твоей
возрастной группе. Будете участвовать вместе с Пащенко. Так что, кому сейчас
отдых, а вам - самая работенка.
   - Практика у нас, - сказал Алик.
   - Где?
   - На стройке.
   - Отлично!  - обрадовался тренер. - Таскать поболе, кидать подале! А по
утрам-вечерам - работать, работать. И чтоб пот не просыхал...
   Напутствовал так и в автобус отправил. Стоял у ворот, махал рукой, пока
не скрылся "Икарус" за лесной стеной.  Ехали иначе,  чем в первый раз: гомон
стоял в  автобусе,  пение,  ор,  шутки.  А  Алик думал с удивлением,  что за
минувшие две  недели его  ни  разу  не  посетили вещие  сны.  Ведь  джинн  с
Брыкиным,  хотя  и  разными  способами,  но  явились Алику,  а  бабулька-яга
игнорирует,  не кажет носа. Или не достоин он высокой чести? А может, повода
не было, чтоб сон показывать, ни в чем не провинился? Скорее всего, так. Ну,
это и к лучшему: городские соревнования на носу.


15

   Утром  Алик  привычно  бежал  по  набережной  Москвы-реки  и  сам  себя
спрашивал:  зачем он  надрывается?  Зачем этот  бег,  если  он  свято блюдет
"пограничное условие",  а значит, умение высоко прыгать его не покинет и без
тренировок?  Казалось бы,  глупость. Но Алик ловил себя на том, что не может
он жить без утреннего "моциона",  без каждодневных физических нагрузок, даже
без хождения пешком на шестой этаж -  как и велел Леший.  Привычка -  вторая
натура.  Коли так,  вторая натура Алика была особой настырной и волевой. Она
начисто забила первую -  томную,  изнеженную,  ленивую,  которая по утрам не
хотела  вставать,  а  холодный душ  для  нее  был  равносилен инквизиторским
пыткам.  Алик легко мирился с новой расстановкой сил, давил в себе лень, что
нет-нет, а заявляла о своем существовании.
   "А может, не стоит идти в спортзал"? - спрашивал он себя.
   И сам отвечал:  "Отчего же не пойти? Хуже не станет, а для разнообразия
- приятственно".
   И  шел.  И  прыгал на  тренировках на двести пять сантиметров.  Правда,
впритык к планке,  но ни джинн,  ни Брыкин,  ни пропащая бабуля и не обещали
ему чемпионских результатов. Помнится, разговор шел о прыжках "по мастерам".
А  двести пять  сантиметров и  есть тот  предел,  который Алик себе поначалу
установил.  Конечно,  аппетит приходит во время еды,  но и он не должен быть
слишком зверским...
   Алик не афишировал своих тренировок и  по-прежнему занимался один -  по
тетрадке Александра Ильича.  Бим знал об этом,  но по молчаливому уговору не
встревал. Спросил только однажды:
   - Тебе не помочь?
   Алик отрицательно помотал головой.
   - Не стоит. Я сам.
   Да  и  зачем ему помощь Бима,  если весь тренировочный комплекс -  лишь
дань обнаглевшей второй натуре,  а вовсе не первейшая необходимость. Прыгает
он и  так -  будь здоров,  а  тренируется по вечерам только затем,  чтобы из
хорошей формы не выйти,  здоровью не повредить.  А то были нагрузки и -  нет
их.  Так и растолстеть можно, сердце испортить. Видел он старых спортсменов,
которые резко бросили тренироваться. Смотреть на них противно...
   Бим  руководил  практикой  девятиклассников  на   строительстве  жилого
многоквартирного дома. Дом огромный, длиннющий, одних подъездов - двенадцать
штук.  И этажей двенадцать.  "Упавший на бок небоскреб", - шутил лучший друг
Фокин, и Алик отмечал, что сам Пащенко не сострил бы лучше.
   Он  сравнивал Фокина  и  Пащенко.  Вешалка  -  остряк,  умница,  с  ним
интересно потрепаться.  Алик, считавший себя начитанным "под завязку", рядом
с Валеркой терялся,  больше слушал, меньше говорил, и это немного мешало ему
- он  привык быть  первым.  С  Сашкой Фокиным значительно легче.  Здесь Алик
первенствует заслуженно и  безоговорочно.  Что он скажет,  то и закон.  Зато
Фокин -  надежнейший человек,  не подведет никогда.  С таким, как говорится,
хоть в разведку иди,  хоть в атаку. И ни в кого не играет. Он - Сашка Фокин,
и никто иной.
   Пащенко тоже не особо актерствует -  по крайней мере,  с Аликом,  -  но
поза в нем чувствуется. Поза этакого доброго хорошего малого, который только
чуть лучше друга,  чуть умнее,  чуть образованнее.  Но  это "чуть" никому не
заметно,  не выказывает он свое "чуть",  прячет глубоко-глубоко.  А все же у
Алика зрение стопроцентное: как глубоко ни прячь, а углядит...
   И вот ведь что:  он сам себя с Фокиным точно так же ведет.  И точно так
же  думает,   что  Фокин  того  не  замечает.   А  если  замечает?  Не  надо
недооценивать лучшего друга...
   Алик старался цепко ловить "миги ложного превосходства", как он называл
их, быть естественным, самим собой.
   Фокин как-то сказал ему:
   - Здорово ты изменился, пока на сборах был.
   - В чем изменился?
   - Меньше выпендриваться стал, - охотно и просто объяснил лучший друг.
   Значит,  видел  он,  что  "выпендривался"  Алик,  видел  и  не  обращал
внимания:  первому все простительно.  А может,  прощал он Алику его фортели,
потому что сам сильнее был.  Не физически,  нет -  характером.  Недаром мама
Алику всегда в  пример Фокина ставила:  "Саша занимается,  а  ты ленишься...
Саша - человек целенаправленный, а у тебя - ветер в голове..."
   Что  ж,  так и  было.  А  нынче "ветер в  голове" поутих,  и  Сашка это
почувствовал.  И сказал про "выпендреж", потому что увидел в Алике характер.
Равным себе признал -  опять-таки по характеру.  А  что Алик книжек побольше
его проглотил -  не считается.  Дело наживное. Так что Пащенко тоже пусть не
шибко задается...
   Между  прочим,   виделись  они  с  Пащенко  пару  раз,  принес  Вешалка
воспоминания  об   Анатоле   Франсе.   Алик   прочитал  -   скучной  книжица
показалась...
   И Дашка уловила в Алике перемены.
   - Ты стал каким-то железным, - сказала она.
   - Много звону? - пошутил Алик.
   - Слово "надо" для тебя значит больше, чем слово "хочу".
   - Это плохо, по-твоему?
   - Не плохо, но странновато. Ты или не ты?
   - Я,  я, - успокаивал он Дашку, а сам подумал: "Быть железным не так уж
скверно. Мужское качество".
   И  все-таки Дашка ему льстила:  не такой он железный,  как хотелось бы.
Суровое "надо"  далеко не  всегда перевешивало капризное "хочу".  И  с  этой
точки зрения Алик не слишком изменился. Во всем, кроме тренировок.
   Но слово сказано.  И Алик невольно поглядывал на себя со стороны не без
гордости:  и  когда нес кирпичи по  качающимся дощатым мосткам на  последний
этаж (хотя мог  воспользоваться грузоподъемником),  и  когда тащил на  плече
чугунную мойку для кухни (хотя Фокин предлагал помощь),  и когда остервенело
рыл  траншею  для  кабеля  (хотя  все  ждали  юркий  тракторок  "Беларусь" с
экскаваторным ковшиком).  Все это было нужно и не нужно Алику. Нужно, потому
что Александр Ильич не зря советовал "брать больше,  кидать дальше" - этакая
строительная формулировка тренировочного метода Лешего. Не нужно, потому что
нагрузки эти  сильно попахивали показухой.  Не  мог-таки  Алик избавиться от
роли, которую нравилось ему играть, от красивой роли железного человека, для
кого "нет преград ни в море, ни на суше", как пелось в старой хорошей песне.
   А почему,  собственно,  роль? Разве Алик не был именно таким человеком?
Разве не преодолел он себя,  свое безволие, свою мягкотелость? Захотел стать
первым - стал им.
   И  странная штука:  он  совсем не  вспоминал о  своих вещих снах.  А  в
первых-то  он  оказался лишь благодаря их загадочной и  неодолимой мощи -  и
только так.  Но  пропали они,  не снились больше,  спал Алик без сновидений,
уставал за  день -  ужас как,  влезал вечером под одеяло,  обнимал подушку и
отключался до утра.  И ночь пролетала,  как миг: только-только заснул, а уже
пора вставать, пора бежать на Москву-реку, пора отмахивать свои километры, а
потом  лезть  под  довольно  противный,   но  крайне  необходимый  организму
прохладный душ. Словом, вовсю доказывать свою замечательную "железность".
   Короче говоря,  забыл он о первоисточнике своих грандиозных достижений,
поверил в себя, и только в себя. Еще бы: сила воли плюс характер, как уже не
однажды было отмечено.
   Но  в  этой выведенной Аликом прекрасной математической формуле имелось
еще   одно   слагаемое.    "Сказка",    "небыль",    "миф",    "фантастика",
"сверхъестественная  сила"  -  как  угодно  назовите,  не  ошибетесь.  И  не
учитывать его -  для вычисления конечного результата -  опасно.  Говорят же:
чем черт не шутит...
   Как-то  после  работы,  ближе  к  вечеру,  поехали они  с  Дарьей  свет
Андреевной  в  Сокольнический парк  -  покататься  на  аттракционах,  поесть
мороженого, побродить по лесным дорожкам. Скинулись наличными, почувствовали
себя  миллионерами.   По   нынешним  временам  аттракционное  веселье  стоит
недешево:  тридцать  копеек  за  три  минуты  сомнительной радости.  На  все
хватило.   Поахали  на  "Колокольной  дороге",  протряслись  на  "Лохнесском
чудовище",  промокли под фонтанными брызгами на  "Музыкальном экспрессе",  в
кегельбане  выиграли  для   Дашки  блескучее  самоварное  колечко  с   ярким
пластмассовым самоцветом.  В  "Пещеру  ужасов"  не  попали:  очередь  в  нее
казалась  ужаснее  самого  аттракциона.  Купили  по  стаканчику шоколадного,
двинули в  лес.  Хоть и  невелик он  в  Сокольниках,  зато тих,  веселящаяся
публика  не  бродит  по  его  тропинкам,   сюда  больше  влюбленные  парочки
забредают.  А  чем Даша с Аликом от них отличались?  Ничем.  Разве тем,  что
скрывали они  друг  от  друга  свою  робкую  влюбленность,  так  старательно
скрывали, что всем вокруг она ясна была. Всем, кроме них.
   Как  непохож  он  был  -  этот  парковый  чистенький  лесок,  ухоженный
горожанин,  старательно притворяющийся диким и  грозным,  на тот лес в  двух
часах езды от  Москвы,  где Алик на  своих двоих познавал тяжкую науку "быть
первым".  Как,  тем более,  не похож он был и на темный,  грибной да ягодный
трубинский лес,  где тропки не утоптаны,  трава не примята, где жила веселая
баба-яга, большая любительница человечины.
   Лес-притворяшка ничем никого не  пугал,  потому что  отовсюду слышались
совсем не девственные,  не лесные звуки: автомобильный гуд, запрещенный звон
клаксонов,  отдаленное пение  репродукторов в  луна-парке  и  близкое  пение
гуляющей  публики,   нестройное  пение  "Подмосковных  вечеров",  "Уральской
рябинушки" и "Арлекино".
   Парк гулял.
   Но  Алику с  Дашей все  эти посторонние звуки были,  как говорится,  до
лампочки,  ничего они не слыхали,  и лес в их присутствии сразу почувствовал
себя настоящим дремучим бором,  каким,  собственно, они и хотели его видеть.
Шли они,  шли,  ели мороженое,  говорили о  пустяках:  о практике,  о грубом
прорабе,  который "девочек за  людей не  считает";  о  Биме,  который трижды
вступал в  справедливый спор с  грубияном и  выходил из него победителем;  о
стихах,  которые Даша прочла,  пока Алик "рубил дрова" на спортивной базе; о
дровах,  которые Даша видела только в кино, ибо никуда из Москвы не выезжала
дальше пионерлагеря,  а там,  как водится,  паровое отопление. Шли они так и
чувствовали себя если не на седьмом, то - не ниже! - на шестом небе.
   И  вдруг  -  сюрприз.  Неприятный.  На  полутемной аллейке образовалась
компания подростков -  не старше Даши с Аликом. Трое парней-волосатиков, две
русалочки в джинсах,  непременная гитара - семиструнная "душка", непременная
же  бутылочка  на  скамейке,  заветная  полулитровочка  с  дешевым  крашеным
портвейном. Подрастающее поколение ловило "кайф". И видать, словило оно этот
не ведомый никому "кайф",  потому что дрожали струны гитарные, тренькали под
неумелыми  пальцами,  качали  бедрышками  русалки  в  такт  струнам,  тянули
хрипловатыми"  "подпитыми"  голосами  нечто  заграничное,  влекущее,  вроде:
"Дай-дай-гоу-бай. Бай-бай-лоу-лай". Или что-то похожее.
   - Алик, давай повернем, - прошептала Даша. Ей стало страшновато.
   - Почему? - твердо спросил Алик. Ему тоже было страшновато.
   - Я тебя прошу, - настаивала Даша.
   - И не подумаю, - сказал Алик, и сказал это довольно громко, потому что
гитарист перестал бренчать,  русалки умолкли,  и  все  повернулись к  Даше с
Аликом.
   - Смотри-ка, - удивленно произнес один из парней. - Влюбленные.
   Судя по тону,  он был потрясен тем,  что увидел.  Или,  скорее, вошел в
роль.       Роль      паркового      супермена,       повелителя      аллей,
Джека-потрошителя-почтеннейшей-публики -  не из последних любителей "кайфа".
Согитарники не желали уступать премьерства в этом амплуа.
   - У  них  глубокое чуйство,  -  сказал  второй  супермен,  сложив  губы
трубочкой.
   - Ромео  и  Джульетта,  -  не  остался в  стороне третий,  видимо самый
начитанный.
   Девицы хихикали.  Поворачивать было поздно,  и  Даша поспешила дать еще
один совет:
   - Не обращай внимания, Алик.
   Алик и  рад  был бы  не  обратить внимания,  пройти мимо с  независимым
видом:  ну,  поиздеваются,  позлословят -  что за  беда!  Так он и  поступал
когда-то,  случались с ним подобные приключения раза два или три, и ничего -
чистеньким из них выбирался. Но тогда не было Дашки... Мелькнула мыслишка: а
не  дернуть ли  отсюда?  Схватить Дашку за  руку и  -  ходу.  Дашка поймет и
простит:  она сама перепугана до  смерти,  поджилки трясутся -  на  весь лес
слышно.
   Дашка-то  простит,  верно,  но  простит ли  он  себе сам?  Сумеет ли он
встретиться с ней завтра,  послезавтра,  через месяц? Он - железный человек,
"сила воли  плюс характер"?  Может быть,  и  сумеет,  да  только тошнехонько
будет...
   И все-таки шел молча,  держал Дашку за локоть, чувствуя, как напряглась
ее тоненькая рука. Вдруг пронесет?
   - Парень,  закурить у  тебя  не  найдется?  -  Это  была уже  классика,
знакомая Алику по книгам и  фильмам,  да и  парням этим по тем же источникам
знакомая. "Литературщина", - сказал бы отец.
   - Не курю, - ответил Алик проверенной фразой.
   - А девчонка?
   - И она не курит,  -  стараясь говорить твердо,  объяснил Алик,  сильно
сжав Дашкин локоть.
   - А это мы щас проверим,  -  произнес один из суперменов, но неуверенно
произнес.  Знал,  что  роль  требует  продолжения,  требует  крепких слов  и
красивых действий,  но нечасто он играл эту роль,  не обтерся в ней.  И Алик
почувствовал   неуверенность   парня,   осторожно   шествующего   к   Дашке,
почувствовал,  и  легко ему  стало,  легко и  пусто,  как перед самым первым
прыжком - тогда в саду, всего на метр сорок.
   - Осади назад, - сказал он парню.
   - Повтори,  не слышу,  -  старательно смягчая гласные -  о,  всесильная
роль! - потребовал супермен.
   - Осади назад.
   - Поучи его, Кока, - капризно протянула русалка.
   Кока шагнул к  Алику,  но  Алик не  стал дожидаться "урока".  Он ударил
первым.  Ударил  так,  как  видел  в  десятках фильмов.  Ударил  в  нахально
выдвинутый подбородок Коки,  вложив в  удар всю тяжесть своего тела.  И Кока
упал.  И  остался лежать.  Это  был чистый нокаут,  выключивший супермена из
действительности по  меньшей мере  на  минуту.  Впору  бежать за  нашатырем,
махать  мокрым  полотенцем,  -  делать  искусственное  дыхание.  Две  недели
истязаний по  методу  Лешего,  две  недели  рубки  и  пилки  дров,  таскания
булыжников и  рытья траншей сделали свое дело.  На это Леший и  рассчитывал,
хотя в его расчеты явно не входила встреча с суперменами.
   Алик  не  стал  дожидаться,  пока  Кока очухается или  же  его  малость
остолбеневшие  кореша   придут   ему   на   помощь.   Он   перешагнул  через
нокаутированного соперника,  подхватил массивную садовую урну, стоящую около
скамейки, рывком поднял ее.
   - Убью,  сволочей! - надрывно заорал он и пошел на изумленную компанию,
держа урну перед собой.
   И  супермены дрогнули.  Не  то  чтобы они  испугались явно сумасшедшего
влюбленного.  Просто их  ни  разу в  жизни не били урнами,  а  неизвестность
всегда пугает. И когда Алик, не в силах больше удерживать вонючую громадину,
по-извозчичьи ухнув,  метнул ее в  прямо лежащую на земле гитару,  и  гитара
треснула, как взорвалась, зазвенели порванные струны - тут уж супермены дали
деру.
   - Бежим, - шепнул Алик Дашке.
   И они помчались.  Супермены через некоторое -  очень небольшое -  время
придут в  себя,  поймут,  что их  одурачили,  заметят,  что их все-таки трое
против одного,  пусть даже  боксера (удар-то  техничным вышел,  кого  угодно
смутит...),   вернутся  мстить.   А  мстить  некому:  обидчики  скрылись.  И
скрываться не  показалось им  стыдным:  первая  победа  осталась за  Аликом,
первая и теперь окончательная.
   Алик  бежал  легко  -  привычка!  -  тащил  за  собой Дашку.  Когда они
выскочили на центральную аллею, ведущую к выходу, Дашка взмолилась:
   - Алик, я не могу больше...
   Он притормозил. Далее нестись как угорелым было бессмысленно. Супермены
с русалками затерялись позади,  топота погони не слыхать,  да и погоня здесь
обречена на  провал:  вон милиционеры на мотоцикле проехали,  вон дружинники
газировку с сиропом пьют, по сторонам поглядывают.
   - Хочешь,  посидим,  передохнем?  -  спросил Алик.  Он  уже  ничего  не
страшился.
   - Ой, что ты, поехали домой. Я вся дрожу.
   "Я вся дрожу" -  явно из чьего-то репертуара.  То ли леди Гамильтон, то
ли Бекки Тэтчер из великой книги Марка Твена.  Но Алик не пытался обнаружить
источник реплики, он просто обнял Дашку за плечи - впервые в жизни! - прижал
ее к себе, почувствовав, что она и вправду дрожит - скорее от испуга, чем от
холода.  Да и  какой холод -  под тридцать по Цельсию,  несмотря на вечернее
время...
   Так они и  дошли до метро.  И  в  вагоне он не убрал руку,  а  Дашка не
протестовала.  Ехали -  молчали, не вспоминали о происшедшем. И только когда
шли  от  метро к  дому  по  яркому и  людному Кутузовскому проспекту,  Дашка
рассмеялась.
   - Ты что? - спросил Алик.
   - Как ты их... урной... - Она уже и говорить не могла - от смеха.
   И  Алик охотно вторил ей,  вспоминая,  как  возвышался этаким Гераклом,
швырял чугунный сосуд,  как взрывалась гитара,  не привыкшая к столь грубому
обращению.
   Отсмеявшись, сказал:
   - Перетрусил я - стыдно признаться.
   - А вот врать не надо, - строго сказала Дашка.
   - Я  не вру,  -  опешил Алик.  Стоит правду сказать,  как тут же во лжи
обвиняют. А соврешь - верят без оглядки. Где справедливость?..
   - Врешь,  и бесстыдно.  Если бы перетрусил, я бы чувствовала. А ты шел,
как статуя Командора,  ни жилочка не дрогнула.  Говорю: железным стал. Прямо
стальным.
   А  в  подъезде на  лестнице у  своей  двери встала на  цыпочки,  быстро
поцеловала его в щеку, шепнула:
   - Спасибо тебе, - и скрылась за дверью.
   Когда она только отпереть ее сумела? Чудеса...
   Алик остался на площадке -  дурак дураком.  За что спасибо?  За то, что
"спас ее из лап разъяренных хулиганов", как пишется в переводных детективных
романах? Или за неудачный вечер?
   Неправда, удачным он был. Неожиданным. Счастливым. И "спасибо" вовсе не
Алику адресовано, точнее, не только Алику. Спасибо суперменам за то, что они
позволили ему выяснить,  наконец,  отношения с Дашкой. Спасибо им за то, что
он поверил в себя...
   Подведя итог вечеру столь высоким "штилем", Алик потопал на свой шестой
этаж.  Размышлял:  верно, что не пропали даром трудовые деньки на спортивной
базе.  И на практике не зря мойки взад-вперед носил,  кирпичи на двенадцатый
этаж втаскивал.  Кое-какая силушка появилась.  А с ней -  и умение той силой
пользоваться.
   Но  Дашка-то:   "врать  не  надо"...  Алик  даже  головой  покрутил  от
удовольствия.  Эдак,  охулкой,  и  дара можно лишиться.  Слышал бы джинн сие
обвинение...
   Пришел домой,  поужинал,  родителям про  драку  не  стал  рассказывать.
Сообщил только,  что  катались на  аттракционах,  ели мороженое:  отчитаться
следовало, поскольку деньги на парк ссужали они. И лег спать.
   И спал опять без всяких сновидений.


16

   Стройка -  дело суетное.  По  утрам стоит шум  в  прорабской,  ругаются
бригадиры:  то не так,  это не так.  Прораб лениво отругивается -  скорее по
привычке,   чем  по  злобе.   Накричавшись,  усп