Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
а, средство и цель. И чудилось... Очень
отчетливо, ясно чудилось Ване, что скоро, очень скоро, вот-вот начнется для
него какая-то иная, новая, незнакомая жизнь.
Солнышко пробилось на минуту сквозь клочья сизого ядовитого дыма и
пыли. Слегка ослепило его. Коснулось чистой, не замаранной кровью щеки.
Припекло. Согрело ее. И Ваня впервые за все эти последние, казалось, многие-
многие беспокойные и бессонные ночи и дни, несмотря на точившую боль, на
страдания, вдруг беззаботно и счастливо откинулся спиной на прогретую землю.
Прижмурился сладостно. Вздрогнул. Застыл. И впервые вдруг плевать ему стало
на все. Лишь бы лежать вот так и лежать. Хотя бы даже вот так: рядом со все
яростнее разгоравшимся боем, на склоне воронки, в крови. Но только б лежать.
Не рисковать, не стрелять и чтобы в тебя не стреляли.
"Господи,-- подумал он,-- неужели мне еще жить? И солнце видеть, и
небо... Когда-нибудь снова море увижу и лес... И брата, и мать, и сестру.
И отца. Неужели опять!-- не верилось Ване.-- Пока подлечат, пошлют снова в
бой, глядишь, и второй фронт откроют. Станет полегче. А до того отдохну,
отосплюсь. Снова книгу в руки возьму. Буду читать. Ночами, а буду... Как
прежде... Спинозу, Бальзака, Стендаля... Толстого и Горького... И сколько,
сколько еще!.. И кино насмотрюсь И спокойно, вдосталь поем. Может быть,
даже... Неужели и это? Конечно! Как же иначе? Обязательно выкупаюсь с мылом
b горячей воде. С мочалкой! Полотенце конечно, дадут. И в настоящую, с
простыней, с одеялом, с подушкой постель. Неужто? Не верится даже. Но в
госпиталях... Кто был уже ранен... Так, говорят".
Внизу, на дне воронки, послышался стон.
"Да это же он, инженер,-- очнулся вдруг Ваня. Увидел, что
пузыри изо рта и носа у него обильней пошли и красней. Вскинулся, скатился
со склона воронки на дно, склонился над Голоколосским. Тот задыхался
метался, дрожал. И что-то шептал.-- Что же делать господи, что?-- растерялся
еще больше перепугавшийся Ваня.-- Нельзя больше ждать. Чем-то надо
помочь". Подумал, что хорошо бы сестру разыскать, санитаров. Да где сейчас
тут разыщешь?
Но все же полез из воронки наверх. Высунул голову. Услышал сквозь
стрельбу и разрывы сзади себя голос. Обернулся.
Тугим плотным ядром в сапогах, в черных брюках, заправленных в них, и в
бушлатах нараспашку, под ними -- тельняшки, шагали матросы. Дошла, значит,
очередь и до них. Значит, плохи здесь наши дела, вовсю, видать, наседают
немцы, раз и матросов уже... У каждого автомат, диски на поясах, гранаты,
ножи. Бескозырки под подбородками повязаны лентами. Эти на все готовы. И
врукопашную, если надо, пойдут.
Крепко идут моряки, широко -- за своим командиром: поджарым, костистым и
собранным. Единственным в кителе и капитанской фуражке. И с револьвером --
уже наготове, в руке. Как и все, молодой, но с бородкой, с бачками, с усами
и со шрамом на открытом, загорелом лице -- от носа к брови (его и пытался,
наверное, прятать, не брился).
-- Держись!-- крикнул он.-- Немного осталось, братва!-- утешил он, будто
дальше станет им легче.-- И давайте, кто хочет... Успеете еще покурить!
Но не видно было, чтобы кто-то в карман за табачком, за кисетом полез.
Значит, все-таки и у них было одно на душе: то, что уже через минуту-другую
их ждет. И ничем иным не хотели, не могли сейчас заниматься. Друг на друга
никто не смотрел. Смотрели только в себя, под ноги, вперед -- каменно, стыло,
угрюмо. Распаренно красные, мокрые от обильного пота, шли они так, будто
через минуту бросаться всем в пропасть. И они это знают. И готовы на это. И
как будто бы даже не променяют это уже ни на что.
"Вот, значит, как... Значит, можно и так воевать,-- не то подивился,
глядя на них, не то позавидовал Ваня.-- А я?.. Я бы так смог? Без пушки, без
щита... В открытую, в полный рост идти на врага.-- И смотрел, смотрел во все
глаза на моряков -- измученно, и надеясь, и веря... Пугаясь, страшась, но все-
таки веря, что если бы пришлось вдруг, смог бы и он, как они.-- Неужели бы
смог?"
-- Старшина! Своих подтяни!-- обернувшись назад, крикнул в кителе, в
капитанской фуражке голосисто в звонко.-- Поторопи! Тормозите вы нас!
-- Эй, обоз! -- отозвался шедший сзади пехотный -- старшой.-- Слыхали, что
флот говорит! Догнать! Подтянись!
Голос Ване показался знакомым. И на призыв своего командира обозники --
кто в чем, кто с чем (один даже галошах и с дедовской шашкой, впрочем, и сам
почти дед -- небритый, морщинистый, неповоротливый) ответили тем, что стали
подтягивать хвост, растянувшийся от ядра моряков, словно хвост уже старой
истощенной кометы. Бежать не бежали... Больше все пожилые, тучные...
Ездовые, повара, оружейники... А шагу все же прибавили. Но кучка... Самых
засидевшихся в заевшихся по тылам старых и слабых так и плелась... Хоть дух
из них вон, а быстрей не могли. Напрасно старшой к ним снова воззвал:
-- Давай, давай, обознички! Не дрейфь, старички! Матросы сами
пойдут!-- остановился, повернулся ко всем он, вскинул рукой:--
Повторяю! Приказ есть! В контратаку матросы сами пойдут! Вместе с
пехотой пойдут! А вас всех в окопы!
И тут Ваня понял, кто это кричит. Не поверил даже сперва.
"Да это же он, старшина!-- так и поднялось сразу горячей волной,
заликовало в душе.-- Это же Матушкин! Земляк мой! Евтихий Маркович!"
-- Старшина! Товарищ старшина!-- закричал он, выскочив из воронки,
радостно, возбужденно.-- Евтихий Маркович! Матушкин!-- И, не зная зачем,
onwels, рванулся к нему. Как будто не вчера только виделся с ним. Будто
целую вечность не видел. И не чужой он ему, а родной, самый близкий здесь
ему человек. Родная душа. Как отец. Свой далеко-то. И живой ли еще? А этот
снова рядышком, здесь.-- Товарищ старшина! -- остановился перед ним Ваня, весь
сияя, открытый, счастливый.-- Товарищ старшина!-- Растерялся, не знал, что еще
можно сказать. Невольно, бессознательно поддерживая перед собой перебитую
руку другой, тоже раненой, но еще на что-то способной.
Матушкин стоял перед ним, с винтовкой в руке с двумя немецкими, на
длинных деревянных ручках гранатами за кожаным поясом и тоже довольно и
недоуменно глядел на наводчика, на земляка своего, на сосунка. Все сразу
понял, обо всем догадался.
-- Как же ты так?-- спросил участливо он.-- Не уберегся.-- Потянулся
коричневым замусоленным пальцем к Ваниным кровавым бинтам. Осторожно
тронул тряпку на лбу.
-- Вроде цела... Голова-то,-- сочувственно мотнул он седеющим чубом.
Оглядел паренька от кроваво-тряпичной нашлепки вместо пилотки до пят.-- Жив,
жив мой сынок!-- И обнял его -- осторожно, сторонясь торчавшей вперед
перебитой руки.-- А остальные?-- спросил. -- Остальные целы?
Ваня закивал, закивал торопливо.
-- А пушка цела?
И Ваня вдруг вспомнил... Вспомнил и понял, что пушка-то... Одна там...
Без расчета пушка в кустах. Яшка только остался да два пехотных кавказца. И
целы ли, живы ли еще? А ведь можно... Нужно... Конечно же нужно стрелять!
-- Товарищ старшина!-- нетерпеливо вскричал он.-- Есть пушка! Есть!
Абсолютно целая! И снаряды к ней есть! Показать? Вон там!-- кивнул он на
дальний край каменистого склона перевязанной головой.-- Вон, в тех кустах!--
Не хотелось снова туда. Так не хотелось... Но чувства его к старшине были
сильней. И за ним сейчас он бы пошел хоть куда. Даже на смерть. И уже было
рванулся. Но вспомнил: "Ой, а Голоколосский!"-- Постойте, постойте, товарищ
старшина! Здесь инженер! Голоколосский здесь! Ранен! В воронке! --
повернулся, кивнул на нее.-- Пулей его. Насквозь.-- Ткнул перебинтованной
рукой себя в грудь.-- Плохо ему.
Моряки уходили. Обозные поскребыши пытались не отставать. И Матушкин не
сразу сообразил, что ему делать. Но тут же, видно, что-то решил.
-- Двое! Эй, вы! Вы, вы!-- показал он на самых задних, на хвост.-- Все,
все! Втроем! Да, да, и ты тоже... Давай, дядя, и ты! -- показал он на
морщинистого, в галошах и с шашкой.-- Пойдете со мной!-- Рупором сложил ладони
у рта.-- Полищу-у-ук!-- во весь голос, прокуренный, с хрипотцой, бросил он в
кучу уходивших за моряками солдат.-- Полищу-у-ук!
Высокий и крепкий и, пожалуй, единственный в каске и сапогах (остальные
в обмотках, в пилотках) обернулся.
-- Чего, старшой?-- спросил зычно он издали.
-- Я к пушке, к пушке пойду! Там пушка!-- оторвал руку ото рта, показал
на рощицу старшина.-- Останешься за меня! Понял? А этих я забираю с собой. С
собой! Поддержу вас огнем!
-- Есть! Понял, старшой!-- ответил ему Полищук.
-- Ну, с богом! Все как приказано! Как в приказе! -- напомнил ему
старшина.-- Так и действуй! Давай! Понял дело? Вот так!
-- Понял, понял!
-- Ну, давай!
И не теряя времени, не бросая больше понапрасну! слов, Полищук
взмахнул согласно и, возможно, прощально рукой, повернулся и побежал за
своими, за обозниками, едва поспевавшими за моряками, дальше,
вперед.
И тут Матушкин что-то будто бы вспомнил. Резко повернулся опять к
уходящим. Снова сложил руки у рта, закричал:
-- Лосев! Лосев!
Услышал, остановился, обернулся первым опять Полищук:
-- Чего, старшой?
-- Лосева, Лосева ко мне!
-- Лосева?
-- Да, да! Ездового! Лосева!-- старался пересилить он грохот.-- Бегом ко
мне его!
Что-то там у себя скомандовал Полищук. И от обозников отделилась фигура
и побежала назад.
Матушкин широко, горячо рукой ему замахал, маня поскорее к себе и стал
звать:
-- Скорее, скорее, Лосев! Бегом! Наш ведь, ездовой,-- объяснил старшина
стоявшим вокруг:-- Надо взять и его.-- Увидел Ваню. Вспомнил вдруг, что тот
про инженера сказал. Схватил его за плечо и к воронке, к воронке за собой
потянул. Остановившись у края ее, глянул на дно. И пока ездовой бежал,
своими глазами увидел, как, корчась, лежал там на комьях земли и пускал
кровавые пузыри изо рта инженер.
-- Нехорошо,-- протянул хмуро, встревоженно Матушкин.-- Слушай, сынок. До
штаба сможешь дойти? Дорогу найдешь?
Тут подбежал ездовой.
-- Ездовой Лосев явился! -- доложил он, вытирая с лица ладонями пот,
прерывисто, шумно дыша.-- Вот туточки я!
Но Матушкин не слушал его.
-- Найдешь?-- повторил он, осторожно тронув Ваню за локоть.-- Надо,
сынок. Постарайся, найди.
А Ваня, недослушав, не взвесив еще ничего, ничего не желая и
взвешивать, слепо веря своему старшине благодарный, покорный и почему-то
уже преданный бесконечно ему, моментально бездумно ответил:
-- Найду! Сумею найти!
-- Санитаров найди. Хотя бы сестру. И поскорее, сынок, поскорей!-- И
неожиданно, как прежде, бывало, Ванин отец, таежник погладил его по голове,
по сочившимся кровью бинтам.-- Надо, надо, сынок, иначе умрет.-- И застыл,
пристально глядя Ване в лицо. Так и проняло насквозь бывалого, уже
повидавшего всего старшину. Будто погладил по головке Николку -- родного
сынка своего, которого тоже... вот-вот -- и на фронт...
"Эх, черт,-- как и давеча, сжалось снова сердце отца, пусть и не
Ваниного, а другого такого же, своего, но отца.-- Какое это великое горе...
Какое это несчастье -- война!-- Но тут же вспомнил, сообразил, что еще по
стоянно терзало его, особенно в эту минуту, когда сосунок стоял с ним рядом,
весь в бинтах и крови, а он, старшина, вел за собой против танков всех этих,
собранных по тылам, неподготовленных, с винтовками словно палки в руках.--
Эх, бы пушки... "Пэтээры" хотя бы сейчас... Хотя бы гранаты противотанковые.
Какое же это великое счастье,-- подумал вдруг он,-- в такую вот минуту, когда
враги вовсю прут на тебя, быть вооруженным как нужно, до самых зубов. Какое
счастье! Чтобы не дать мальчишек вот таких убивать. По-настоящему ведь еще и
жизни не видевших. И вообще чтобы землю свою как следует защитить. Чтобы
дать так уж дать по врагам, по зубам! По мозгам! Всем, кто, гад, лезет на
нас!-- И, вскинув, вдруг потряс туда, за речку, в долину, где пылал и дымился
Моздок, заскорузлым, грязным, тяжелым своим кулаком.-- И ничего,-- мелькнуло
горько и гневно в его кипевшей сейчас ненавистно и мстительно голове.--
Никогда, ничего для этого не надо жалеть! Ничего! На любые жертвы надо идти!
Только чтобы никогда не быть слабее врагов! Никогда! Понят дело? Вот так!"--
И, вздохнув, осторожно тронул опять кровавые бинты сосунка.
-- Ну, беги, давай, сынок,-- подтолкнул он Ваню Изюмова, как и давеча,
когда погнал его к пушке с прицелом и завтраком. И, постояв-постояв с
секунду-другую еще, поглядев, как бежит простреленный, перебинтованный,
окровавленный сосунок, и сам побежал, позвав за собой остальных.-- За мной,
ребята! За мной! -- И, перекинув винтовку в левую руку, а правой придерживая
трофейные немецкие гранаты за поясом, тяжело затопал кирзовками по
перепаханной бомбами, минами и снарядами каменистой кавказской земле.
---------------------------------
А.Г.Круглов, НАВСЕГДА. Повести и рассказы
Трилогия участника Отечественной войны Александра Круглова включает повести
"Сосунок", "Отец", "Навсегда",
представляет собой новое слово в нашей военной прозе. И, несмотря на то что
это первая книга автора, в ней присутствует глубокий психологизм, жизненная
острота ситуаций, подкрепленная мастерством рассказчика.
М., Советский писатель, 1988.
В сборник вошли также рассказы
"Танк", "Труба", "Разгулялись", "Порог", "Крохаль", "Развод"
страница в интернете - http://navsegda3.narod.ru
email - navsegda3@narod.ru
OCR, spellcheck - Viat viat@pisem.net