еночными  веками  прикрыла
глаза. Лоб был горячий. Я хотел возразить, что она сама все это  прекрасно
выскажет тому же Алябьеву, но тут раздалось:
   - Ну, скотина! Наконец-то ты мне попался, скотина! - Скотина Бак  вылез
неизвестно откуда, наверное, обошел по круче, где Бурдюк проглядел его.  -
Вот, господин офицер, прямой саботаж! Я за ним давно наблюдаю...
   - Гут, - сказал Сапог.
   Он шагал за  Баком,  неестественно  прямой,  выкидывая  вперед  черные,
бутылочные голенища.
   Я  даже  не  успел  встать.  Все  разворачивалось  в  какой-то   жуткой
нереальности. Бак поднимался к нам по осыпи, как громадный  навозный  жук.
Накидка его блестела под  дождем.  Какая-то  тень  метнулась  наперерез  и
ударила кулаком - прямо по сытой морде. Бак схватил ее. Это был Клейст. Он
корчился, в  руке,  выкрикивал  что-то  неразборчивое,  я  понял  одно:  -
Ненавижу... -  Бак  секунду  смотрел,  удивляясь.  Ухмыльнулся  -  молотом
прочертил воздух. Раз! Отпустил Клейста.
   Тот слепо покачался, как пьяный - мгновение, и упал, разбрызгав  жидкую
грязь.
   - Гут, - сказал Сапог.
   Я, наконец, встал. И  Катарина  тоже.  В  котловане  клубился  молочный
туман. Белыми нитями висела морось. Все было кончено.  Клейст  ошибся.  Мы
все-таки умрем в этой каменной, мокрой и холодной яме.
   Скотина Бак вскарабкался по осыпи и вытер пот.
   - Вот так, - деловито сказал он. - Теперь ты, скотина, узнаешь,  кто  я
такой... Дозвольте, господин офицер?
   Сапог поощрительно улыбнулся, показав  тридцать  два  плотных  зуба,  и
вдруг, продолжая улыбаться,  замер,  будто  прислушиваясь  -  как  Клейст,
неуверенно покачался мгновение и упал, точно так же, лицом вниз - брызнула
вода, и с шуршанием осела щебенка.
   Подведем итоги.
   Летом того же года, за два  месяца  до  печально  известных  событий  в
Бронингеме,  Лайош   Сефешвари,   сотрудник   лаборатории   математической
лингвистики при втором отделе (семантика)  Научного  комитета,  в  частном
разговоре с  Жюлем  Марсонье,  руководителем  этой  же  лаборатории,  и  в
присутствии других сотрудников, помявшись, сказал примерно следующее:
   - Извините, шеф... Это, конечно, не мое дело... Но у  меня  уже  третий
день какое-то странное ощущение. Будто бы вам грозит опасность... Будто бы
- несчастный случай, именно сегодня... Вы извините, шеф, что я  говорю  об
этом...
   Точная форма предупреждения была впоследствии  восстановлена.  Марсонье
воспринял его как неудачную шутку, отношения в лаборатории не сложились, -
поморщился, посоветовал не переутомляться. После чего вышел на улицу и был
сбит грузовиком, который вел пьяный американский солдат.
   В тот же день на оперативной разработке материала Л.Сефешвари  показал,
что ему  двадцать  восемь  лет,  он  не  женат,  в  Секторе  четыре  года,
специальность - иерархия систем. Предчувствие у  него  возникло  абсолютно
неожиданно. Во время обсуждения совместной  статьи  он  вдруг  понял,  что
доктор Марсонье скоро  умрет.  Совершенно  отчетливое  ощущение.  Он  даже
увидел картинку: громыхающая машина, как носорог,  подбрасывает  в  воздух
растопыренное человеческое тело. Да, он знал,  что  это  Марсонье...  Нет,
просто догадался и все... Временная  привязка  чисто  интуитивная  -  трое
суток... Он не  предупредил  раньше,  потому  что  как-то  глупо:  научный
работник и вообще... В последнюю минуту  замучила  совесть,  вдруг  что-то
есть...
   Сефешвари сделал потом около  десятка  предсказаний.  Все  на  срок  от
пятнадцати до двадцати лет, то есть, не поддающиеся немедленной  проверке.
Но почти  сразу  же  были  выявлены  еще  семеро  прорицателей.  Плачек  и
Ранненкампф, например, пришли сами, узнав подробности о  гибели  Марсонье.
Через сутки  число  их  достигло  пятидесяти.  Оказывается,  такие  случаи
отмечались и раньше - по разряду легенд. "Пророками" их назвал  Грюнфельд,
когда давал шифр  первичной  разработке.  Не  совсем  верно.  Предсказания
касались исключительно судеб  отдельных  людей:  момент  и  обстоятельства
смерти. Ничего кроме.  Впрочем,  и  этого  было  достаточно.  Поиск  велся
открытым  способом  -  информацию  о  "пророках"  передали  все  зональные
агентства. Десятки  тысяч  людей  тронулись,  будто  подхваченные  ветром.
Бензиновый рев повис над международным шоссе. Пропускные  пункты  Комитета
были  опрокинуты.  "Аэр-Галактика"  назначила  восемьдесят  дополнительных
рейсов. Город превратился в кипящий муравейник. Спали на  мостовых,  спали
на чердаках и в подвалах. Пили тухлую воду  из  термосов.  Банка  собачьих
консервов стоила пятьдесят долларов. Грузовики с продовольствием  застряли
в хаосе брошенных автомашин.  Жажда  _узнать_  пересиливала  все.  Местная
карта напечатала полный список "пророков". Редактора привлекли. Но  поздно
-  встали  вооруженные  очереди.  Полиция  была  бессильна.  Муниципалитет
колебался, не  решаясь  запросить  войска.  Правительство  колебалось,  не
решаясь  их  послать.  Научный  Комитет  колебался,  не  решаясь   принять
чрезвычайные меры. Неизвестно, с чего  началось.  Кажется,  Эрих  Венцель,
астрофизик   из   Гамбурга,   предсказал   ужасную   и    скорую    смерть
одиннадцатилетней девочки, дочери местного жителя.  Что  и  исполнилось  -
буквально через час. Слух облетел город. Одновременно  Кнудсон  приговорил
шестнадцать человек подряд - еще до конца года. Так или иначе, разорвалось
как бомба: Пророки не  предсказывают  будущее,  а  создают  его!..  Первым
запылал дом Венцеля. Толпа не пропустила пожарных. Занялся  весь  квартал.
Сам Венцель к тому времени был уже мертв. Все вдруг сошли с ума. Поджигали
собственные квартиры. Выбрасывали и топтали  телевизоры.  Приборы  вообще.
Хрустела стеклянная мука. Разбивали опоры энерголиний. Город задохнулся  в
огне. Убивали каждого, у кого на рукаве была  нашивка  Научного  Комитета.
Погиб Кампа, погиб Левит, оба Диспенсера, погиб  Рогинский  -  он  пытался
остановить вакханалию. Хольбейн вырвался чудом -  раненый,  ослабевший  от
потери крови. Он сообщил о "Бойне". Комитет уже не мог  ничего  решить:  в
Столице начался мятеж, и гвардейцы обстреливали здание Центра.  Помощи  не
было. К вечеру горел весь город. Сотрудники лаборатории бежали  в  сельву.
Не уцелел ни один пророк. Ревущая толпа вышибла экраны на пультах слежения
за Зонами, раздробила аппаратуру и забросала  мазутными  факелами  корпуса
Биологического контроля.
   Дальше.
   Годом ранее Килиан проводил работу по созданию элементарной  понятийной
базы,  которая  могла  бы  служить  основой  для   Контакта.   Тогда   уже
догадывались,  что  руканы  представляют  собой  коллективный  организм  и
контакт с одиночным  руканом  невозможен  даже  в  принципе.  Догадывались
также, что новорожденные особи - суть незрелые,  и  работать  имеет  смысл
лишь  с   дифференцированными   руканами,   прошедшими   специализацию   и
включенными  в  хоровод.  Требовалось  -  сделать  шаг.  После  длительных
колебаний  Научный   Комитет   дал   санкцию.   Соблюдая   все   возможные
предосторожности, в период умеренного танца  из  периферии  хоровода  были
извлечены три зрелых рукана. Сопротивления они  не  оказали  и  прекратили
пляску как только силикатовые сети оторвали их от земли.  Реакция  Оракула
была  нулевой.  Вертолеты  напрасно  висели  над  танцплощадкой.   Руканов
доставили  на   полигон   в   шестидесяти   километрах   от   Заповедника.
Освобожденные, они исполнили "сонный  менуэт"  -  ситуация  удивления,  по
шкале Рабды, а потом перешли к обычному безумству движений.  Килиан  начал
работу немедленно. Полигон  был  экранирован.  Один  из  руканов  оказался
говорящим. Группа записала две ариозы с промежутком  в  пятнадцать  минут.
Это облегчало дело. Были использованы простейшие тесты на разумность.  Как
и прежде - без успеха. "Танец  блох"  сменился  "оргией  демонов".  Руканы
стонали. Трава вокруг них пожелтела. У Килиана  был  план.  Основанный  на
теории культур-близнецов. Он  полагал,  что  руканы  все-таки  посредники,
информация  передается  экстрасенсорно   -   на   частоте   энцефалоритма.
Необходимо включиться в танец специально подготовленному человеку.  Судьба
Борхварта его не пугала. Он накачался стимуляторами -  на  трое  суток,  и
грезил "Завещанием Небес". Эксперимент можно было прервать  когда  угодно,
разъединив танцоров. Первый этап прошел успешно Бесстрастные камеры час за
часом фиксировали, как  профессор,  крупнейший  специалист  по  психологии
Контакта, автор многочисленных книг и лауреат международных премий, словно
первобытный  дикарь,  выделывает  сложнейшие  па  какой-то  доисторической
румбы, на редкость немузыкально вскрикивает, ухает, бьет себя ладонями  по
ляжкам и вообще наслаждается вседозволенностью. Группа сочувствовала  шефу
и рассчитывала на  богатейший  материал.  Эксперименту  придавали  большое
значение. Данные уже в сыром виде распечатывались по всем  подразделениям,
был применен сплошной фитанализ - одновременно писались тысячи параметров,
еще двое сотрудников ждали - сменить Килиана или подключиться параллельно,
как только будет результат. Первые симптомы отметил  Координирующий  центр
Единой  американской  компьютерной  системы  (ЕАКС):  начал   стремительно
возрастать расход операционного резерва компьютеров. Какой-то  лавиной.  В
геометрической прогрессии. Выглядело это так, словно отраслевые блоки один
за другим получали мощнейшую задачу - вне всякой очереди - и чтобы  решить
ее,  сбрасывали  все  второстепенные  нагрузки.  Прежде  всего  -  заводы,
транспорт, торговые операции. Что было естественно. Оракул  лишился  сразу
трех  активных  элементов  мозга.  Резерва  не  было:  Инкубатор  поспешно
затягивался фиолетовым  дымом,  забурлили  чаны,  сладкий,  тягучий  дождь
застучал по шляпкам "грибов" в Чистилище, но  эмбриогенез  каждого  рукана
занимал не менее суток,  и,  пытаясь  ликвидировать  неожиданный  дефицит,
Оракул  обратился  непосредственно  в  ЕАКС.  Можно  представить,   какова
суммарная мощность всех  девяноста  руканов,  составляющих  хоровод,  если
изъятие всего троих  потребовало  компенсации  в  виде  одиннадцати  тысяч
компьютеров. Зональные блоки по двести-триста машин просто захлебнулись  в
информации. Тонули, как  камни,  один  за  другим.  Поле  молчания  росло.
Отключались целые ветви - уже спонтанно.  ЕАКС  разваливалась  на  глазах.
Электронная чума бесшумно расползалась по континенту, грозила перекинуться
через океан. Операторы в Центре  застыли  у  беспомощных  пультов.  Падали
белые секунды. В страшной  тишине  -  город  за  городом  -  рушился  мир.
Возвращался к первобытному хаосу. Неизвестно, чем бы это кончилось,  каким
катаклизмом, но Оракул взял на себя главный координационный блок.  Подавив
оба слоя зашиты. С этой минуты вся ЕАКС как единое  целое  стала  работать
исключительно на него. Практически, она перестала существовать для  Земли.
- Это был непрерывный кошмар, - говорил потом генеральный директор Системы
доктор  Маргес.  -  Словно  кто-то  невидимый  мягкими,  но  безжалостными
пальцами взял нас за шиворот и оттащил в сторону. Именно так -  мягко,  но
непреклонно. Неприятнейшее ощущение. Чувствуешь себя муравьем, бегущим  по
краю стола, могут прихлопнуть в любую минуту... - По его  приказу  техники
системы попытались  отсечь  энергоснабжение  ЕАКС  -  станции  задыхались,
аритмия  была  колоссальная,  но  Оракул,  в  считанные  секунды  насквозь
прозвонив сеть, развернул на себя весь  силовой  спектр.  Горели  провода,
лопались  пудовые  изоляторы.  Громадный  поток  энергии   низвергался   в
бездонную пропасть. Ухнули щиты, в пыль разлетелись  предохранители.  Мрак
лег на континент. Транспортные реки, не регулируемые более твердой  рукой,
хлынули из берегов. На сотни  миль,  сверкая  лаком,  протянулся  железный
бурелом. Кричали забытые пароходы в океане. Около  двух  тысяч  самолетов,
отчаянно взывая к земле, как листья в  бурю,  кружились  над  аэродромами,
посадить вручную удалось далеко не  все.  Распалась  система  согласования
цен, встречные  расчеты  были  парализованы,  промышленность  отказывалась
заключать договоры: терминалы на  фабриках  и  в  торговых  фирмах  вместо
рыночной стоимости выбрасывали прогноз погоды на сентябрь  прошлого  века.
Закрывались банки. Зачастую - принудительно. Большинство  стран  запретило
обмен валюты. Целые регионы, лишенные  опеки  компьютеров,  погрузились  в
хаос. Катастрофа могла бы  приобрести  значительно  большие  масштабы,  но
Амальд  Грюнфельд  -  холодный,  медлительный,  только   что   назначенный
председателем Научного Комитета, уже через два часа после первых тревожных
сообщений появился в диспетчерской столичного аэропорта - железным голосом
задавил панику, встряхнул, привел в чувство тех, кого следовало  привести,
вызвал дежурное подразделение, выдернул с  секретного  совещания  министра
обороны страны и, как результат, в середине дня поднял в  воздух  неполное
звено грузовых вертолетов. На  полигоне  происходило  нечто,  напоминающее
вальпургиеву ночь.  Только  в  современном  оформлении.  Мигали  по  кругу
прожектора:  красный...  синий...  красный...  синий...  Гремела   ужасная
музыка. Едко дымилась аппаратура. Плясали все - до  последнего  лаборанта.
Килиан к тому времени уже полностью превратился. Правда, шерсть  его  была
светлее, серебристого оттенка. Хорошо отличимая сверху. Дул сильный ветер.
Машины раскачивались. Грюнфельд колебался всего  секунду.  Слишком  многое
было поставлено на чашу весов. -  Я  приказываю,  -  скрипуче  сказал  он.
Четыре рукана, медленно ворочаясь в сетях, поплыли к  Заповеднику.  Килиан
стал девяносто первым членом хоровода. Человек-рукан. Было бы интересно  -
позже - извлечь его оттуда, но Научный Комитет приходил в дрожь при  одной
мысли о возможных последствиях.
   Так что же именно дал Оракул?
   Знание обстоятельств и времени собственной смерти вряд ли можно считать
благодеянием. Мы к этому не привыкли. И скорее всего не  привыкнем  -  что
день и час известны заранее. Это психологически  неприемлемо.  Мы  не  так
устроены. Оракул, конечно, может  рассматривать  человечество  как  единый
механизм и предупреждать о поломках мелких деталей -  когда  и  как.  Ради
бога. Пусть. Но есть вещи, которые отвергаются нами сразу. Окончательно  и
в любой  форме.  Никакой  компромисс  невозможен.  "Бойня  пророков"  ярко
свидетельствует об этом.
   Что еще?
   "Философский камень" как был, так и остается тайной за семью  печатями.
И, судя по всему, пребудет в этом виде до скончания мира. А может быть,  и
дольше. Хотя рецепт его прост. Даже чересчур. А именно.  Берется  то-то  и
то-то, с ним производится такое-то и такое.  Добавляется  пятое,  десятое,
тридцать первое. Посыпается  толченой  паутиной.  Сверху  сажается  черная
кошка. Только обязательно  кошка,  а  не  кот,  и  непременно  с  голубыми
глазами. Айн, цвай, драй!.. Цилиндр поднимается, из него  вылетает  жирный
голубь. Вуаля!.. Один  процент  всех  атомов  замещен  -  соответствующими
соседями по таблице. Ловкость рук и никаких синхрофазотронов.
   Итак  -  что?  "Роса  Вельзевула",  собранная  Брюсом?  Мы  знаем:  она
смертельно опасна. Мгновенная гибель Зарьяна с сотрудниками  не  оставляет
сомнений. Странно, что самому Брюсу удалось.  Корпус,  где  вскрывали  его
тигель, теперь торчит, как гнилой  зуб,  посередине  черного  пятна.  Даже
трава не растет в радиусе около двухсот метров.  Но  это  и  все,  что  мы
знаем. Нет защиты - мы просто не можем ее исследовать.
   Об апокалипсисе уже говорилось.
   И о крахе ЕАКС тоже.
   Может быть, единственное благо,  которое  принес  Оракул,  это  "вечный
хлеб". Зеленая, нитчатая масса, похожая на застойные водоросли. Ее выловил
Каменский в ранних сеансах. Самый первый успех. Самый памятный.  Но  опять
же. Мы до сих пор толком не разобрались, что это такое. Хотя и делаем. Все
по  тому  же  универсальному  рецепту.  Берется  то-то  и  то-то,  с   ним
производится... добавляется... вуаля!.. Получается нечто. Причем по  нашим
представлениям о том, что такое белковый  организм  и  жизнь  вообще,  это
нечто не только не может расти и размножаться, но даже просто существовать
сколько-нибудь короткое время. Кажется так - водоросли буквально впитывают
в себя все известные  виды  энергии:  радиационную,  магнитную,  тепловую,
вероятно,  даже  гравитационную,  и  непосредственно  преобразуют   их   в
органическую массу,  насыщенную  глюкозой  и  протеинами.  Культивирование
"хлеба" не требует особых затрат. Белки легко усваиваются.  Дополнительная
обработка не нужна. Развивающиеся страны  выращивают  его  тысячами  тонн.
Проблема голода таким образом полностью решена.  Но  совершенно  очевидно,
что эта проблема могла быть решена уже давно средствами самой Земли просто
за счет  отказа  высокоразвитых  стран  от  некоторой  части  материальных
излишеств.
   Разумеется, Оракул дал очень многое.
   Мы,  например,  узнали,  что  мы  не  одни  во  Вселенной.   Это   факт
колоссального  значения.  Мы  узнали,  что  эра  компьютеров  -   сплошное
заблуждение. Есть другой путь. Более перспективный.  Мы  вынуждены  теперь
пересматривать некоторые, казалось бы, незыблемые, научные догмы. То есть,
толчок сильнейший.
   Однако.
   Все эти знания человечество получило бы и так, в процессе естественного
развития. Конечно, позже, но  зато  самостоятельно  и,  надо  думать,  без
глобальных потрясений.
   Вопрос о цене - вот что следует решить в первую очередь.  Кормушка  или
катализатор? Оправданы ли жертвы? И стоит ли платить вообще?
   Ясно одно: отказаться  от  Оракула  волевым  усилием,  уничтожить  его,
захлопнуть дверь, вероятно, уже  нельзя.  Это  будет  означать  поражение.
Какими бы вескими доводами его не мотивировали.  Нельзя  сказать:  "Мы  не
понимаем и не  поймем  никогда".  Ибо,  сказав  это,  человечество  просто
перестанет быть тем, что оно сейчас есть.
   В ров набралась дождевая вода. Я ушел по  колено.  Вода  была  бурая  и
очень холодная. Деревянные подметки увязли. Я с трудом выполз  по  липкому
скату.
   Хермлин ждал наверху.
   - Я еще жив...
   Чуть отдышавшись, мы вытащили Катарину. Она сразу  легла  на  скользкую
землю - руки вдоль тела. Сказала, закрыв проваленные глаза:
   - Это все-таки модель...  Второй  апокалипсис...  Краускас  прав  -  он
оперирует крупными структурами...
   Я опустился на колени и поднял ее обритую, колючую голову.
   - Наверное, Оракул не замечал нас... до сих пор... Муравьи  и  блохи...
Анатоль, что там было с "Гулливером"?..
   - Бредит? - шепнул Хермлин.
   - Нет, - сказал я.
   - Анатоль...
   Какой-то  мужчина  плюхнулся  в  ров.  Пыхтя,  пересек.  Увидел  нас  -
шарахнулся. Так и ушел по дну, за изгиб, шумно расплескивая воду.
   Мне не нравилось, как  мы  сидим.  Слишком  открыто.  Минут  пятнадцать
назад, расколов громом небо, над нашими головами прошла и загнулась  вверх
тройка истребителей. По-моему, я различил на крыльях голубые эмблемы.  Кто
его знает. Я не был  уверен,  что  представление  окончилось.  Или  -  что
кончилось везде одновременно.
   Впереди, задрав широкие  гусеницы,  громоздился  танк  в  черно-зеленых
разводах. Он рвался сюда, и его подбили. Квадратная башня съехала, на боку
зияло оплавленное отверстие. Мы перебрались под защиту брони. Катарина еле
двигалась. У нее был сильный жар. Она дрожала. Стучали  зубы.  Броня  была
холодная и влажная. В  облупленной  краске.  Пахла  дымом.  И  весь  день,
затянутый редким  туманом,  тоже  был  холоден  и  влажен.  И  пах  дымом.
Струилась легкая морось.  Солнце  мутным  пузырем  повисло  над  равниной.
Раньше здесь была сельва. Гилея - дождевой лес. Капало с широких  листьев.
Орали сумасшедшие попугаи. Питоны на дне зеленых сумерек переливали долгие
тела через завалы гниющих  корней.  Теперь  -  никаких  следов.  Выжженная
пустыня. Рвы, ежи, надолбы. Тут бомбили,  обстреливали  и  опять  бомбили.
Зарывались в землю  и  опрокидыва