оскве, но, возможно, и в Ленинграде
или в другом крупном городе страны. Искать придется не только у нас, но и
на Огарева, 6. Однако вы не беспокойтесь, я это сделаю. Давно у меня не
было таких интересных заданий. Вы с кем связаны в органах?
  - С полковником Гридневым.
  - Вот так. Пусть он мне денька через два позвонит. Мне по этому розыску
тоже звонить придется. И в Ленинград, и в Ростов, и Украину потревожить.
Везде такие же памятливые старики есть.


  * * *

  Гриднев позвонил Кочергину через два дня. Кочергин доложил сразу же:
  - Поручение органов безопасности, данное мне через находящегося в вашем
распоряжении капитана милиции Саблина, выполнено, к сожалению, не
полностью. Отсутствует фотодокументация. Излагаю. В пятьдесят первом году
военкоматом города Верея Московской области был снят с учета
демобилизованный из армии старшина Чернушин Н.В., кавалер медалей "За
боевые заслуги" и "За оборону Одессы", тридцати четырех лет от роду.
Вскоре, однако, личное дело Чернушина в военкомате было украдено вместе с
двумя фотокарточками и, за отсутствием его в городе, не могло быть
восстановлено. В пятьдесят втором году тот же Чернушин был задержан при
попытке ограбления товарного вагона с медикаментами на станции Очаково
Московско-Киевской железной дороги, был судим и приговорен к четырем годам
заключения в исправительно-трудовой колонии обычного режима. Суд учел при
этом участие подсудимого в Великой Отечественной войне и полученные им
боевые награды. Однако у следствия были документы, позволявшие подозревать
участие подсудимого в других преступлениях, в частности в ограблении
брошенных квартир в Ленинграде в сорок восьмом году. Впрочем, суд не счел
достаточными эти документы, и прокурор обвинения не поддержал.
Н.В.Чернушин отбыл срок заключения в колонии, сокращенный ему до трех лет
за хорошее поведение. По рекомендации же Управления уголовного розыска
Московской области он был зачислен на штатную работу в райсовете города
Руза, откуда через два года уволился, выехав в неизвестном направлении. У
меня все, товарищ полковник.
  - Простите, - остановил собеседника Гриднев, - а в судебном деле или в
райсовете остались его фотокарточки?
  Ответ Кочергина был столь же категоричен:
  - Вынужден вас огорчить, товарищ полковник. Они аккуратно вырезаны и в
той, и в другой документации. С чьей помощью - установить нельзя. Но кем и
зачем - мы можем догадываться.
  - Вы правы, товарищ подполковник, - подумав, ответил Гриднев. - У меня к
вам только один вопрос: кем был зачислен в райсовет бывший подсудимый
Чернушин?
  - Бухгалтером.
  - Кем? - закричал Гриднев. - Бухгалтером?
  - Основы бухгалтерии, товарищ полковник, он изучил в колонии. Говорят,
что, не отрываясь от своей основной работы, все выучил. Очень старался.
  Когда Гриднев рассказал присутствовавшим Саблину и Корецкому о том, что
поведал ему Кочергин, оба ахнули.
  - Все! - закричал Корецкий. - Плевать нам на фотокарточки! И без них ясно,
как Лобуда стал Чернушиным, а Чернушин превратился в Паршина. Юркого
Кочергин не назвал, но разве важно, под какой кличкой Чернушин грабил
квартиры эвакуированных в Ленинграде? Зато мы знаем фамилию, обеспечившую
ему право жительства в Подмосковье. Нет доказательств, что именно он
обернулся Паршиным? А выученная им бухгалтерия? Расчетливый предатель
знал, что ему понадобится не слесарная мастерская, не медали, Александр
Романович. Такого волка можно и сейчас заарканить.
  - Рановато, Корецкий. Мы еще не знаем, как Чернушин стал Паршиным.
Прокуратура не поддержит обвинения: бухгалтерия - не доказательство.
Правда, следствие выяснит путь от Чернушина к Паршину, но задерживать его
пока нельзя. Не включена еще вражеская разведовательная машина. Пока
только наблюдение, Корецкий и Саблин. Подключите всю группу! Наблюдение
систематическое и круглосуточное. Не проморгать!


  Глава одиннадцатая

  Максим Каринцев, освободившийся наконец от дел, радостно помчался в Дом
моделей к Марине Цветковой. Здесь его знали и без вопросов пропустили в
зал художников-модельеров.
  - Явление первое: те же и Максим Каринцев, - отметила Марина без особого
удивления. - Что означает сие вторжение без звонка и без оправданий? Целую
неделю к тебе не могла дозвониться: сказали, что ты живешь в институте и
не подходишь ни на какие звонки.
  - Разве тебе не объяснили? Я же просил.
  - Твои мальчики не очень внимательны. Хорошо, что я догадлива и не сошла с
ума.
  - Сегодня первый день свободы, - несколько смущенно пояснил Максим. -
Начальный опыт удался. Общая радость.
  - Водородную бомбу открыл?
  - Кое-что другое. Будем радоваться вместе.
  - Как?
  - Поехали на бега. Хочу посмотреть на лошадок.
  Марина нерешительно взглянула на лежащий перед ней карандашный набросок
платья.
  - У меня эскиз еще не закончен. Лучше порадуемся у меня дома. После бегов.
В ресторане не задерживайся. Поужинаем вместе. Кстати, милиция два раза
допрашивала меня о твоей карточке.
  - Не понимаю. О какой карточке?
  - Которую нашли в кармане убитого конюха.
  Максим непонимающе заморгал глазами.
  - Какого конюха? И почему убитого?
  - Понятия не имею, - пожала плечами Марина. - Сначала меня допрашивал один
следователь, потом приехал другой. И оба спрашивали об одном и том же. У
какого-то конюха с бегов, кем-то убитого, почему-то нашли в кармане твою
фотокарточку.
  Максим понял:
  - Должно быть, у Ефима, который программы мне размечал. Я ее и подарил ему
вместе с четвертной с выигрыша. А где он убит? В конюшне?
  - Не знаю.
  - Лошадь убила?
  - Нет, кажется. Судя по разговору со следователем, человек. Его-то и
разыскивают.
  - А тебя почему допрашивали?
  - Потому что я с тобой знакома. Твоя ведь карточка.
  - Все узнаю у Зойки. Она, конечно, в курсе, - сказал Максим.


  * * *

  На ипподром Максим прибыл уже в разгар состязаний. Оживление на трибунах
достигло своего апогея, в холле центральной трибуны шла обычная суета, в
ресторанном зале то и дело освобождались и занимались столики. На
противоположном табло за кругом показывались уже немалые выдачи, в ложах и
на открытых площадках толкались завсегдатаи. Максим приметил знакомые
фигуры известных журналистов, художников, актеров. Зою он нашел в кассе.
  - Давно не виделись, Максим, - обрадовалась она, - поспеши: немногие, но
знающие разыгрывают шестую. Не упусти. Есть смысл рискнуть. Крупно играют.
  - Кого?
  - Лебядкина на Ласточке. Шанс есть.
  - Пропущу. Меня вот что интересует. Что с Колосковым?
  - Ничего. Похоронили.
  - Я же ни черта не знаю. Что произошло?
  - А что с людьми происходит, когда их убивают? Помер.
  - На ипподроме убили?
  - Нет. Где-то в лесу.
  - За что? И кому это понадобилось?
  - Не знаю. Милиция ищет. Мне твою карточку показывали, что у него в
кармане нашли. Я назвала тебя. Не подвела?
  - Не говори глупостей. Я ее сам ему подарил. Здесь кто-нибудь что-нибудь
знает?
  - Не информирована. Спроси у Плешина. Он свободен сегодня. Посмотри в
членской.
  Максим прошел по трибунам, заглянул в конюшни. Плешина он нашел в
тренотделении. В это время Володька как раз привел Огонька с тренпробежки
в конюшню.
  - Я ничего не знаю, товарищи, - сказал Максим. - Когда я отсутствовал, к
вам беда пришла. Ефима убили. Кто? Где?
  - Ножом в спину. В лесу каком-то. А кто - неизвестно, - проговорил
Володька. - Говорят, до сих пор ищут.
  - Я со следователем встречался, - прибавил Плешин. - Человек умный,
опытный, знающий. Он все о знакомствах Ефима спрашивал. А какие у того
знакомства? Программки разметить или о лошадях поговорить. Я тут одно
вспомнил, только, дурак, следователю не сказал. В последнее время Ефим
боялся кого-то. Запираться стал на ночь. Двойной замок заказал. Я и
внимания не обращал: чудит, мол, старик что-то. А он не раз, как зайдешь к
нему вечером, вроде бы испуганно спрашивал: не ходил ли, мол, кто-то у
двери или под окнами? Значит, был такой, кто мог на Ефима озлобиться.
  Ничего больше от друзей Максим не узнал. Вернулся к Зое удрученный, почти
с физической болью в сердце.
  - Разметить программку? - предложила она.
  - Зачем? Я лошадей лучше тебя знаю.
  - Я с зоотехником советовалась, на кого он сегодня рассчитывает.
  - Не буду играть. Расстроило меня это убийство. Бессмысленное и обидное.
Такого мастера потерять!
  - Найдут другого, - зевнула Зоя. - Погоди, не уходи. Почему пропадал так
долго? Как успехи?
  - Успехи есть, но не для информации.
  - А для банкета?
  Максим вздернул брови: рано еще о банкетах думать. И есть ли у него такое
право на славословие в свою честь. Нечестно даже подумать об этом. Но
ответил рассеянно и нехотя:
  - Слишком много народу придет. Не банкет, а бал.
  - А если просто суарэ интим? Для меня и Маринки.
  - Для троих можно.
  - Плюс Динни, - осторожная нотка просьбы озвучила реплику Зои.
  Максим поморщился:
  - Я почти не знаю Хэммета. Шапочное знакомство.
  - Для меня близкое.
  - Тогда где-нибудь в ресторане. Лучше за городом. И в обеденное время,
когда народу поменьше. Скажем, в Архангельском. Организуй. Ты это умеешь.
И не спеши. Дотяни хоть до воскресенья.


  * * *

  Максим и Марина ждали машину у Дома моделей. Зоя звонила, что они приедут
с европейской точностью к четырнадцати ноль-ноль.
  - Я не спросила ее, какая у них машина, - сказала Марина. - А если это
будет машина Хэммета?
  - Какая разница, - пожал плечами Максим, - поедем на той, какая прибудет.
Два места в каждой современной машине найдутся.
  - Я бы не поехала на твоем месте на посольской машине. Не боишься
осложнений?
  - Поехать на посольской машине еще не означает, что я продал Пентагону
свое открытие.
  - Но повод для сплетен бесспорный.
  - А я плевал на все сплетни. Пусть сплетничают, если нравится...
  Зоя с американцем приехали на такси. Хэммет вышел из машины, поздоровался
и сказал не без намека:
  - Я нарочно заказал такси, чтобы не стеснять вас машиной с дипломатическим
номером. Зоя с водителем, а мы втроем потеснимся, потерпим. Как говорит
русская поговорка, в тесноте, но не в обиде.
  - Да не в обиде, - поправил Максим. - Речевая замена союза "но".
  - Я до сих пор не знаю русской грамматики, - с извинительной ноткой
произнес Хэммет.
  Когда стояли на разворот, Зоя, обернувшись к сидевшим сзади, сказала:
  - Едем в Архангельское. Столик уже заказан. Будет медвежатина, Кстати,
предупреждаю: ни Максиму, ни Динни платить не придется. Динни гость,
Максим герой дня, а мы с Мариной хозяева. Все решено, возражения не
принимаются.
  - Решено так решено, - усмехнулся Максим, - возражаю лишь против "героя
дня". Термин неопределенный, незаслуженный и лишенный всякого смысла.
  - Имеется в виду неоткровенная информация о неких успехах в физике.
  - Поздравляю, - обаятельно улыбнулся Хэммет, протягивая руку.
  - Нет, уж увольте, - отмахнулся Максим. - По физике у меня была тройка,
даже до трех с плюсом не дотянулся. Поздравлять не с чем.
  - Ну что ж, - подарил Хэммет собеседникам еще одну из своих улыбок, -
поговорим тогда о дружбе народов. Место для застольной беседы уже совсем
близко.
  Он язвит или дурачится, подумал Максим. А впрочем, о чем же им говорить о
Хэмметом? О международных событиях? Но у обоих, вероятно, совсем различная
оценка этих событий. О науке? Едва ли такой разговор годится для
ресторанной беседы. О литературе? Наверное, Хэммет опять будет
восторгаться Достоевским и Чеховым, как он это уже сделал на их первой
встрече на каком-то научном банкете. Причем оказалось, что Чехова он знает
только по "Трем сестрам", а с прозой его, как он сам признался, "увы,
незнаком". Зато он тотчас же упомянул Замятина и Булгакова, чем сразу
привлек внимание своих русских собеседников. Нет, тут Максим повторяться
не будет. Но ведь надо же говорить о чем-то с этим обрусевшим американцем.
Стоп, Максим! Определение неточное. Хэммет американец не обрусевший, а
просто хорошо говорящий по-русски, как дельно подготовленный советолог. Об
этом он рассуждать не будет: специально выдрессирован для обаяния и
привлечения русских сердец. Интересно, что же он напишет, вернувшись в
Штаты, подумал Максим, уже направляясь вместе со спутниками через
ресторанный зал на веранду, где их ожидал специально выбранный Зоей в
тенистом уголке накрытый столик. Здесь было уютно, не по-ресторанному
тихо: оркестр начинал свою работу только вечером.
  Хэммет огляделся кругом - на кустовую поросль, на расходящиеся лесные
лужайки, на оранжевый от солнца песок дорожек.
  - Чудесные у вас окраины! - воскликнул он.
  - Не все, - заметил Максим. - Вспомните фильм "С легким паром".
  Посмеялись.
  - У однообразия вашей архитектурной новизны есть свое оправдание, - сказал
Хэммет. - Вы ухитрились освободить от ада коммунальных квартир, я не
подсчитывал - сколько, но, вероятно, миллионы московских жителей. Я не
поклонник вашего планового хозяйства, но оно дает вам возможность бросать
любые суммы на самую нужную отрасль промышленности.
  - Вы и при капиталистическом строе ухитряетесь делать то же самое, - не
без лукавства откликнулся Максим. - На сколько миллиардов вы подняли свой
годичный военный бюджет?
  - Хватит политики, Максим, - поморщилась Марина.
  - Ну, будем, как американцы, за обедом говорить о погоде.
  - Вы ошибаетесь, Максим, - поправил Хэммет. - О погоде за столом обычно
говорят англичане. Есть тысячи тем, мадемуазель Марина. Например,
искусство. Ваше искусство. Живопись. Скажем, ваш любимый художник?
Называем только мировые имена.
  - Начнем с вашего, Дин.
  - Дали.
  - Я бы назвала Врубеля. Но это, пожалуй, слишком уж старомодно. Сальватор
Дали мне тоже нравится. Сознательное сочетание реального с ирреальным.
  А что мне сказать, думал Максим. О чем же говорить? О работе, о жизни. О
событиях вокруг него. Волнует, по-настоящему волнует, например, убийство
мудрого старика-лошадника. Кого он обидел и кому помешал? Но об этом не
хочет говорить даже Зоя. Тем более Марина и Хэммет, его не знавшие. А их
волнует болтология под медвежатину.
  - О чем задумались, Максим? - спросил Хэммет. - О своих научных исканиях?
  - Я ничего не ищу, Дин. Все уже найдено.
  - А выгодно это или невыгодно?
  - Кому, Дин?
  - Государству.
  - Вы прагматик, Дин.
  - Не возражаю. Вы учились у Ленина, а я у Дьюи. Был такой, может быть,
знакомый вам американский философ.
  - И чему же вы у него научились, Дин? Отвергать классовое строение
общества и противопоставлять теории практику в американо-барышническом ее
понимании?
  - Не ссорьтесь, джентльмены. Не надо, - осторожно вмешалась Зоя.
  - А мы и не ссоримся, - подхватил Хэммет. - Мы просто по-дружески
обмениваемся философскими посылками. Дружба не противоречит разнице
вероисповеданий.
  - Я не религиозен, - усмехнулся Максим.
  - А в церковь заходишь, - задела его Марина. - Все действующие церкви
Москвы на машине объехал.
  - Потому и захожу, Маринка, что хочу увидеть внутри не склад строительной
тары, а памятник древнерусского быта. Только в нашей православной церкви
он и сохранился. А на него иногда любопытно взглянуть.
  - А я люблю церковь как художник, - сказала Марина. - И церковь
преимущественно древней постройки. Ведь Василий Блаженный или кремлевские
храмы потрясают именно своим внешним архитектурным обликом. А что внутри -
музей или склад, или пусть даже сам патриарх служит, - уже не имеет
значения. Мне важна просто архитектура, с бытом или без быта, все равно.
  Хэммет молчал, ожидая паузы, чтобы вмешаться: новая тема его почему-то
радовала. Спорить с Мариной никто и не собирался, и очереди своей он не
упустил.
  - Меня, как иностранца и квакера, в русской церкви интересует все: и
архитектура и обрядность религии. Я уже не раз бывал в церкви, но только в
Москве. В Загорске же, вашем религиозном центре, никогда не был и,
представьте себе, не решаюсь поехать туда один. Мне нужен знающий спутник.
  - Напишите в патриархию и попросите гида, - предложил Максим. - У них есть
же отдел внешних сношений.
  - Мне нужен не церковник, а образованный русский интеллигент. Как вы,
например. Умоляю! Подарите мне часа полтора в Загорске.
  Максим не отказался. Идея прогулки в Загорск ему нравилась, любил он
бывать в этом старом русском городе, славном своей историей.


  Глава двенадцатая

  Паршин подсчитал на калькуляторе суммы, которые будут затрачены на
плановую разработку опытов Максима Каринцева в течение года, записал итог
на листке из блокнота и положил его в потайной карман на пиджачной
подкладке. Все делалось аккуратно, с расчетом и - пока без страха. Потом
так же педантично скрепил все памятные записки, прибрал на столе, запер в
сейф платежные ведомости и подождал минуту, пока не раздался звонок,
извещающий об окончании работы. Так поступал Паршин все двадцать лет,
просиженные в кабинете с эмалированной дощечкой с надписью "Главный
бухгалтер".
  Домой он пошел один, ни с кем не задерживаясь и никому не сказав до
свидания. Старые работники привыкли к этому издавна, а новым объясняли,
что главный бухгалтер молчалив, строг, неулыбчив и что такова уж манера
его общения с сослуживцами, а точнее, что никакого общения нет, кроме
обязательного по службе. Начальство его уважало, ценило и не стремилось к
его духовному приобщению. Зачем? Ведь на него никогда и ни от кого не
поступало ни одной жалобы.
  По дороге домой он тоже ни к кому не обращался, разговаривал только с
кассиршами и продавцами, когда покупал что-нибудь, а покупал он немного -
что понадобится к завтраку или к ужину. Исключение делалось только для
коньяка: он выпивал полбутылки в день, давно привык к этому и почти не
пьянел, только туманилась голова, отодвигались тайные помыслы и тревоги. А
они возникали, потому что у него кроме бухгалтерии было и другое занятие.
Каждый вечер, в определенный час он включал приемник и ловил не Би-би-си и
не "Голос Америки", а одну известную только ему волну, чтобы услышать и
расшифровать задание. А заданий не поступало. Двадцать лет приемник
молчал, потому что других волн, в том числе и советских, привычных и
надоевших на службе, Паршин не слушал, предпочитая для развлечения
старенький телевизор "Рекорд". И все-таки давно ожидаемое задание наконец
поступило, но не по забитому радиоволнами эфиру, а по обычному городскому
телефону, для которого тоже был свой пароль.
  Итак, пароль был сказан и задание получено: ждать. До четверга на будущей
неделе, когда ученый совет института утвердит плановую разработку темы
физика Каринцева. Если утвердит, зайти в первый же телефон-автомат и в
названный час позвонить по номеру в Дом литераторов и попросить к телефону
некоего иностранного дипломата, находящегося поблизости. В самом деле, кто
станет прослушивать телефон администратора Дома литераторов? Никто,
бессмысленно это. А стало быть, тому дипломату опасности нет. И ему,
Паршину, тоже. Если не утвердит совет тему, не звонить и снова ждать
безответно. А по утверждении регулярно сообщать о ходе работ группы
Каринцева по указанным впоследствии телефонам и адресам. Личной связи с
говорившим не поддерживать и не добиваться. Надо будет - она состоится.
  С тех пор в сердце Паршина проник нестерпимый и неутихающий страх.
Потребовалось уже не полбутылки, а побольше, чтобы заглушить его мутным,
дурманящим опьянением. До сего времени он не вспоминал своего прошлого - с
бабами, картами, самогоном и кровью расстрелянных. Привык жить один,
безлюдно и безмолвно. Было время, с отчаянной осторожностью приводил к
себе случайных женщин, стараясь при этом не попадаться никому на глаза. А
сейчас и от этого отвык. Так и жил, как было приказано давним и чужим, а
не институтским начальством. Жил без риска, потому что прошлое было
отлично замаскировано, а если и пришлось однажды рискнуть - заставила
все-таки судьба злодейка, - так все обошлось без опасных свидетелей.
  Но страх пришел в ту минуту, когда он заметил одну и ту же следовавшую
рядом с его автобусом "Волгу". Он даже номер ее запомнил: 45-64.