  о  гоголевских  выписках  "Из  книги: "Лествица,
возводящая  на  небо"  И.Ф.Ерофеев  привел  несколько  названий  раздела этого
сборника:  "О  подвизании,  об  уклонении от мира, о послушании, о покаянии, о
гневе, о безгневии, о кротости; о плаче; гордость; тщеславие".
    Следует  отметить,  что житие святого Акакия, являющееся одной из основных
частей  главы  "О  послушании", судя по всему было хорошо известно Гоголю и по
всей  видимости  даже  собственноручно  переписано им и включено в выписки "Из
книги: "Лествица, восходящая на небо."
    Таким  образом,  обретается  еще  одно  подтверждение возможной переклички
между образами Акакия Акакиевича и св. Акакия.
    Гоголь  не  ищет  решения  проблемы  зла.  Для  него  зло даже не является
проблемой.   Он  не  исследует,  как  Достоевский,  диалектику  зла  и  греха,
ответственности  и искупления. Не это мучит Гоголя. Для него, так же как и для
отцов  Церкви,  речь  не  идет о том, чтобы исследовать зло - речь идет о том,
чтобы бороться против нечистого. В его произведениях "описывают стратегию зла,
овладевание человеческой души страстями" (28, 7-18).
    В  мире  Гоголя  - в творчестве, в быту, в религиозном сознании - нечистый
является  абсолютно  конкретным  существом. Он вторгается в жизнь человека как
незваный   гость,   распадаясь  на  тысячи  и  тысячи  злых  существ,  которые
уподобляются в своей малости и низости человеческому сознанию.
    "Все  это ваше волнение и мысленная борьба, - пишет Гоголь С.Т. Аксакову в
1844  году.,  -  есть  больше  ничего,  как  дела общего нашего приятеля, всем
известного, именно - чорта. Но вы не упускайте из виду, что он щелкопер и весь
состоит  из  надувания  <...> Итак, ваше волнение есть, просто, дело чорта. Вы
эту  скотину  бейте  по морде и не смущайтесь ничем. Он точно мелкий чиновник,
забравшийся  в  город  будто  бы  на  следствие. Пыль запустит всем, распечет,
раскричится.  Стоит  только  немножко струсить и подасться назад - тут-то он и
пойдет  храбриться.  А  как  только наступишь на него, он и хвост подожмет. Мы
сами  делаем из него великана; а на самом деле он чорт знает что <...> Пугать,
надувать,  приводить  в  уныние  - это его дело" (1, т.12, 300-301). "А насчет
чортика и всяких лезущих в голову посторонних гостей скажу вам: просто плюньте
на  них!  <...>  Некогда,  некогда, сатана, убирайся к себе в преисподнюю! Он,
скотина, убежит, поджавши хвост!" (1, т.14, 194) - это уже Гоголь в 1850 году.
    "Не смущайтесь..." "Узревши нечистоту лукавых духов <...> не ужасайся и не
смущайся"  призывает  Нил  Сорский.  Точно  как  у  Гоголя,  в  святоотеческой
литературе  бес  "запускает  пыль"  страстей  в  глаза инока. А сами страсти -
персонификация  зла  -  жестокие или насмешливые, непобедимые или ничтожные, в
зависимости от силы, с которой противодействует им человек. В "Лествице" бесы,
олицетворяющие   страсти,   действуют   как  подлинные  герои,  живущие  своей
независимой  жизнью. Путь инока к совершенству - это единоборство; а для того,
чтобы  быть  на  равных  (в обмане своем враг силен и умен), инок сражается не
только   верой,   добродетелями,   молитвой,  но  и  умом,  осмотрительностью,
смелостью, "благочестивою хитростью".
    В  финале  "Шинели"  слух,  сплетня  о  чиновнике-мертвеце расползается по
городу,   обрастая  все  новыми  и  новыми  подробностями.  Сплетня,  слух,  и
порождаемая   ими   путаница,  -  самая  распространенная  ситуация  у  Гоголя
("Ревизор", "Мертвые души", "Шинель"). А вот что пишет в этой связи сам Гоголь
(письмо  к А.О.Смирновой, 1849 год): "Я совершенно убедился в том, что сплетня
плетется  чортом, а не человеком. Человек от праздности и сглупа брякнет слово
без смысла, которого бы и не хотел сказать".
    Мысль о шинели - тоже сродни сплетне. Она входит в душу Акакия Акакиевича,
прочно в ней поселяется, заставляет его предать свою службу, устоявшуюся жизнь
и приводит, наконец, к гибели. Если Гоголь не сумел показать в героях движение
к  добру,  восхождение по лествице добродетелей, то обратное движение, вниз по
лестнице,  он  показал  в  истории Акакия Акакиевича. Именно к этому его герою
меньше,  чем к какому-нибудь другому подходит известное мнение Розанова о том,
что  якобы  "ни  в  одном произведении Гоголя нет развития в человеке страсти,
характера  и  пр.;  мы  знаем  у  него  лишь  портреты  человека  in statu, не
движущегося, не растущего, почти не думающего" (66, 168).
    Так  же  как  в  "Лествице",  у  Гоголя мы находим доведенное до крайности
несоответствие   между   малостью,  пошлостью,  обыденностью  страсти  и  теми
трагическими  последствиями,  которые  обрушиваются  на  ее  жертву. У Гоголя,
говоря  словами  Шкловского,  "незначительность  происшествия,  положенного  в
основу  сюжета, и катастрофичность этого ничтожного происшествия характеризует
сам  мир"  (82,  92).  Почему  же  для Акакия Акакиевича все заканчивается так
трагично?  Ответ мы находим у Мережковского: "Гоголь первый увидел невидимое и
самое  страшное,  вечное зло не в трагедии, а в отсутствии всего трагического,
не  в  силе,  а  в бессилии, не в безумных крайностях, а слишком благоразумной
середине,  не  в  остроте  и  глубине,  а в тупости и плоскости, пошлости всех
человеческих  чувство  и  мыслей,  не  в  самом великом, а в самом малом <...>
Первый  он  понял,  что  чорт  есть самое малое, который, лишь вследстие нашей
собственной  малости, кажется великим - самое слабое, которое, лишь вследствии
нашей собственной слабости, кажется сильным" (54, 3).
    История  Акакия  Акакиевича  приняла  печальный  оборот: категория лишнего
заменила  категорию  необходимого.  "Тут-то  увидел  Акакий Акакиевич, что без
новой шинели нельзя обойтись, и поник совершенно духом" (2, т.3, 119).
    Мысль  о  шинели  естественно  влечет  за  собой  мысль о деньгах; рушится
состояние  беззаботности  - плод нестяжания: "Нестяжание есть отложение земных
попечений,  беззаботность  о жизни <...>, оно чуждо печали" (39, 132). Акакием
Акакиевичем  овладевает  печаль,  так как он погрузился в земные "попечения" и
заботы.  Он  вступает  в  долгое  "общение через мысленное разглагольствие" со
своей  идеей;  и  начинает  думать  неожиданно  конкретно  и дельно. Тщательно
изучает  свое  денежное  положение,  перебирает  все  нужные  траты и покупки,
проявляя   аккуратность,   расчетливость   и   даже  способность  на  какие-то
психологические рассуждения относительно оплаты Петровичу. Обнаруживается, что
половина  денег у него уже на руках: "Еще половину можно бы найти: половина бы
отыскалась;  может быть, даже немножко и больше" (2, т.3, 119). Автор заявляет
об  этой  новости осторожно и особенно тщательно (с длинным описанием коробки,
куда  откладывалось  "по  грошу",  и  ритуала  обмена меди на серебро...), чем
подчеркивает ее исключительное значение.
    Мысль о шинели затягивает и "пленяет" Акакия Акакиевича.
    "Пленение  есть,  когда  сердце  насильно  и  против  воли  устремляется к
нашедшему  помыслу,  и  водворяя  его  в  себе,  чрез  то  ниспадает из своего
духовнаго  настроения.  В  первом случае, когда умом овладевают помыслы, и он,
насильно  и  против  твоего  желания,  уносится лукавыми мыслями, - ты вскоре,
Божиею  помощью,  удерживаешь его и возвращаешь к себе и к делу своему. Второй
случай  бывает  тогда,  когда  ум,  как  бы  бурею  и  волнами  подъемлемый, и
отторженный  от  благого своего устроения к злым мыслям, уже не может придти в
тихое и мирное состояние".
    Страсть  поработила  Акакия  Акакиевича.  Он  как  бы раздваивается, и его
вторая жизнь во всем противоположна первой. Многократно подчеркнутое критикой,
такое  изменение  обычно  воспринимается  в  положительном  смысле.  Обычно  с
приобретением  шинели  связывают пробуждение Акакия Акакиевича к новой, лучшей
жизни,  обретение  им  человеческого  достоинства.  Однако  возможны  и другие
толкования, основанные на искусительной природе идеи о новой шинели.
    Дело  в  ном, что достоверно описывая "новую" жизнь героя, сам гоголевский
текст  оказывается  обманчивым.  Если  смотреть на изменения Акакия Акакиевича
"нормальным",  от  мира  сего  взглядом,  то  надо  согласиться  -  жизнь  его
становится  ярче, интереснее. Но если исходить из того, что Акакий Акакиевич -
идеал  бесстрастия,  подвижник  послушания,  то  налицо  трагедия его падения.
"Человек   великого   смирения"   предал  "устав"  своей  жизни,  сменил  свои
добродетели на пороки.
    Самое  очевидно предательство - это в отношении к работе-службе. На Акакия
Акакиевича   нападает   рассеянность   -   предверие   той   лености,  которая
восторжествует  после приобретения новой шинели. Радость, испытываемая Акакием
Акакиевичем  после  приобретения  шинели  может привести к гибели души: "Рукою
смирен