а в "Шинели" развивается
на  фоне  слухов,  что  опознание  Башмачкина  самим  повествователем нигде не
производится,  что  департаментский чиновник и значительное лицо узнают Акакия
Акакиевича в состоянии ужаса, страха, аффекта (47).
    В центре финала повести фатастическое событие: встреча Башмачкина-мертвеца
с  генералом. Именно к финалу устремляется содержательная энергия повести, и в
финале   она   разряжается,   объясняется   идея   "Шинели".   Очевидно,   что
фантастический  финал  -  средоточие  смысла  повести.  Ясно  и  то, что финал
заключает  некую  загадку,  которую  нельзя  исчерпать одним толкованием. Этим
объясняется разноголосица мнений.
    Например,  И.Анненский  оценивал  финал повести несколько абстрактно - как
"торжество  правды"(6, 104). И.Гроссман-Рощин в своих "Рассказах об искусстве"
видел  в  финале  повести  проявление  революционной  фантастики, то есть тему
победоносного  революционного бунта (15, 195). В советском гоголеведении уже в
сороковые  годы  содержание  финала  "Шинели" понималось более сдержанно - как
изображение  посмертного  бунта  Башмачкина против "значительных лиц", то есть
как  грозная  возможность  бунта,  а  не ее реализация (18, 306). Позднее тема
бунта  в  эпилоге  повести была осмыслена как борьба не героя, а автора против
деспотизма  сильных  мира  (44,  37), как выражение и мести и возмездия слабых
(26,  37),  т.е.  как  еще  одна  смысловая  грань темы бунта. Значение финала
исследователи   связывали  не  только  с  образом  Башмачкина,  но  и  образом
значительного  лица. И нередко получалось, что повесть написана лишь для того,
чтобы показать раскаяние генерала (67, 21).
    Стремясь  разгадать  тайну  "Шинели",  ученые обратились к рассмотрению ее
структуры,  поэтики, но и здесь не наблюдается единства оценок. Исследователей
привлекла   проблема   соотношения  реального  и  фантастического  в  эпилоге.
Ю.Н.Тынянов  считал,  что образ Башмачкина-мертвеца - только гротескная маска,
необходимая  для  пародийных  целей Гоголя, а фантастическая ситуация финала -
только игровая ситуация (70, 202-203).
    Й   ван  дер  Энг  в  образе  Башмачкина-мертвеца  увидел  психологическую
реализацию  воспаленного  воображения  генерала  (31, 231). Эта точка зрения в
чем-то смыкается с мнением известного психолога В.Н.Мочульского, который понял
образ  Башмачкина-мертвеца  как олицетворение совести значительного лица, т.е.
как проблему нравственную (55).
    В  последнее  время  соотношение  реального  и  фантастического  в  образе
Башмачкина осмыслена как гротескная несовместимость образа мстящего мертвеца с
реальной   действительностью  (81,  23).  Ю.В.Манн  в  финале  повести  увидел
контрастную   смену   социально-бытовой   истории   о   титулярном   советнике
фантастическим  окончанием  как  особое  намерение  Гоголя оставить содержание
"Шинели" неразрешимым "на уровне проблематическом" (47, 102).
    Возникновение  в  финале повести рассказа о похождениях мертвеца, похожего
будто  бы на Акакия Акакиевича и снимающего шинели с чиновников разных рангов,
является  одним  из  самых  загадочных  мест "Шинели". Некоторые исследователи
вообще обходят финал повести и заканчивают рассмотрение ее смертью Башмачкина.
Другие  видят  смысл  финала  в том, что Гоголь в фантастической форме выразил
"протест".    Г.А.Гуковский    считает,    что    финал   нужен   для   показа
"взбунтовавшегося"  Башмачкина. "Если в "Шинели" все-таки звучит некое грозное
предупреждение,  то  звучит  оно  не помимо Гоголя, и значит это, что в Гоголе
1839-1841  годов боролись два противоречивых идейных начала: одно - давшее нам
всего  великого Гоголя, другое - приведшее его к падению "Выбранных мест..." И
именно поэтому, что все же в "Шинели" еще сильно было первое, хотя и нимало не
революционное,  но протестующее, непримиримое ко злу и демократическое начало,
"Шинель" смогла стать великим произведением" (18, 357).
    Н.В.Фридман  вслед  за  другими  также  утверждает, что Башмачкин в финале
повести  "олицетворяет  возмездие,  выполнив  свою  роль  мстителя",  - он "не
успокаивается  до  тех  пор, пока не снимет шинель со значительного лица" (74,
172-173, 175).
    Господствующая  точка  зрения  сводится к тому, что финал нужен для показа
"протеста",  "возмездия", "бунта", "мщения" обидчику генералу - "значительному
лицу", а фантастика нужна для проявления этой крамольной идеи.
    В  образе  Акакия  Акакиевича  на  текстуальном уровне просматриваются два
пласта. Исследуя предыдущие редакции "Шинели", можно заметить, как от редакции
к редакции менялся образ главного героя повести, перерастая из анекдотического
чиновника в характер намного более сложный и противоречивый. Между "Повестью о
чиновнике,  крадущем  шинели"  и  окончательной  редакцией "Шинели" - два года
напряженной  работы,  что  уже  само  по  себе объясняет расхождения на уровне
композиции, сюжета и трактовки персонажей.
    Каким   же   образом  произошла  трансформация  обыкновенного  анекдота  о
чиновнике  в  повесть  с  житийным  контекстом?  Чтобы понять это, нам следует
обратиться к истории создания "Шинели".
    В  июле  1839  года,  в  Мариенбаде,  Гоголь  диктует  М.П.Погодину первый
фрагмент  своей будущей "Шинели". Завершается же повесть, по всей вероятности,
в  Риме  в апреле 1841 года. Впрочем, вначале, в самое время своего зарождения
эта  повесть  носила другое название - "Повесть о чиновнике, крадущем шинели".
Различия  между  этой  "Повестью  о  чиновнике..."  и  окончательной редакцией
"Шинели" огромны. Происходит переосмысление сюжетного ядра повести. Из повести
с   анекдотическим  сюжетом  "Шинель"  перерастает  в  повесть  со  сложным  и
противоречивым  развитием  и преломлением человеческой судьбы, прослеженной не
только в этой жизни, но и за ее пределами...

    1. АКАКИЙ АКАКИЕВИЧ БАШМАЧКИН
    Многие  факты  и  обстоятельства  написания  "Шинели" нам известны, другие
навсегда  скрыты  временем.  Впрочем,  даже  не  знай  мы  ничего об истории и
предыстории  написания  "Шинели", текст е„ как основной источник для анализа и
интерпретаций был бы перед нами. А это уже немало.
    П.В.Анненков,  мемуарист,  вспоминает,  что первоначальный замысел повести
возник у писателя в 1836 году, еще до отъезда за границу:
    "...Однажды  при  Гоголе  рассказан  был  канцелярский  анекдот о каком-то
бедном  чиновнике, страстном охотнике за птицей, который необычайной экономией
и неутомимыми усиленными трудами сверх должности накопил сумму, достаточную на
покупку хорошего лепажевского ружья рублей в 200 (ассигнациями). В первый раз,
как  на  маленькой  своей  лодочке  пустился он по Финскому заливу за добычей,
положив  драгоценное  свое  ружь„  перед  собою  на  нос,  он находился по его
собственному  уверению,  в каком-то самозабвении и пришел в себя только тогда,
как взглянув на нос, не увидел своей обновки. Ружье было стянуто в воду густым
тростником,  через  который он где-то проезжал, и все усилия отыскать его были
тщетны.  Чиновник  возвратился  домой,  лег  в постель и больше не вставал: он
схватил   горячку.   Только   общей   подпиской   его  товарищей,  узнавших  о
происшествии,  возвращен  он  был к жизни, но о страшном событии он уже не мог
никогда  вспоминать  без  смертельной  бледности  на  лице  <...> Все смеялись
анекдоту, имеющему в основании истинное происшествие, исключая Гололя, который
слушал  его  задумчиво  и  опустив  голову.  Анекдот  был первой мыслию чудной
повести "Шинель", и она заронилась в душу его в тот же самый вечер" (5, 55).
    Мысль  о  рождении "Шинели" из анекдота высказывалась довольно часто. Так,
О.Г. Дилакторская замечает: "Видимо, писатель ориентировался в создании своего
сюжета  и  образа  героя,  кроме  бытовых анекдотов, и на анекдоты, расхожие в
чиновничьей   среде,   являющиеся  достоянием  городского  фольклора,  которые
собирались  в  сборники,  печатались  и перепечатывались. Примером этому может
служить и упоминание в тексте повести об анекдоте о Фальконетовом монументе, у
лошади  которого  подрублен  хвост. Образ Башмачкина имеет несомненную связь с
такой  анекдотической  литературой. Вот один из них. "Поседевший за перепискою
чиновник   сделался  наконец  совершенною  машиною.  Шутник  секретарь,  желая
испытать  его, велел ему три раза переписать одну и ту же бумагу, в которой он
сам,  с  приписанием имени, отчества и фамилии приговаривался к смертой казни.
Переписав  бумагу в третий раз, чиновник сказал сухо: "Тут, кажется, идет речь
о чьей-то голове" (20, 160).
    Бросается  в глаза сходство героя Гоголя с героями анекдота - чиновниками,
"поседевшими за перепискою", сделавшимися "совершенной машиною", осмеиваемых в
своей  кругу.  Важно  здесь  отметить не только перекличку ситуаций анекдота и
повести,  а  указать  ориентацию  писателя  на  жанровую природу анекдота с ее
стихией комизма, парадоксальности, двусмысленности...
    И  правда  сердцевина  существования  Акакия  Акакиевича  - переписывание.
Башмачкин   в   жизни   только   переписывает,   не  заявляя  о  себе  никаким
самостоятельным  делом  и намерением. У него и слов нет, чтобы заявить о себе:
персонаж  высказывается  обычно предлогами и частицами, не имеющими решительно
никакого  значения.  Даже  само  имя  Акакия  Акакиевича может быть воспринято
как...  результат  переписывания.  Взяли  имя  отца:  Акакий  -  переписали  и
получилось: Акакий Акакиевич.
    Вся  жизнь  Башмачкина  происходит  словно  на  листе бумаги. Даже внешние
события  герой  нередко  воспринимает как продолжение переписывания: "И только
разве если неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо
и напускала ноздрями целый ветер в щеку, только тогда замечал он, что он не на
середине строки, а на середине улицы" (2, т.3, 112)
    Акакий  Акакиевич - переписчик до мозга костей, и его согбенная над листом
бумаги  фигура  является  формой  его  прибывания  в  жизни.  Даже по вечерам,
вернувшись из департамента, он прождолжает переписывать бумаги, принесенные на
дом.
    Однако,  по мнению М.Эпшейна, если для переписчика священных книг любовь к
букве  вытекала  из  любви  к смыслу, то для переписчика казенных бумаг, каков
Акакий  Акакиевич,  любовь  к букве не поддерживается никаким величием смысла.
Трагическая несочетаемость между любовью к буквам и ничтожеством их содержания
не  унизила,  не  оскорбила  любви,  а,  напротив,  придала ей кроткую и почти
героическую стойкость (84, 139).
    Любовь к переписыванию обнаруживает главенствующую черту Акакия Акакиевича
-  кротость,  смирение - то, что роднит его со св. Акакием и свидетельствует о
полном  отречении героя от собственной воли. А отречение от собственной воли -
есть непременное условие для творящих послушание.
    Акакия  Акакиевича  отличает  не  только  любовь  к  переписыванию,  но  и
пренебрежение   к   вещественным   благам   мира   сего.  В  нем  присутствует
самоограничение,   граничащее   с   аскетизмом,  и  совершенное  равнодушие  к
физической  и  материальной сторонам существовавания. Так, Башмачкин "вовсе не
замечал" вкуса пищи, "ел все это с мухами и со всем тем, что ни посылал Бог на
ту пору" (2, т.3, 112-113). Искушения и соблазны служат постоянно наращиваемым
мотивом   повести.   Большинство   соблазнов   выносятся  Акакием  Акакиевичем
стоически.  И  при этом никакого неудовольствия, жалоб или претензий, никакого
вопроса  о  своем  положении,  но  одно невозмутимое терпение. "Только если уж
слишком  была  невыносима  шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься
своим  делом, он произносил: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" (2, т.3,
111)  Смирение  дается  Акакию Акакиевичу легко, без надрыва и видимого усилия
над собой, словно другого и не дано.
    Однако,  самоограничение  Акакия  Акакиевича не является неосмысленным или
само собой разумеющимся. На первый взгляд может показаться, что у гоголевского
персонажа  вообще  отсутствует  какое-либо внутреннее преодоление или борьба с
собой.  Кажется,  что терпение его естественно и дается ему без труда, что все
лишения, которые претерпевает герой, ничего не стоят ему, и он ничего не хотел
бы изменить в своем состоянии.
    Но такое ощущение оказывается ложным, в душе у Акакия Акакиевича далеко не
все  спокойно  и  она  не  отречена  полностью  от  своей  воли.  Но Гоголь не
приоткрывает  завесы тайны над героем и остается в Акакии Акакиевиче некоторая
загадка  -  "ведь  нельзя  же  залезть в душу человеку и узнать все, что он ни
думает" (2, т.3, 123).
    Акакий    Акакиевич   -   "маленький   человек"   не   только   в   смысле
социально-иерархического   статуса,  но  и  в  самом  буквальном  смысле.  Эта
"мизерность",  "детсткость",  "малая  величина"  Акакия Акакиевича проявляется
совершенно  во всем. Несмотря на свой возраст, Акакий Акакиевич так и не сумел
подрасти  (ср.  "Итак, в одном департаменте служил один чиновник... низенького
роста...  -  2,  т.3,  111).  Однако,  "малая  величина" героя определяется не
столько  его  возрастом  и ростом (каковы бы они ни были в сравнении с другими
людьми), сколько местом, отведенным ему судьбой в иерархическом порядке: "Что,
что,  что?" сказал значительное лицо: "откуда вы набрались такого духу? откуда
вы  мыслей  таких  набрались?  что  за  буйство  такое  распространилось между
молодыми  людьми  против начальников и высших!" Значительное лицо, кажется, не
заметил,  что  Акакию  Акакиевичу  набралось уже за пятьдесят лет. Стало быть,
если  он  и  мог назваться молодым человеком, то разве только относительно, то
есть в отношении к тому, кому было уже семьдесят лет" (2, т.3, 130).
    Даже  в  фамилии  героя  проявляется  эта  малость.  "Фамилия  героя  была
Башмачкин.  Уже  по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака;
но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого
неизвестно"  (2,  т.3,  109).  Однако,  если  быть  еще  точнее, фамилия героя
происходит  не  от  башмака  даже, а от "башмачка", совсем маленького башмака.
Кстати,  фамилия  у героя Гоголя появилась не сразу. В первой редакции повести
читаем: "Право, не помню его фамилии" (1, т.3, 447).
    Но  Акакий  Акакиевич  не только мал и слаб, как дитя, он еще и, как дитя,
невинен. Невинен раз и навсегда, поскольку эта черта ему прирождена, назначена
судьбой   вместе   с  мелкими  масштабами.  Отсюда  имя  -  Акакий  (невинный,
беззлобный),   удвоенное   отчеством,  отмечающим  высшую  степень  указанного
качества означает "невиннейший, самый беззлобный".
    Искушением   же   Акакия   Акакиевича,  оказавшимся  для  него  роковым  и
непреодалимым  - становится приобретение новой шинели. На первых порах все как
будто  складывается  для  героя  благоприятно, даже деньги на шинель находятся
неожиданно  быстро.  "Дело  пошло  даже скорее, чем он ожидал. Противу всякого
чаяния  директор  назначил  Акакию Акакиевичу не сорок или сорок пять, а целых
шестьдесят  рублей;  уж  предчувствовал  ли  он,  что  Акакию Акакиевичу нужна
шинель,  или  само  собой  так  случилось, но только у него чрез это оказалось
лишних двадцать рублей. Это обстоятельство ускорило ход дела" (2. т.3, 121).
    Однако в действительности легкость приобретения шинели оказывается ложной.
Искушение  словно бы подталкивает Башмачкина в спину, ускоряя гибельный финал.
Дело  спасения,  созидавшееся  всю  жизнь,  рушится в несколько месяцев и даже
недель.
    Под  воздействием  искушающих  помыслов, Акакий Акакиевчич изменяет своему
призванию  и  служению.  "Условная"  материя  букв,  которой  он  был  предан,
заменяется  физически  плотной  материей  -  новой  шинелью,  в  которую герой
облекает  себя,  как  бы  утвержаясь  в  вещественном  мире. Герой оказывается
настолько  поглощенным  новой  мирской  привязанностью,  что,  потеряв шинель,
лишается  и  внутренней  кротости  и спокойствия. Метания же неупокоенной души
Акакия  Акакиевича  после  смерти,  похождения  "живого" мертвеца - наводят на
мысль о ее гибели.
    Оживление  мертвеца,  достаточно  традиционный в литературе мотив, нередко
встречается  у  самого  Гоголя,  в  "Майской  ночи, или Утопленнице", в "Вие",
"Портрете"  и,  как  правило,  предполагает  сделку  с  нечистой  силой. "Лицо
чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом", изо рта его
"пахнуло  страшно  могилою" (2, т.3, 135). Все эти жуткие подробности эпилога,
означают,  что  повесть,  начатая  в  духе  жития (благочестивые мать и кума -
"женщина   редких   добродетелей",  выбор  имени  из  святцев,  композиционная
последовательность,  характерная для этого жанра), постепенно переходит в свою
противоположность,  в  антижитие,  тема  которого  -  страшное падение. Герой,
наделенный   чертами   подвижника,  но  применяющий  их  без  смысла  и  цели,
превращается  в  противоположность  подвижника  - в мстителя и преследователя,
который не приносит себя в жертву, но ищет ее в других. Не просто человеческое
подавляется в Акикии Акакиевиче, но искажается и та благодать, которая была на
нем, переходя в свою гибельную противоположность.
    Повесть Гоголя как бы делится на две значимые и противопоставленные части:
период  до приобретения шинели и период после. Прослеживается точно означенное
противостояние между этими двуми периодами.
    Первое  потрясение титулярного советника от известия, что надо шить "новую
шинель"  (2,  т.3,  117),  становится  толчком  к его вступлению в другую фазу
сюжета,  исключительно повествующую о "строительстве" шинели. Так, конфликтная
ситуация  с  шинелью завязывает действие и определяет его дальнейшее развитие.
Писатель,   последовательно   использующий   прием   сюжетного   параллелизма,
воспроизводит  новый образ жизни героя в зеркально противоположном изображении
по  отношению  к предшествующему. В повести отчетливо выделяются два периода в
жизни  героя,  которые  условно  можно  обозначить  как  "период  капота" (или
переписывания) и "период новой шинели".
    Кстати,  в разных собраниях сочинений Гоголя словосочетание "новая шинель"
печаталась по-разному; то курсивом - новая шинель (Гоголь Н.В. Собр.соч. в 4-х
т.,  т.3.СПб.,  1842,  с.247), то "новая шинель" (Гоголь Н.В. Собр. соч. в 4-х
т.,  т.2.  М.,1884,  с.96).  В  Академическом  полном  собрании  принята форма
написания  первого  собрания  сочинений  Гоголя,  т.е.  "новая" шинель. Однако
несмотря на разное оформление слова "новая" в кавычки или выделение курсивом -
очевидно,  что  автор  подчеркивает слово "новая", ставит на нем ударение, тем
самым обозначая его особый смысл.
    "Период  капота" и "период новой шинели" противопоставляюся по целому ряду
значимых признаков.

    "Период капота"
    Ничто  "не имело даже влияния на занятия его; среди всех докук он не делал
ни  одной  ошибки"  (2,  т.  3, 111). "Приходя домой, он садился тот же час за
стол,  хлебал наскоро свои щи и ел кусок говядины с луком... вынимал баночку с
чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом" (2, т.3, 112-113).
    "Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению" (2, т.3, 113).
    "Ни  один  раз  в  жизни  не  обратил  он  внимания  на то, что делается и
происходит всякий раз на улице" (2, т.3, 112).

    "Период новой шинели"
    "Переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки" (2, т.3, 120)
    "Пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так
немножко посибаритствовал на постеле, пока не потемнело (2, т.3, 123).
    "Он   уж   никак   не   мог  отказаться  от  приглашения  на  вечеринку  у
столоначальника" (2, т.3, 122).
    "Акакий  Акакиевич  глядел  на все это как на новость... Остановился перед
освещенным  окошком  магазина  посмотреть  на  картину  ...покачнул  головой и
усмехнулся" (2, т.3, 123)
    В  начале  повести  читаем: "Надобно сказать, что шинель Акакия Акакиевича
служила  тоже  предметом насмешек чиновникам; от нее отнимали даже благородное
имя шин