жанра на
повесть  Гоголя,  необходимо  провести  хотя  бы  краткий  анализ  стилевых  и
композиционных особенностей "Шинели", которые во многом объясняют трасформацию
повести, изменение ее от первой редакции ко второй и проясняют важные элементы
в ее сюжетном и содержательном наполнении.
    Наиболее полно особенности построения "Шинели" рассматриваются в известной
статье Б.Эйхенбаума "Как сделана "Шинель" Гоголя" (85, 93).
    Так,  по мысли Б. Эйхенбаума, композиция у Гоголя не определяется сюжетом.
"Сюжет  у  него  всегда  бедный,  скорее - нет никакого сюжета, а взято только
какое-нибудь  одно  комичекое (а иногда даже само по себе вовсе не комическое)
положение,  служащее  как  бы  толчком  или  поводом для разработки комических
приемов.  Так  "Нос" развивается из одного анедотического события; "Женитьба",
"Ревизор"  вырастают  тоже  из  опреленного неподвижно пребывающего положения;
"Мертвые   души"   слагаются   путем   простого  наращивания  отдельных  сцен,
объединенных только поездками Чичикова" (85, 94).
    Известно,  что  необходимость  иметь  что-нибудь похожее на сюжет стесняла
Гоголя.  П.В.  Анненков  пишет  о  нем:  "Он говорил, что для успеха повести и
вообще  рассказа достаточно, если автор опишет знакомую ему комнату и знакомую
улицу"  (5,  77).  В  письме к Пушкину (1835) Гоголь пишет: "Сделайте милость,
дайте  какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или несмешной, но русский
чисто  анекдот...  Сделайте  милость, дайте сюжет; духом будет комедия из пяти
актов, и клянусь, будет смешнее чорта!" (1, т.10, 375).
    Значительную роль в "Шинели", особенно в первой ее части, играют различные
каламбуры, построенные либо на звуковом сходстве, либо на этимологической игре
словами,  либо  на  скрытом  абсурде. Первая фраза повести в черновом наброске
снабжена  была  звуковым  каламбуром:  "В  департаменте  податей  и  сборов, -
который,  впрочем,  иногда называют департаментов подлостей и сборов" (1, т.3,
445).
    Во второй же черновой редакции к этому же каламбуру была сделана приписка,
представляющая  дальнейшую  с  ним  игру:  "Да не подумают, впрочем, читатели,
чтобы  это  название  основано было на какой-нибудь истине - ничуть. Здесь все
дело  только  в  этимологическом  подобии  слов.  Вследствие этого департамент
горных  и  соляных  дел  называется департаментом горьких и соленых дел. Много
приходит  иногда на ум чиновникам во время, остающееся между службой и вистом"
(1, т. 3, 481).
    Любопытны  также  и  колебания  Гоголя  при выборе фамилии для героя. Так,
фамилия Акакия Акакиевича первоначально была Тишкевич. Далее Гоголь колеблется
между  двумя  формами - Башмакевич и Башмаков. Но и эти фамилии не кажутся ему
подходящими, пока, наконец, не сделан окончательный выбор - Башмачкин.
    Другим  важным  элементом, определяющим своеобразие "Шинели" является речь
героев.
    Своим действующим лицам в "Шинели" Гоголь дает говорить немного, и их речь
особенным  образом  сформирована, так что несмотря на индивидуальные различия,
она  никогда  не  производит впечатления бытовой речи, она всегда стилизована.
Речь  Акакия  Акакиевича  входит  в  общую  систему  гоголевской  звукоречи  и
мимической  артикуляции  -  она  специально построена и снабжена комментарием:
"Нужно  знать,  что  Акакий  Акакиевич  изъяснялся  большею частию предлогами,
наречиями  и,  наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого
значения"  (2,  т.3,  116).  Речь  Петровича,  в  противоположность отрывочной
артикуляции  Акакия  Акакиевича,  сделана сжатой, строгой, твердой и действует
как  контраст:  бытовых  оттенков  в  ней  нет  - житейская интонация к ней не
подходит, она так же "выискана" и так же условна, как речь Акакия Акакиевича.
    "Так  же  выискана  и  собственная  речь  Гоголя - его сказ, отмечает Б.О.
Эйхенбаум  (85,  320).  -  В  "Шинели"  сказ  этот стилизован под особого рода
небрежную, наивную болтовню. Точно непроизвольно выискивают "ненужные" детали:
"по  правую  руку  стоял  кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин,
служивший  столоначальником  в  сенате,  и  кума,  жена  квартального офицера,
женщина  редких  добродетелей,  Арина  Семеновна  Белобрюшкова."  Или сказ его
приобретает  характер  фамильярного многословия: "Об этом портном, конечно, не
следовало  бы  ничего  говорить,  но  так  как  уже  заведено, чтобы в повести
характер  всякого лица был совершенно означен, то нечего делать, подавайте нам
и  Петровича  сюда".  Комический  прием в этом случае состоит в том, что после
такого  заявления  характеристика Петровича исчерпывается указанием на то, что
он  пьет  по всяким праздникам без разбору. То же повторяется и по отношению к
его  жене: "Так как мы уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать
слова  два; но, к сожалению, о ней немного было известно, разве только то, что
у  Петровича  ест  жена,  носит  даже  чепчик,  а  не платок: но красотою, как
кажется,  она  не могла похвастаться; по крайней мере, при встрече с нею, одни
только  гвардейские  солдаты  заглядывали  ей  под  чепчик,  моргнувши  усом и
испустивши какой-то особый голос" (2, т.3, 115).
    Известно,  что  Гоголь  отличался особым умением читать свои вещи. Об этом
имеются  многочисленные  свидетельства его современников. Князь Д.А.Оболенский
вспоминает:  "Гоголь  мастерски  читал: не только всякое слово у него выходило
внятно,  но,  переменяя  часто  интонацию речи, он разнообразил ее и заставлял
слушателя усваивать самые мелочные оттенки мысли. Помню, как он начал каким-то
гробовым  голосом:  "Зачем  же изображать бедность, да бедность... И вот опять
попали  в  глушь,  опять  натолкнулись  на  закоулок."  После этих слов Гоголь
приподнял  голову,  встряхнул  волосы  и продолжал уже громким и торжественнвм
голосом:  "Зато  какая  глушь  и  какой закоулок!" Засим началось великолепное
описание  деревни  Тентентикова,  которое, в чтении Гоголя, выходило как будто
писано  в  известном  размере... Меня в высшей степени поразила необыкновенная
гармония  речи.  Тут  я увидел, как прекрасно пользовался Гоголь теми местными
названиями  разных трав и цветов, которые он так тщательно собирал. Он иногда,
видимо,  вставлял  какое-нибудь  звучное  слово единственно для гармонического
эффекта" (58, 943-944).
    О  манере  Гоголя  читать свои произведения вспоминает также и И.И.Панаев:
"Гоголь  читал  неподражаемо.  Между современными литераторами лучшими чтецами
своих  произведений  считаются  Островский и Писемский. Островский читает безо
всяких  драматических  эффектов,  с  величайшею  простотою, придавая между тем
должный  оттенок каждому лицу; Писемский читает, как актер, - он, так сказать,
разыгрывает  свою  пьесу  в  чтении. В чтении Гоголя было что-то среднее между
двумя  этими  манерами  чтений.  Он  читал драматичнее Островского и с гораздо
большею простотой, чем Писемский" (59, 174).
    В.Набоков определяет движение повести следующим образом: "Повесть движется
так:  бормотанье,  бормотанье, лирическая волна, бормотанье, лирическая волна,
бормотанье,  фантастическая  кульминиция,  бормотанье,  бормотанье,  и назад в
хаос, из которого все это явилось" (57, 119).
    Если  присмотреться  повнимательнее,  то  определенный  Набоковым характер
движения  гоголевской  повести  ("бормотанье,  бормотанье,  лирическая  волна,
бормотанье")  во  многом  повторяет  изгибы  голоса  чтеца. "Шинель" - повесть
словно бы созданная не столько для чтения, сколько для произнесения вслух.
    Данную  особенность  восприятия  на слух гоголевской "Шинели", Б.Эйхенбаум
трактует следующим образом:
    "Все это указывает на то, что основа гоголевского текста - сказ, что текст
его  слагается  из  живых  речевых представлений и речевых эмоций. Более того,
сказ  этот  имеет  тенденцию  не  просто  повествовать, не просто говорить, но
мимически  и арутикуляционно воспроизводить - слова и предложения выбираются и
сцепляются  не  по  принципу только логической речи, а больше по принципу речи
выразительной,  в  которой  особенная  роль  принадлежит  артикуляции, мимике,
звуковым  жестам  и  т.д.  Отсюда  -  явление  звуковой семантики в его языке:
звуковая  оболочка  слова,  его  аккустическая характеритика становится в речи
Гоголя  значимой  независимо  от  логического или вещественного значения" (85,
324).
    Стиль  "Шинели"  Гоголя  -  это стиль непринужденного повествования, когда
рассказчик  нередко отклоняется от главной линии развития действия и обогащает
центральное многочисленными вставными эпизодами.
    "Особенно  резко,  -  пишет  Б.Эйхенбаум,  - запечатлен этот стиль сказа в
одной  фразе:  "Где  именно  жил  пригласивший чиновник, к сожалению, не можем
сказать: память начинает нам сильно изменять, и все, что ни есть в Петербурге,
все  улицы  и домы слились и смешались так в голове, что весьма трудно достать
оттуда  что-нибудь  в  порядочном  виде".  Если  к этой фразе присоединить все
многочисленные   "какой-то",  "к  сожалению,  немного  известно",  "ничего  не
известно",  "не  помню"  и  т.д.  то  получается  предсталение о приеме сказа,
придающем  всей  повести иллюзию действительной истории, переданной, как факт,
но не во всех мелочах точно известной рассказчику" (85, 320).
    Гоголь  охотно вставляет промежуточные элементы: о просьбе одного капитана
исправника  ("не  помню,  какого-то города"), о предках Башмачкина, о хвосте у
лошади  Фальконетова  монумента,  о  титулярном  советнике,  которого  сделали
правителем, после чего он отгородил себе особую комнату, назвавши ее "комнатой
присутствия".
    Первоначальный  вариант  "Повести  о чиновнике, крадущем шинели" отличался
еще  большею стилизацией под непринужденную болтовню. В окончательном варианте
Гоголь  сгладил такого рода приемы, уснастил повесть каламбурами и анекдотами,
несколько изменив при этом первоначальных композиционный слой.
    Далее,  путем  анализа  гоголевской  манеры  чтения,  Эйхенбаум приходит к
выводу,  что  "сюжет  у  Гоголя имеет значение только внешнее и поэтому сам по
себе статичен <...> Настоящая динамика, а тем самым и композиции его вещей - в
построении  сказа,  в игре языка. Его действующие лица - окаменевшие позы. Над
ними  в  виде  режиссера  и настоящего героя, царит веселящийся и играющий дух
самого художника" (85, 97).
    Однако  тезис,  что  все  действующие  лица  Гоголя являются "окаменевшими
позами",  представляется  спорным.  В  "Шинели"  Башмачкин  ни  в коей мере не
является персонажем статичным, застывшим. Напротив, на протяжении всей повести
мы можем проследить движение и развитие образа Акакия Акакиевича, приобретение
героем новых черт и качеств, котрые ни в коем случае не проявились бы, являйся
он "окаменевшей позой".
    Даже и в отношении "Мертвых душ", которые чаще всего приводятся в качестве
примера  "окаменевших  поз",  застывшей галерии портретов помещиков: Манилова,
Собакевича,  Коробочки, Ноздрева и Плюшкина - нельзя однозначно говорить об их
статичности.   Ведь   во   втором  томе  "Мертвых  душ",  по  замыслу  Гоголя,
планировалось  "возрождение" Плюшкина, и выход его из "величайшего обмеления".
Плюшкин,  равно как и Чичиков, должны были встать на начало того пути, который
привел бы их к спасению.
    В  композиции  "Шинели"  ни  один  из  многочисленных  событий  и вставных
эпизодов не представляется случайным. Так, не случайно выбрана и дата рождения
Акакия Башмачкина: мальчик родился "против ночи... на 23 марта" и рождение его
унесло  жизнь  его  матери.  Вообще,  март является одним из самых излюбленных
месяцев Гоголя. В виде "мартобря" март присутствует в "Записках сумасшедшего",
в  марте  случилось  "необыкновенно  странное  происшествие"  с  носом  майора
Ковалева, в марте рождается и сам Акакий Акакиевич.
    "Можно  предполагать,  что  март  привлекал  писателя своей порубежностью,
расположением  между  зимой и весною; это обстоятельство могло быть и, по всей
видимости,   было   одним   из   слагаемых   в  психологической  и  социальной
обусловленности  "переходного"  положения героя <...> Примечательно и усиление
Гоголем   семантической   значимости  месяца  максимальным  приближением  даты
рождения  ко  дню  весеннего  равнодействия,  наблюдаемого (20) 21 марта..." -
замечает Ф.Евсеев (29, 32).
    Впрочем,  вполне  возможно,  что  любовь  Гоголя  к марту объясняется куда
проще: и сам писатель родился в марте, 19 числа по старому стилю.
    Жанровая   специфика  "Шинели"  до  сих  пор  представляется  недостаточно
изученной.  Известно,  что  жанр  является  как  бы  резонатором (Ю.Н.Тынянов)
художественного  текста,  определяющим  все  его  связи, влияющим на структуру
повествования,  построение  сюжета,  характер персонажей, выбор стиля и другие
особенности.  Однако  этот  вопрос  редко  вызывал  сомнения  у исследователей
творчества  Гоголя  и  почти  не  поднимался  в  их работах. Отмечая некоторую
загадочность   и  парадоксальность  повести,  ученые  не  связывали  логически
необъяснимые  "смещения"  в  развитии  ее  сюжета  и  характера  персонажей  с
особенностями  жанра  этого  произведения.  Думается, что тайнопись "Шинели" в
значительной  степени  раскроется  посредством  выявления  глубинной традиции,
например,   фольклорных   и   средневековых  жанров,  претерпевших  в  повести
ествественную трансформацию.
    Во  многом  своебразие  построения  и  жанровой  специфики "Шинели" станет
понятным при изучении влияния агиографического стиля на повесть Гоголя.


    Глава II. ЭЛЕМЕНТЫ АГИОГРАФИЧЕСКОГО ЖАНРА
    Сходство  повести  Н.В.Гоголя  и жития св.Акакия безусловно. Кажется даже,
что  писатель  не  случайно  использовал в построении "Шинели" житийный канон,
ориентируя ее на житийный жанр.
    В  проложной  памяти (к этому типу относится житие св.Акакия) отсутствовал
рассказ  о рождении, родителях и юности героя. В житиях же обычно было принято
указывать  родину, называть родителей, имя святого, причем важен был сам смысл
имени,  здесь говорилось о положении родителей в обществе, о крещении ребенка,
подчеркивалось,  что  уже  при  рождении  ребенок  был  отмечен особым знаком,
свидетельствующем   о   Божией   благодати.   Герой   жития  отличался  особой
премудростью,  избегал  светских  развлечений,  усердно трудился, бежал брака,
общался  лишь  с  матерью  или  пожилыми  женщинами,  жил  в полном уединении,
исполняя самую черную работу, не искал награды, по смерти совершал чудеса.
    Можно  отметить  также,  что  в  житиях  чудеса  обставляются достоверными
приметами,  свидетельствами очевидцев, так и в повести Гоголя. Наконец, важно,
что   в   житиях   чудо  должно  способствовать  исцелению  или  нравственному
перерождению  сомневающегося  или  заблуждающегося  - тому, чтобы глухой обрел
слух,  слепой  прозрел, а грешник раскаялся, чтобы метафорически происходит со
значительным лицом в "Шинели", который гораздо реже стал говорить подчиненным:
"Как  вы  смеете...  если  же  и  произносил, то уже не прежде, как выслушавши
сперва, в чем дело" (2, т.3, 135).
    Нельзя  не  сказать  и  о  двух  стилистических  пластах  жития  - высокой
ораторской    проповеди    и    бытовой    речи:    в    одном   высказываются
религиозно-нравственные  принципы,  в  другом  ведется  рассказ  об известном,
достоверном,  практическом, историческом, что тоже в известной мере может быть
сближено с повестью Гоголя.
    Однако   если   предположить,   что   современники   Гоголя  хорошо  знали
агиографический  материал  -  как  оно, безусловно, и было - кажется странным,
почему  никто  из  них  не  отметил  связь  жития св.Акакия с повестью Гоголя.
Очевидно,  это объясняется тем, что общеизвестное, как правило, не отмечается,
и  тем,  что  повесть  Гоголя  в  значительной  мере  повернута к социальным и
социально-нравственным   сторонам   человеческого   существования,  которые  в
житийной литературе отдельно не выделялись.
    Казалось  бы,  на  примере  "Шинели"  можно  говорить  о том, что писатель
наследует  в  ней  традицию  житийного  жанра.  И  все  же, если присмотреться
внимательно,  общение  текста  повести  и  текста  жития  сложнее, чем простое
заимствование,   реминисценция,   параллель,   повторение  житийных  ситуаций.
Совершенно  очевидно,  что  в  каждом  "шаге"  сюжета  видны явные отклонения,
сдвиги, трансформация, сознательное ее нарушение.
    Например, Гоголь называет день рождения Башмачкина - 23 марта, что не было
принято  в  житийной  литературе.  Обычно в житии указывается день памяти, как
правило,  совпадающий  с  днем  смерти  героя,  чего нет в повести Гоголя. Дав
характеристику  родителям героя - "матушка, чиновница и очень хорошая женщина"
(2,   т.3,   110),  наградив  его  при  крещении  именем  -  Акакий  (кроткий,
незлобивый), писатель формально подчеркивает, что новорожденный отмечен особой
печатью,  особым предназначением, которое, однако, никак не вяжется с житийной
традицией:  ребенок, родившись, заплакал, "как будто предчувствовал, что будет
титулярный  советник" (2, т.3, 110). Герой повести не дорожит одеждой, он даже
выделен  из  среды  чиновников  своим  заношенным капотом, не замечает мирских
искушений,  не  помышляет  о  браке, общается лишь с пожилыми женщинами, что в
известной мере может быть сближено с традицией житийной литературы.
    Связь Акакия Акакиевича с тезоименным святым проявляется уже в самом имени
героя.  Причем  связь  эта  ни  в  коем случае не может быть объяснена простым
совпадением.  Это  убедительно  доказывает  Ч.  де  Лотте  в  статье "Лествица
"Шинели" (22). Подтверждают это также и некоторые хронологические неточности в
тексте повести.
    Текст  "Шинели":  "Родился  Акакий  Акакиевич  против ночи, если только не
изменяет  память,  на  23 марта... Родительнице предоставили на выбор любое из
трех,  какое  она  хочет  выбрать:  Моккия, Соссия, или назвать ребенка во имя
мученика  Хоздазата.  "Нет, - подумала покойница, - имена-то вс„ какие." Чтобы
угодить  ей,  развернули  календарь  в  другом  месте,  вышли опять три имени:
Трифилий, Дула и Варахасий..." (2, т.3, 110)
    Но  меж  тем  между  предложенными  датами и святыми не существует никакой
связи.  Моккий,  Соссий,  Хоздазат,  а  тем  более  Трифилий, Дула и Варахасий
поминаются  в  разные  весенние  дни и, следовательно, не могли быть вместе на
одном  листке  календаря.  23  марта  по  старому стилю или 5 апреля по новому
поминался прмч. Никон и 200 его учеников, вместе с ним страдавших.
    В  черновой  редакции  Гоголь писал, что Башмачкин родился "как раз против
ночи  4  февраля  в  самое  дурное  время". Впоследствии эту атмосферу холода,
окружающую  жизнь  героя с рождения, он снял из повести. Мотив холода он решил
как  сугубо  Петербургский  мотив, как мотив, являющий "холодно-деспотическое"
отношение  к человеку. Башмачкин назван Акакием вопреки обычаю давать имена по
месяцеслову.  Его  день  рождения  не соответствует ни одному дню - памяти св.
Акакиев,  которых насчитывается в месяцеслова девять: 15 октября, 29 ноября, 9
марта, 17 апреля, 1 мая, 7 мая, 17 мая, 7 июля, 28 июля.
    Имя  Акакия  Акакиевича  всегда  представляло  интерес  для  критиков,  но
вызывало  в  большинстве  случаев лишь комические ассоциации. Интересно мнение
Б.О.Эйхенбаума,  который  воспринимал  имя,  как "звуковой подбор" и "звуковой
жест".  Последующая  критика  склонна  была,  в сущности, развивать именно эту
идею.  Ю.Тынянов  в  своей книге "Архаисты и новаторы", например, говорил, что
"Акакий  Акакиевич"  -  "словесная  маска",  которая  "потеряла  уже  связь  с
семанткой, закрепилась на звуке, стала звуковой, фонетической".
    Гоголь   внимательно   пролистывает   весенний  православный  календарь  и
выискивает  в  нем  наиболее  странные и непривычные для русского слуха имена.
Выбор  имени  Акакий мотивируется тем, что "отец был Акакий, пусть и сын будет
Акакий" (2, т.3, 110).
    "Гоголь отдавал необычайно много вним