щился Штейнман. -  Прости, но  мне в себе  вообще-то
нравится. Вылезешь,  а потом не  влезешь, нет уж, ну его на фиг! А как  тебя
зовут? - спохватился он.
     - Франческа.
     - Меня Леви, - представился  Штейнман. - Слушай, ты мне  вот что скажи:
почему ты меня не послала на три буквы? Десять девиц из десяти послали бы, и
нигде  бы у них не  дрогнуло, а ты, - он изумленно  пожал плечами, - терпишь
такие  крутые  наезды, я  думал, ты мне в  морду заедешь, -  Штейнман нервно
хохотнул. - Скажи, почему?
     -  На  мужчине  плюсик, на женщине  минусик, - сказала  Франческа. - Мы
тянемся друг к другу. А тут какие-то суды. Мужчины уже от женщин шарахаются.
Еще  чуть-чуть,  и секс станет таким  чисто профессиональным делом, ну,  как
пиво приносить или  детей  растить. Будут проститутки,  и будут "вагинальные
американцы"... Мой дед был  с моей бабкой всю жизнь, они оба  работали,  и -
никаких судов.
     - Когда это было-то, - вздохнул Штейнман.
     А про себя подумал, что это бы ему не понравилось - всю жизнь  с одной,
спятить можно.

     Франческа закурила, выпустила дым и сказала задумчиво:
     -  Эта  политкорректность,  она  как  зараза.  Как вирус  общественного
иммунодефицита. Как после этого будет продолжаться жизнь, они не думают...
     - Кто они? - поинтересовался Леви.
     - Ну, - уточнила Франческа, - я могла бы сказать "мы не думаем"... если
бы я тоже не думала.
     - Вы бы могли сказать "ты не думаешь", - подсказал Леви.
     - А мне кажется, ты тоже думаешь.
     Умная,  выкрутилась,  -  подумал  Штейнман не  без  восхищения,  -  но,
конечно, не умнее меня, такого просто быть не может.

     - Знаешь, - откровенно сказал  он, придвигаясь, -  здание нашего  банка
стоит  в  ужасно хреновом месте. Его  уже обнесли забором и скоро официально
закроют. Мы уже почти достроили другое здание, но по разным причинам пока не
можем туда  въехать. И вот каждый день я вижу этих арабских подростков, этих
черных... знаешь, у них там - никакой политкорректности. И если представить,
что  они сломают забор и набрызгают своей, большей частью  заразной,  кровью
нам в глаза, -
     Леви  остановился  и  красноречиво  допил  пиво,  -  мол,  дальше  сама
продолжай.
     - Точно, - сказала Франческа.  -  Абсолютно с тобой согласна.  Но  они,
конечно, не сломают забор, - уточнила она, глядя на Леви невинно-ясно.
     - Да уж, где им, - закивал головой Леви. - Мы сильнее.
     - Богаче, - подсказала Франческа.
     - Броня крепка, и танки наши быстры.

     Он  почувствовал, что вот-вот  истерически  расхохочется.  Пиво  как-то
неожиданно его взяло -  всего два  литра, правда, без закуски,  - чудовищное
поручение директора, которое многотонным камнем наваливалось  на него, вдруг
перестало пугать  и начало прямо-таки смешить - шпионская авантюра,  блин!..
Штейнман  элегантно  взмахнул  рукой,  и   они  под  взгляды  "потенциальных
насильников" и "вагинальных людей" прошествовали под ручку к выходу.

     Солнце уже опустилось за дома, и все кругом стало зеленоватым.
     - Я в метро, - сказала Франческа.
     -  Как?  -  обалдел  Штейнман. -  А кто  это  там говорил про  плюсики,
минусики? Что нас тянет друг к другу и можно без всяких денег?..
     - А я  еще кое-что важное говорила, - ехидно напомнила Франческа. - Про
бабку с дедом, помнишь?
     - Про бабку...  про бабки... - Штейнман совсем сбился с толку. - Ну, ты
хоть адрес-то свой дай, журналистка!
     На  небольшом неустойчивом пятачке, среди машин и людей, на пересечении
множества лучей, они вытащили  по клочку белой бумажки и написали друг другу
электронные адреса.

7
     Уже густы  были  сумерки,  когда Штейнман  наконец  - пешком, вверх  на
лифте, опять пешком - вскарабкался туда, где  он жил,  отодвинул занавеску и
вошел к себе. В квартире,  которую он снимал,  не было дверей и вообще почти
ничего не было: все необходимое ему каждый день  приносили в потребительской
корзинке.  Кое-кому  не  нравилось  так  жить,  но  какой  смысл  бегать  по
магазинам, если  все  и  так ясно.  Тот,  кто  этим  занимается,  смотрит  в
компьютер   и  читает:  "Леви  Штейнман",   глава   информационного   отдела
инвестиционного банка Бакановиц. Коэффициенты  "Леви  Штейнмана" 678-924-55,
следовательно,  по  своим  психофизиологическим  и   социально-экономическим
характеристикам  "Леви  Штейнман"  наиболее лоялен(на)  брэнду  Q437. И  нет
необходимости втюхивать  Леви  Штейнману брэнд  Q438 - это был бы обман;  но
если  банк Бакановиц  обанкротится,  брэнд изменится.  Sweetest  perfection,
slightest correction.

     Но  сейчас  в корзинке у Леви Штейнмана  все,  что  ему нужно -  чистые
дискеты  и  чистые  х/б  носки  на  утро,  сигара  диаметром 1  см  и  акции
Западно-Техасского, тарелка жареной  картошки со свининой, булочка с кремом,
именно которую он  должен был захотеть этим вечером -  именно которую,  а не
какую другую, - ну и, конечно, рюмаха, мужику после тяжелого дня полагается.
Тоталитаризм! Вот что надо понимать под этим словом. Вам угодят, про вас все
угадают,  только, ради  Бога,  не надо  давать  выхода  своим  деструктивным
аффектам. Леви  Штейнман  потребляет себя: это его потребительская корзинка,
она одновременно выделяет его  из всех и обозначает его  индивидуальность. И
именно этот, вот этот конкретный бумажный стакан отделяет его от  того мира,
через  который  он  каждый  день   носится,  как  угорелый,  -  от  арабских
подростков, облезлых  коз и еще кой-чего  похуже. Жизнь  не сахар, все мы на
войне, а  что про Леви Штейнмана  система все знает, так ведь мир -  большая
деревня. Тут и надо про всех все знать, - нет?

     Леви Штейнман  врубил соответствующую  его  сану музыку, в темноте съел
ужин и выпил рюмку водки, отчего темнота проплесневела чем-то зеленым. Потом
он разделся догола, поплескался в резервуаре с жасминной водой, вытерся, сел
на одеяло, расстеленное на полу, взял радиотелефон.
     -  Броня  крепка,  -  бормотал Леви,  набирая  номер,  - и  танки  наши
быстры... Алекс!  Послушай-ка  меня внимательно. Мне нужна девушка по  имени
Франческа, лет  - около двадцати  пяти,  черные  волосы, работает в  журнале
"Финмаркет"... Ага... Что? Ах, вот  как. А это  не может быть псевдоним? Все
ясно... Ладненько, спасибо... нет, это  очень интересно, то,  что ты  узнал.
Ну, привет!

     Леви  положил  трубку  рядом  с  собой.  Никакой  Франчески  в  журнале
"Финмаркет" нет. Воздух вдруг опять сгустился, и ему  захотелось выпить еще.
Черт. Леви Штейнман, ты очутился в сумрачном лесу.  Утратив  правый  путь во
мгле долины. Ты это понимаешь? А на  столе  стояли три  графина!  Нет,  Леви
Штейнман все-таки, ха-ха, не боится.  После двух  литровых кружек и рюмки на
хмель - чего там нельзя делать с градусами, я забыл? повышать или  понижать?
Три графина, мать их за ногу! В окне крутилось ночное солнце на ниточке, все
в блестках и индексах. Внизу, до горизонта, мерцали цепи, вереницы и сгустки
огней. Между сгустками были черные провалы. За  горизонтом начиналось жаркое
небо, рыжее от  огней города. Штейнман  вырубил телефон, залез под  одеяло и
уснул, с тем чтобы увидеть во сне, как директор Элия Бакановиц скачет верхом
на свинье и кричит: "Алла!"

8
     А  Франческа между  тем навстречу  ветру подходила  по большому  полю к
главному офису нефтяной корпорации Болеслава Серпинского, и тут очень кстати
можно  заметить, что она была очень красивая. Леви Штейнман ведь всюду видел
только себя, и на Франческу внимательно не смотрел - очень зря.

     Франческа!  -  а!  - помелькивают  каблучки диаметром  с  горошину  под
красной юбкой в багровых разводах, блеск удовольствия переливается на черных
волосах, под наполовину задернутым топиком колышется ничего-лишнего. В ушках
сережки, как маленькие люстры. Вот она вошла в лифт, отразилась  во всех его
стенках, но на себя не взглянула  - она  и так себя видела. Лицо у Франчески
нежное и очень правильное, она выглядит лет на двадцать, хотя  на самом деле
ей намного, очень намного больше. Верно, оттого,  что редко морщила она свое
гладкое чело, никогда не крутила носом, не брала себя за виски, не поджимала
губы, не щурила глаза в презрении, да и  смеялась-то редко. И время  не вело
осаду ее неприступной красоты, не копало траншеи на ее лице.
     - Вы куда?
     - К мистеру Серпинскому...

     К генеральному директору Серпинскому - для чего же он  хочет видеть эту
красивую  девушку,  такой старый  и  страшный?  Вот  он  встал  из кресла ей
навстречу, плоский-квадратный, похожий на голливудского злодея: высокий лоб,
клочья седых волос, глаза ярко-голубые и безумные, сам высокий, костлявый, а
голос  скрипучий  и  надменный. Дверь  на засов.  Серпинский врубил  шумовую
завесу:  запись  со  стройки.  Тут  же  начался  лязг и  грохот, а  говорили
собеседники так,  что даже по губам,  как выразился бы  Леви Штейнман, "хрен
прочтешь".

     - Вы понимаете, -  проскрипел Серпинский, - что я могу вас сдать вашему
начальству?
     -  Нет,  - вежливо  ответила  Франческа,  -  вы  меня  не сдадите.  Вам
совершенно не  улыбается лишиться доходов  от нефти, а если  водяное топливо
будет в наших руках,  мы,  конечно, внедрим его. И, соответственно,  разорим
вас.
     Серпинский изобразил смех.
     - Ничего не делается как следует,  - проговорил он, глядя на Франческу.
- Секретные агенты продают государственные тайны.
     -  Не  правда  ли,  хорошенькое  доказательство  того,  что мир устроен
неестественно.

     Франческа  и  сама хорошенькая. Зачем  она  пошла  в секретные  агенты,
подумал Серпинский  тяжело. Сволочная работа - служить  системе.  Серпинский
встал и  стал  в два раза страшнее.  Веки у него были тяжелые,  в морщинах и
жилках; глаза темно-серые, как металлические шарики, ладони большие и сухие.

     - Кстати,  - проговорил  Серпинский, - могу ли я  поинтересоваться,  по
каким вопросам вы сегодня встречались в пивном баре со Штейнманом?
     - С кем, простите? - наклонила голову Франческа.
     -   Не  надо  придуриваться,  а  то  я   буду  думать,  что  вы  плохой
профессионал, - раздраженно  проскрипел Серпинский. -  Если я решил  иметь с
вами дело, значит, будет контроль с моей стороны... Леви Штейнман, начальник
информационного отдела банка Бакановиц - зачем он вам?
     Франческа нахмурилась.
     - Он сам со мной познакомился, - сказала она. - Сегодня.

9
     Франческа  все делает  как  следует.  Ей  есть  к  чему  стремиться.  У
Франчески  нет никакого характера. Она абсолютно прозрачна,  и  для  нее все
абсолютно прозрачно:  столько датчиков в  нее вмонтировано. Так  просто.  Ее
свобода -  полное подчинение. Идеальный агент. Пустота.  Мистер  Маккавити и
другие  могут в любое  время суток  посмотреть: что она делает? И  смотрели,
пока не поняли, что - неинтересно это.

     - У нашей Франчески новый любовник, - кисло говорит мистер Маккавити.
     - Ну и?
     - Ну  и лежат на кровати и делают секс, - заключает мистер Маккавити. -
Черт ее знает. Хорошо. Качественно...

     Франческа приносит информацию, не сбиваясь с ног, осторожно  вступает в
святая святых,  берет ручку - маникюр, смуглые запястья - не хмурясь, ставит
легкую и четкую подпись без всякого росчерка.

     -  Идеальная девушка, -  совсем  уж кисло  говорит  мистер Маккавити  и
кряхтит, облокотившись на стол. - Черт подери.
     Он  часто  поминает  черта,  когда  говорит про Франческу. Технологии -
технологиями,  но  ведь  есть и  так  называемый  психологизм. Человек -  не
машина. У него то где-то дрогнет, то где-то екнет. Ему характер  полагается.
А  если характера  нет  и никакой  психологии, и все гладко,  как долина,  и
пусто,  и на все стороны одна питательная зеленая трава,  -  то, воля  ваша,
что-то  тут нечисто.  У  самого-то Маккавити характер  был,  чай,  не пустое
место,  не  пальцем делан,  на помойке рос. Рыжий Маккавити, широкие  плечи,
железные подковки, прищур, как у котяры.

     - Франческа! - покрикивает Маккавити на нее. - Ты нас презираешь?
     - Нет, - недоумевает Франческа, положив вилку.
     Детектор лжи поблескивает в языке,  но не  пищит. Значит, не презирает,
крякает Маккавити.
     - Зачем ты  стала нам служить? - глазки сверлят Франческу, но что толку
сверлить солнечный луч.
     - Я... э... денег хотела, - искренне отвечает Франческа, недоумевая.
     Потому что неискренне нельзя, все равно ее насквозь видят.
     - Де-енег хотела! - сатанински тянет Маккавити. - Блин...
     Франческа видит,  что шеф ужасно  недоволен собой. Ему неприятно видеть
перед   собой   существо   абсолютно   прозрачное   и   одновременно   столь
непроницаемое.  На  Франческе все системы  дают  сбой.  Ее  индивидуальность
коренится  где-то  там,  куда  не  досягает   ни  один  из   этих  сволочных
приборчиков. Черт знает, где.

     Но, в конце концов, это не главное. Работает? Работает. Не продаст нас?
     - Абсолютно невозможно, - мотает головой главный техник. - Там  столько
всего понапихано! Гарантия!
     Главный техник прямо честь отдает, он уверен на все сто.
     - Кто другой, но не Франческа.
     - Вот ей и поручим, - говорит мистер Лефевр. - А? Как вы полагаете?

     Мистер Маккавити, конечно, уже ознакомился с делом. Выдумка  блестящая.
Якобы некий русский придумал топливо на воде. Смешно?
     - Мне  тоже  смешно,  -  сладко  улыбается мистер  Лефевр. -  Но  я вас
уверяю...
     И эта идея  якобы  продается  одним из  чиновников системы. Собственно,
чиновник  и впрямь продажный, он пойман, он вор, он кается,  у  него шестеро
детей, которых он родил, потому что ему "невыносимо, что плодятся только эти
недочеловеки  за  забором".  Истинному  патриоту  понижена  зарплата  и  дан
последний шанс  исправиться: продать  вот этот самый  "секрет", да подороже,
банкиру Элии  Бакановицу,  который давно под подозрением.  И посмотреть, что
банкир будет делать с этим секретом.
     -  Скорее  всего, -  весь  истекает  соком  Лефевр, - он просто с ума-а
сойдет от жадности...
     "Па-альчики оближешь",  думает  Маккавити издевательски,  вот жопа этот
Лефевр, но выдумка классная.
     - ...и постарается найти-и этого русского...
     - Да ну! - машет рукой Маккавити. - Банкир, респектабельный человек, не
пойдет на такой риск!
     - Элия Бакановиц, - улыбается Лефевр, - пойде-ет...
     Элия Бакановиц ночует  в  банке.  Элия Бакановиц  корыстолюбив  "до без
памяти". Он  хочет делать  заначки. Элия  Бакановиц боится системы, он хочет
спрятаться от нее сам и спрятать свое добро.
     - А, ну тогда конечно, - рассудительно чешет голову мистер Маккавити.

     И вот Франческе поручено следить за  развитием провокации,  наблюдать и
делать  выводы.  Франческа  равнодушно-внимательно  выслушала,  запомнила  и
удалилась на своих невесомых каблучках, в черных волосах немеркнущее солнце.
     -  А  ты  знаешь, что она еще и Серпинского провоцирует?  - спросил  на
следующий день Лефевр. -  Представляешь, сходила  к нему, честно призналась,
что  она  тайный агент,  - да  он бы  все  равно вызнал, у  него максимально
дозволенный штаб информационных технологов, и кое-какие разработки он  у нас
покупал... Рассказала ему про "водяное топливо" и предложила сотрудничество!
     - И Серпинский согласился? - выпучил глаза Маккавити. -
     - Ну да!  -  ответил Лефевр, аж жмурясь от удовольствия.  - Она ему так
все представила...  что ему страшно  захотелось изловить русского и спрятать
патент в шкаф...
     -  Серпинский!  -  крякнул Маккавити.  -  Вторая  категория лояльности!
Никому верить нельзя! Ну... молодец девка, даром что без характера.

10
     С утра солнце  нападает на мир  с новым жаром. Сверху  все груды  хлама
сияют светом призрачным. Замки из стекла  и алюминия в легком сиреневом дыму
дрожат; поезда нежными гудками проницают сияющее пространство, в котором жар
усиливается постепенно. Любой  голос  пропадает эхом в этой сверкающей  яме;
любой луч теряется во множестве отблесков; любое действие  ничтожно, и любая
мысль незначимо мала.

     Леви Штейнман проснулся и вспомнил.
     - Блин, блин, блинский блин, - просипел он, протирая глаза руками.
     У   двери  кокетливо   стояла   под   махровой   салфеточкой   утренняя
потребительская корзинка: французская булка, масло, горячий кофе.
     - На хрен, - буркнул Штейнман и пнул корзинку.
     Кофе растеклось, булка вылетела  и гукнула. Пусть думают,  что  ему  не
нравится потребительское общество.

     В раздумьях Леви Штейнман  взялся  за  ручку машины. Как-то быстро  эта
игра  началась, а,  Леви Штейнман? Тебя  уже  просчитали мгновенно, а ты еще
только руку занес. Впрочем, стоп. Если ты, Леви Штейнман, еще жив, значит, в
точности они еще ничего не знают. И вот стоит банк Бакановиц (Леви на полном
ходу мимо  черных  теней влетел в  гараж и  тормознул со скрежетом), и вот в
сантиметре от твоего бампера машина этого гада директора. Если бы они знали,
Леви  бы  уже знал,  что  они знают.  Значит,  они не знают. Не  зря они там
интимно шептались  у воды, тогда  в  туалете. Простые методы хеджирования! -
Леви Штейнман уселся за свой стол, покрутил головой - вошел Алекс.

     - Привет, Леви,  - сказал он. -  Мы все сделали,  всех  нашли,  кого ты
просил. И девицу эту тоже, которая тебе вчера вечером понадобилась.  Знаешь,
кто она?
     - Кто? - насторожился Штейнман.
     -  Франческа Суара, - доложил Алекс. - Личный секретарь главы  нефтяной
корпорации Серпинского, вот как.
     - Спасибо, - развеселился Штейнман.

     Тра-ля-ля! Этот чиновник, который толкнул  информацию нашему директору,
он толкнул  ее  не  один раз. А  два. Или даже  больше  двух. Предприимчивый
товарищ,  как  ты считаешь,  а?  Кому  нужно  водяное топливо?  Ну  конечно,
нефтянику...  Болек  Серпинский,  надо же!  Патриот!  Тридцать  три  приюта,
призывы помочь нецивилизованному миру, член четырех клубов! Ну, все, подумал
Леви  Штейнман,   директор  просрал.   Наш  банк  крут,  но   с   Серпинским
соревноваться  пупок развяжется. Он  оттолкнулся от стола, отъехал  почти до
дверей по жесткому  ковру. Алекс,  который в припадке жадности пытался разом
делать свою и  его работу, глянул - поднял брови. У  Алекса уже был условный
рефлекс: чем дальше начальник откатывается  от стола, тем  больше драйв, тем
значительнее происходящие  события. Штейнман уже несся по коридору в сторону
директора,  а  Алекс  так  и  сидел  с  поднятыми бровями, соображая:  вверх
случился или вниз?

     Как это  глупо было со стороны директора Бакановица  -  не сделать себе
отдельного  кабинета. А все оттого,  что Элия Бакановиц любил торговать. Как
животное  какое,  например,  сорока. Элия  Бакановиц  торговал бы  клубнику,
выращенную  своими руками, но его отец был  не садовником,  а инвестиционным
банкиром, и брат, и вот Элия Бакановиц тоже стал директором банка. Но отец и
брат  любили  рулить, а Элия Бакановиц плотненько любил  торговать, он сидел
днями и продавал-покупал, раскрыв рот от внимания, будто нацелившись пухлыми
губами  на яблоко,  а  для  этого  отдельный  кабинет  не  так  удобен,  как
просторный ангар, где все парятся вместе и можно перекрикиваться.

     - Нас, кажется, хотят опередить, - Штейнман подошел к директору сзади и
ткнул  пальцем  в индекс нефтяной компании Серпинского  у  него на экране. -
Девица. Секретарша его личная.
     - Ха-ха, - отчетливо произнес Элия  Бакановиц, быстренько  запрокидывая
голову, так  что Штейнману  стало видно  его опрокинутые глаза. - У нас есть
два выхода.
     - Как-то  чересчур оптимистично, -  заметил  Штейнман.  - Есть, да  еще
целых два.
     -  Я припугну  его, - сказал Бакановиц. - Он у меня  получит  по полной
программе. Ничего конкретного, просто напугаю. - Видно было,  что он по ходу
дела соображает, как можно заработать на напуганном  нефтянике. - А ты давай
окучивай девицу, - Элия Бакановиц покрутился, утрамбовался и подмигнул.

     Глаза у тебя, директор,  дики