длокотники.  Брыкин нажимает какую-то кнопку на
пульте,  и  стальные,  затянутые белыми тряпицами обручи обхватывают голову,
руки и лодыжки. Алик невольно дергается, но обручи не отпускают.
   - Не  волнуйтесь,  все будет тип-топ,  как вы говорите в  часы школьных
занятий. Минуточку... - Брыкин щелкает тумблерами, крутит верньеры, нажимает
кнопки.   Вспыхивают  индикаторные  лампочки,   дрожат   стрелки   датчиков,
освещаются шкалы приборов, стучат часы.
   Алик  начинает  ощущать,   как  сквозь  тело  проходит  некое  странное
излучение, но не противное, а, скорее, приятное.
   - Температура -  тридцать шесть  и  шесть  по  шкале  Цельсия,  пульс -
восемьдесят два,  кровяное давление -  сто двадцать на семьдесят.  -  Брыкин
что-то пишет в журнале испытаний,  следит за приборами. - Разброс точек дает
экстремальную экспоненту.  Внимание: выходим в четвертое измерение... Что за
черт?! - Он даже встает, вглядываясь в экран над пультом.
   Там что-то мигает, светится, расплывается.
   Алик чувствует зуд в кончиках пальцев,  ступни ног деревенеют,  а икры,
наоборот,  напрягаются, как будто он идет в гору или держит на плечах штангу
весом в двести килограммов.
   - Что случилось, профессор?
   - Ничего  особенного,  коллега,  ничего страшного,  -  бормочет Брыкин,
лихорадочно вращая все верньеры сразу:  маленькие руки его так и порхают над
пультом.
   - А все-таки?
   - Сейчас, сейчас...
   Брыкин  неожиданно дергает на  себя  рубильник.  Гаснет  экран,  гаснут
лампы.  Алик легко шевелит пальцами, да и ноги отпустило. Обручи расходятся,
и Алик встает, подбегает к Брыкину.
   - Неужели не получилось?
   - Кто сказал:  не получилось?  -  удивляется Брыкин.  - Эксперимент дал
потрясающие результаты.  Немедленно по  выходе из здания института вы должны
проверить  свои  вновь  обретенные  способности.  Проверить  и  убедиться  -
насколько велик Никодим Брыкин. - Он хлопает ладонью по серому матовому боку
пульта.  -  Нобелевская премия у  меня в кармане,  -  и сует руку в карман -
проверить: там премия или еще нет.
   - Так чего же вы чертыхались?
   - Пустяк.  -  Брыкин  даже  рукой  машет.  -  В  четвертом измерении на
пятнадцатой стадии эксперимента возник непредусмотренный эффект.
   - Какой эффект?
   - Пограничные условия от  производной функции.  Раньше такого не  было.
Придется ввести коррективы в конечное уравнение процесса.
   - И что они значат - пограничные условия? - волнуется Алик.
   - А то значат,  -  Брыкин ласково обнимает длинного Алика за талию, как
будто хочет утешить его,  -  что  приобретенные вами спортивные качества,  к
сожалению, не вечны.
   - Почему? - кричит Алик.
   - Таковы особенности мозга.
   - Не вечны...
   - Да   вы   не  расстраивайтесь.   Берегите  себя,   свой  мозг,   свои
благоприобретенные качества, и все будет тип-топ.
   - Но что, что может лишить меня этих качеств?
   Брыкин делается строгим и суровым.
   - Не знаю,  юноша.  Я  вам не гадалка,  не баба-яга какая-нибудь.  И не
джинн из бутылки.  Наука имеет много гитик -  верно,  но много -  это еще не
все.  Заходите через пару лет,  посмотрим,  что я  еще наизобретаю.  -  И он
вежливо, но целенаправленно провожает Алика к дверям.
   И  Алик  уходит.  Идет  по  коридору,  спускается по  широкой мраморной
лестнице,  крытой  ковровой  дорожкой.  И  сон  заканчивается,  растекается,
уплывает в  какие-то  черные глубины,  вспыхивает вдалеке яркой точкой,  как
выключенная картинка на экране цветного "Рубина".
   И ничего нет. Темнота и жар.


5

   А  наутро  Алик  просыпается  здоровым  и  свежим,   будто  и  не  было
температуры, слабости, тяжелого забытья. Некоторое время он лежит в постели,
с  удовольствием вспоминая  виденные  ночью  сны,  взвешивает,  анализирует.
Удивительное однообразие вывода:  будешь прыгать, если не соврешь. Правда, в
последнем сне,  с  Брыкиным,  вывод затушеван.  Но  ясно:  под  пограничными
условиями имеется в виду как раз заповедь "не обмани".
   Странная  штука  -  человеческий мозг.  Думал  о  способах потрясти мир
спортивными успехами,  даже джинна из  бутылки вспомнил и  -  на тебе:  мозг
трансформировал все в четкие сновидения,  сюжетные законченные куски -  хоть
записывай и неси в журнал.  Сны суть продолжение яви.  Слепые от рождения не
видят снов.  Что  ж,  вчерашняя явь  дала неплохой толчок для снотворчества.
Каков термин -  снотворчество?  А  что,  придумает,  скажем,  тот же  Брыкин
какой-нибудь самописец-энцефалограф для записи снов на  видеопленку,  прибор
сей освоит промышленность,  и появится новый вид массового творчества,  свои
бездарности  и   гении,   свои   новаторы  и   традиционалисты.   Понастроют
общественных снотеатров,  где восторженная публика станет лицезреть творения
профессионалов-сновидцев,  а  специальные приставки  к  телевизорам позволят
высококачественным  талантливым  сновидениям  прийти   прямо   в   квартиры.
Фантастика! Однако сны Алика вполне, как говорится, смотрибельны. Надо будет
их лучшему другу Фокину пересказать, то-то посмеется, повосторгается...
   Алик  встал  и  на  тумбочке у  кровати обнаружил мамину  записку.  Она
гласила:  "Лекарства в  шкафу.  До  моего  прихода примешь этазол -  дважды,
аспирин -  один раз.  В школу не ходи,  по квартире не шляйся, позавтракай и
жди меня".
   Стиль вполне лапидарен,  указания - яснее ясного. Из всех перечисленных
Алику наиболее по  душе пришлось это:  "в  школу не  ходи".  Что говорится в
расписании?  Химия,  история,  две литературы,  то есть два урока подряд. Не
беда,   позволим  себе  передохнуть,   впоследствии  наверстаем.  Лекарства,
естественно,  побоку,  постельный режим -  тоже.  По квартире шляться (ох, и
выраженьице!..)  не  станем,  а  вот не  пойти ли  подышать свежим воздухом?
Пойти.
   Наскоро позавтракал,  сунул  в  карман блокнот и  шариковую ручку -  на
всякий случай,  вдруг да и появится вдохновение,  -  вышел во двор. Ах, беда
какая:  на  скамейке у  подъезда восседала Анна  Николаевна,  Дашкина  мать.
Вспомнил,  да  поздновато:  Дашка Строганова,  белокурый голубоглазый ангел,
юная королева класса,  в школьной форме и абсолютно внешкольных туфельках на
тонких каблучках,  мечта и страсть мужских сердец,  говорила,  что ее матери
врач прописал больше бывать на воздухе.  Что-то там у нее с сердцем,  ему не
хочется покоя.
   - Доброе утро, Анна Николаевна. Как здоровье?
   Сейчас последуют вопросы.
   - Спасибо, Алик, получше. А вот почему ты не в школе, интересуюсь?
   В самую точку. Отвечаем:
   - Похужело у  меня  здоровье,  Анна  Николаевна.  Вчера  весь  вечер  в
температурном бреду пролежал, сегодня еле ноги волоку.
   С  сомнением посмотрела на  ноги.  Алик  для  убедительности совсем  их
расслабил, бессильно повесил руки вдоль тела, голову склонил.
   - Врач был?
   Стереотипное  мышление.   Если  есть  справка,   значит,   болен.   Нет
спасительного листка -  здоров,  как стадо быков.  Внешний вид и  внутреннее
состояние в расчет не принимаются.
   - Был врач, был - как же иначе. Не прогульщик же я, в самом деле?
   - А кто вас,  молодых, теперь поймет? Дашка из школы придет - жалуется:
ах, мигрень! В ее-то годы...
   Выдана небольшая медицинская семейная тайна.  Спокойнее,  Радуга, умерь
сердцебиение.
   - Акселерация,  Анна Николаевна,  бич времени. Раньше взрослеем, раньше
хвораем, раньше страдаем.
   Вроде пошутил, а Дашкиной матери не понравилось.
   - Ты, я гляжу, исстрадался весь.
   Попадание в десятку. Знала бы она о вчерашнем...
   - Не без того, Анна Николаевна, не без того.
   Теперь прилично и покинуть ее, двинуться к намеченной цели.
   - Всего хорошего, Анна Николаевна.
   А  есть ли цель?  Ох,  не криви душой сам с собой,  дорогой Алик.  Есть
цель,  есть,  и  ты дуешь прямиком к  ней,  хотя -  разумом -  понимаешь всю
бессмысленность и цели и желания поспешно проверить то, что никакой проверки
не требует.  А почему,  собственно,  не требует? Ведь не всерьез же, так, от
нечего делать...
   А  утро-то  какое -  любо посмотреть!  На  небе ни облачка,  ветра нет,
тишина, тепло. Время отдыха и рекордов.
   Вот и цель.  Сад, зажатый с двух сторон серыми стенами домов, с третьей
- чугунной решеткой, отгородившей от него гомон и жар проспекта, с четвертой
- тихая  и  пустынная набережная,  откуда  легко  спуститься к  Москве-реке,
чтобы,  нырнув,  обнаружить на  дне  гицатлинской работы  кувшин  с  усталым
джинном внутри.  Но кувшины с джиннами -  продукт хитрых сновидений, далеких
от  суровой действительности.  А  действительность -  здесь она:  спортивный
комплекс в  саду.  Хоккейная коробка,  превращенная на лето в  баскетбольную
площадку; шведская стенка, врытая в песок; яма для прыжков в длину и рядом -
две стойки с кронштейнами. А планка где? Ага, вот она: на песке валяется...
   Положим  блокнотик с  ручкой  на  лавочку -  чтоб  не  мешал.  Закрепим
кронштейны на некой высоте -  скажем,  метр. Где у нас метр? Вот у нас метр.
Приладим планочку.  Кто  нас  видит?  Вроде  никто не  видит.  От  проспекта
древонасаждения скрывают, детсадовская малышня гуляет нынче в другом месте -
везение. Ра-азбегаемся. Толчок...
   Алик лежал в  яме  с  песком и  смотрел в  небо.  Между небом и  землей
застыла деревянная, плохо струганная планка, застыла - не покачнулась.
   "Вроде взял",  -  подумал Алик и тут же устыдился:  высота -  метр, сам
устанавливал, чем тут гордиться?
   Да дело не в высоте,  дело в факте:  взял!  Ан нет,  не обманывайся:  в
первую очередь, в высоте. Метр любой дурак возьмет, тут и техники никакой не
требуется.  А  с  ростом под сто восемьдесят можно и для первого раза планку
повыше установить.
   Установим.  Допустим, метр сорок. Как раз такую высоту Алик и сбивал на
уроке у Бима. Под дружный смех публики.
   Ра-азбегаемся. Толчок...
   Планка,  не колыхнувшись, застыла над ним - гораздо ближе к небу, чем в
прошлый раз.
   Что же получается? - думал Алик. Выходит, он умеет прыгать, умеет, если
очень хочет,  и только страх пополам со стыдом (вдруг не получится?..) мешал
ему убедиться в  этом в  спортзале.  Он вскочил,  побежал к  началу разбега,
вновь помчался к планке и вновь легко перелетел через нее, да еще с солидным
запасом - сантиметров, эдак, в двадцать - тридцать.
   Он не удивился. Видно, время еще не пришло для охов и ахов. Он лежал на
песке,  глядел в небо, перечеркнутое планкой надвое. В одной половине стояло
солнце,  слепило глаза.  Алик  невольно щурился,  и  корявая планка казалась
тонкой ниткой: не задеть бы, порвется.
   "Могу,  могу,  могу..." -  билось в голове. Резко сел, стряхивая с себя
оцепенение. Чему радоваться?
   "Ты же физически здоровый парень, - говорил ему отец не однажды. - Тебе
стоит  только  захотеть,  и  получится все,  что  положено твоему возрасту и
здоровью.  Но захотеть ты не в силах.  Ты ленив, и проклятая инерция сильнее
твоих благих намерений".
   "Я - интеллектуал", - говорил Алик.
   "Ты  только притворяешься интеллектуалом,  -  говорил отец.  -  Ленивый
интеллект -  это  катахреза,  то  есть  совмещение несовместимых понятий.  А
потом: писать средние стихи не значит быть интеллектуалом".
   Алик молча глотал "средние стихи",  терпел,  не  возражал.  Он  мог  бы
сказать отцу, что тот тоже никогда не был спортсменом, а долгие велосипедные
походы,  о  которых он с  удовольствием вспоминал,  еще не спорт,  а  так...
физическая нагрузка.  Он мог бы напомнить отцу,  что тот сам лет шесть назад
не  пустил его в  хоккейную школу.  Не  будучи болельщиком,  отец не понимал
прелести заморской игры,  ее  таинственного флера,  которым окутана она  для
любого пацана от семи до семидесяти лет.
   "Все великие поэты прошлого были далеки от спорта", - говорил Алик.
   "Недоказательно,  -  говорил отец.  - Время было против спорта. Он, как
явление массовое, родился в двадцатом веке".
   Отец злился,  понимая, что сам виноват: что-то упустил, недопонял, учил
не тому. Перебрать бы в памяти годы, да разве вспомнишь все...
   "И  потом,  мне надоело писать завучу объясниловки,  почему ты прогулял
физкультуру", - говорил отец.
   Пожалуй,  в том и заключалась причина душеспасительных разговоров. Алик
переставал прогуливать,  ходил в  спортзал,  пытался честно работать,  но...
Вчера Бим поставил точку, не так ли?
   Точку?   Ну   нет,   в   пунктуации  Алик   был,   пожалуй,   посильнее
Бима-физкультурника.  Он  хорошо знал,  когда  поставить запятую,  тире  или
многоточие.  И  если  уж  вести  разговор на  языке  знаков  препинания,  то
сегодняшняя  ситуация  властно  диктовала  поставить  двоеточие:  что  будет
завтра? послезавтра? через месяц?
   Алик встал,  поднял кронштейны на стойках еще на деление.  Высота - сто
пятьдесят. Ерунда для тренированного подростка. Алику она виделась рекордом,
а  по  сути  и  была рекордной -  для  него.  Еще  вчера он  бы  рассмеялся,
предположи кто-нибудь -  скажем, Фокин, лучший друг, - что полтора метра для
Радуги -  разминка. Сейчас он отошел, покачался с носка на пятку (видел: так
делают мастера перед прыжком),  легко побежал к планке, взлетел, приземлился
и... охнул от боли. Не сообразил: упал на руку.
   Несколько раз согнул-разогнул:  боль уходила.  Он думал:  есть желание,
есть возможности,  не  хватает умения,  техники не  хватает.  Надо бы просто
посмотреть,  как  прыгают мастера,  как несут тело,  как ноги сгибают,  куда
бросают руки,  как приземляются.  А то и поломаться недолго, до собственного
триумфа не дотянуть.
   В  том,  что триумф неизбежен,  Алик не  сомневался,  даже не  очень-то
размышлял о  том.  И что странно:  триумф этот виделся ему не на Олимпийском
стадионе под вспышками "леек" и  "никонов",  а в полутемном спортзале родной
школы - на глазах у тех, кто вчера мерзко хихикал над неудачником. На глазах
у  липового воспитателя Бима,  который предпочел отделаться от  неудобного и
бездарного ученика,  вместо того  чтобы дотянуть его  хотя  бы  до  среднего
уровня. На глазах у лучшего друга Фокина, который сначала демонстрирует свое
превосходство,  а потом лицемерно звонит и здоровьем интересуется. На глазах
у Дашки Строгановой, наконец...
   - Здоровье поправляешь?
   Резко обернулся, поднял голову. Дашкина мать возвышалась над ним этакой
постаревшей Фемидой, только без повязки на глазах. Солнце ореолом стояло над
ее головой, и Алик аж зажмурился: казалось, ослепительное сияние исходило от
этой  дворовой  богини  правосудия,   которое  она  собиралась  вершить  над
малолетним симулянтом и прогульщиком.
   - Что щуришься, будто кот? Попался?
   - Куда? - спросил Алик.
   - Не  куда,  а  кому,  -  разъяснила Анна Николаевна.  -  Мне  попался,
голубчик.  Руки не действуют,  ноги не ходят,  в глазах тоска... А прыгаешь,
как здоровый. Родители знают?
   - Что именно?
   - Что прогуливаешь?
   - Я,  любезная Анна Николаевна,  не  прогуливаю,  -  начал Алик строить
правдивую защитную версию.  Не  то  чтобы он боялся Дашкину маман -  что она
могла сотворить,  в конце концов?  Ну,  матери сообщить. Так мама и оставила
Алика дома -  факт.  В  школу наклепать?  Алик так  редко вызывает нарекания
педагогов,  что им,  педагогам,  будет приятно узнать о  его небезгрешности:
люди не очень ценят святых.  Но Анна Николаевна любила гласность. Она просто
жить не  могла,  не поделившись с  окружающими всем,  что знала,  видела или
слышала.  А гласность Алику пока была ни к чему.  -  Как вы можете заметить,
уважаемая мама Даши Строгановой, я прыгаю в высоту.
   - Могу заметить.
   - И сделать вывод, что я не случайно освобожден от занятий. Я готовлюсь
к  соревнованиям.  -  И  это  не  было  ложью:  Алик твердо верил,  что  все
соревнования у него впереди.
   Тут Дашкина мать не удержалась, хмыкнула:
   - Ты? - Однако вспомнила, что над подростком - в самом ранимом возрасте
- смеяться никак нельзя,  непедагогично,  о  чем  сообщает телепередача "Для
вас, родители", спросила строго: - К каким соревнованиям?
   - Пока к школьным.
   - Да ты же сроду физкультурой не занимался, чего ты мне врешь?
   - Ребенку  надо  говорить  "обманываешь",   -  не  преминул  язвительно
вставить Алик,  но продолжил мирно и вежливо:  -  Приходите завтра на урок -
сами убедитесь.
   - А что ты думаешь,  и приду.  -  Она сочла разговор оконченным,  пошла
прочь, а Алик пустил ей в спину:
   - Вам-то зачем утруждаться? Дашенька все расскажет...
   Анна Николаевна не ответила -  не снизошла,  а  может,  и  не услыхала,
скрылась в  арке ворот.  Алик подумал,  что он  не  так уж и  несправедлив к
белокурому ангелочку:  ябеда она.  И все это при такой ангельской внешности!
Стыдно... Больше прыгать не стал: в сад потянулись малыши, ведомые толстухой
в белом халате.  Сейчас они оккупируют яму для прыжков, раскидают в ней свои
ведерки,  лопатки,  формочки.  Попрыгаешь тут,  как же...  Такова спортивная
жизнь...
   Стоило пойти домой и подготовиться к завтрашней контрольной по алгебре:
сердце Алика чуяло, что мама не расщедрится еще на один вольный день.
   Так он и поступил.
   И вот что странно:  больше ни разу не вспомнил о своих снах,  не связал
их  с  внезапно появившимся умением  "сигать,  как  кузнечик".  А  может,  и
правильно,  что  не  связал?  При  чем здесь,  скажите,  мистика?  Надо быть
реалистом.  Все  дело  в  силе воли,  в  желании,  в  целеустремленности,  в
характере.


6

   Контрольную  он  написал.  Несложная  оказалась  контрольная.  Дождался
последнего урока, вместе со всеми пошел в спортзал.
   - А ты куда? - спросил Фокин, лучший друг. - Тебя же освободили.
   - А я не освободился, - сказал Алик.
   - Ну и дуб.  - Лучший друг был бесцеремонен. - Человеку идут навстречу,
а он платит черной неблагодарностью.
   - В чем неблагодарность?
   - Заставляешь Бима страдать.  Его трепетное сердце сжимается,  когда он
видит тебя в тренировочном костюме.
   - Да,  еще  позавчера это  было  катахрезой,  -  щегольнул Алик  ученым
словцом, услышанным от отца.
   - Чего? - спросил Фокин.
   - Тебе не понять.
   - Твое дело, - обиделся Фокин и отошел.
   И зря обиделся.  Алик имел в виду то, что Фокину - и не только Фокину -
будет трудно понять и  правильно оценить метаморфозу,  происшедшую с Аликом.
Да что там Фокину:  Алик сам недоумевал.  Как так:  вчера не мог,  сегодня -
запросто. Бывает ли?..
   Выходило,  что бывает.  После вчерашней разминки-тренировки Алик больше
не искушал судьбу и  сейчас,  сидя в раздевалке,  побаивался:  а вдруг он не
сумеет прыгнуть?  Вдруг вчерашняя удача обернется позором? Придется из школы
уходить...
   Вышел в  зал,  занял свое место в  строю.  Вопреки ожиданиям,  никто не
вспоминал прошлый урок и  слова Бима.  Считали,  что сказаны они были просто
так,  не всерьез.  Да и  кто из учеников всерьез поверит,  что преподаватель
разрешает не посещать кому-то своих уроков?  А  что дирекция скажет?  А  что
районо решит?  Все время вдалбливают:  в  школу вы ходите не ради оценок,  а
ради знаний,  умения и  прочее.  А отметки -  так,  для контроля...  Правда,
хвалят все же за отметки, а не за знания, но это уже другой вопрос...
   Бим поглядел на Алика, покачал головой, но ничего не сказал. Видно, сам
понял,  что  переборщил накануне.  В  таких  случаях лучше не  вспоминать об
ошибках, если тебе о них не напомнят. Но Алик как раз собирался напомнить.
   Побегали по залу,  повисели на шведской стенке -  для разминки, сели на
лавочки.
   - Объявляю план  занятий,  -  сказал  Бим.  -  Брусья,  опорный прыжок,
баскетбол. Идею уяснили?
   - Уяснили, - нестройно, вразнобой ответили.
   Строганова руку вытянула.
   - Чего тебе, Строганова?
   - Борис Иваныч, а что девочкам делать?
   - Все  наоборот.  Сначала опорный прыжок,  потом  брусья.  Естественно,
разновысокие. Еще вопросы есть?
   - Есть, - сказал Алик.
   Класс затих.  Что-то назревало.  Бим тоже насторожился, состроил кислую
физиономию.
   - Слушаю тебя, Радуга.
   - У  меня к вам личная просьба,  Борис Иваныч.  Измените план.  Давайт