снова увидеть свой свет.
Минутоло. Мне кажется, что это - слепец не вследствие трудности, происходящей от отраженного виденья, но вследствие того препятствия, которое причинено отношением между зрительной возможностью и объектом.
Северино. Эти два способа, хотя они и различны в познании умственном и в видении глазами, все же всегда соревнуются в одном: в познании рациональном или интеллектуальном.
Минутоло. Мне кажется, что я читал и понял, что для всякого видения требуется средство или посредничество между возможностью и объектом. Потому что, как при помощи света, разлитого в воздухе, возникает подобие вещи, происходящее в известной мере как итог того, что именно видно тому, кто видит, то есть как итог приведенного в действие акта виденья, так и в области интеллектуальной, где сияет солнце ума, действующего в качестве посредника в отношении умопостигаемого вида, образованного и как бы происходящего от объекта, является наш ум, - или иной, более низкий, чем он, чтобы достичь божественность. Потому что как наш глаз (когда мы видим) не получает света от огня и от золота в их субстанции, а лишь в подобии, так и ум, в каком бы состоянии он ни находился, не получает в субстанции божество там, где в субстанции имеется столько богов, сколько умопостигаемых видов, но получает это в подобии, вследствие чего это формально не боги, а лишь именуются божественными, в то время как божество и божественная красота остаются едиными и высящимися над всем.
Северино. Вы говорите хорошо, но из ваших слов выходит, что нет таинства, которого я не мог бы изобразить себе; я на это не приводил возражений, однако должен высказаться точнее и дать объяснения. Поэтому прежде всего заявляю, что непосредственное виденье, как мы его назвали, не отвергает ни того средства, каким является вид умопостигаемый, ни того, каким является свет; но оно отвергает то виденье, которое пропорционально чистоте и плотности среды или же совершенно непрозрачному, изнутри перегороженному телу; так бывает с тем, кто смотрит либо через более или менее взволнованную воду, либо через грозовой или туманный воздух и кто мог бы догадаться, что ему не следует смотреть через такую среду, если бы он получил возможность глядеть через воздух чистый, ясный и прозрачный. Все это объяснено вам в стихах, где сказано, что луч прорвется искрой через тучу густых преград. Однако вернемся к главному.
Шестая [причина], изображенная в виде следующего слепца, порождена только глупостью и несостоятельностью тела, которое пребывает в постоянном движеннии, изменении и порче и действия которого должны следовать за условиями его свойства, соответствующего условиям природы и бытия. Как вы хотите, чтобы неподвижность, устойчивость, сущность, истина были включены в то, что всегда становится все иным и иным и делает всегда все иначе и иначе? Какая истина, какой портрет может быть написанным и запечатленным там, где зрачки очей растекаются водой, вода - паром, пар - пламенем, пламя -воздухом, а воздух претерпевает одно изменение за другим, без конца проходя через субъект чувства и познания в кругу изменений в бесконечности.
Минутоло. Движение есть изменение; то, что движется, делается все иным и иным; то, что становится таким, всегда иначе существует и иначе действует; поэтому уразумение и склонности обусловлены причиной и условиями субъекта. И тот, кто рассматривает это иное и иное и все иначе и иначе, тот должен быть неминуемо слеп к красоте, которая всегда одна и единственнна и является одним и тем же единством и сущностью, тождеством.
Северино. Правильно.
Седьмaя [причина], аллегорически заключенная в чувстве седьмого слепца, происходит от пламени страсти, которая делает некоторых бессильными и неспособными понять истинное, так как тут страсть предшествует интеллекту. Таковы те, которые любят: прежде чем понимают, в итоге - у них получается так, что все представляется им окрашенным цветом их привязанности; а ведь у того, кто хочет познать истину путем созерцания, мысль должна быть совершенно чиста.
Минутоло. В действительности же мы видим, что существует многообразие созерцателей и исследователей, в силу того, что одни (согласно навыыкам их первых и основных дисциплин) действуют при помощи чисел, другие - при помощи фигур, третьи - системой порядков и ее нарушениями, четвертые - сочленением и расчленением, пятые - отделением и сочетанием, шестые -исследованиями и сомнениями, седьмые - дискуссиями и определениями, восьмые - толкованиями и разъяснениями мнений, терминов и речений. Поэтому одни - философы-математики, другие - метафизики, третьи - логики, четвертые - грамматики. Так возникает многообразие созерцателей, которые с разными страстями отдаются изучению написанных мнений и применению их (в действии); а в итоге получается, что один и тот же свет истины, выраженный в одной и той же книге одними и теми же словами, используется многочисленными, различными и противоположными сектами.
Северино. Поэтому, надо сказать, что страсти в сильнейшей степени могут мешать восприятию истины, хотя те, кто охвачен ими, не замечают их, как это случилось с глупым больным, который не сказал, что у него горько во рту, но сказал, что горька пища.
Таким видом слепоты поражен тот, у кого глаза испорчены и лишены своего естественного состояния, отчего то, что посылается и отпечатлевается сердцем, может испортить не только чувство, но, кроме того, и все прочие способности души, как это показывает представленная фигура слепого.
У изображенного восьмого слепца превосходный умопостигаемый объект в такой же мере ослепил ум, в какой у предыдущего слепца превосходное восприятие извратило рассудок. Так бывает с тем, кто видит Юпитера в его величии и лишается жизни, а следовательно, лиишается чувств. Так случается, когда кто-нибудь смотрит высоко, то иной раз бывает подавлен величием. Кроме того, если в кого-нибудь проникает божественое, то оно проходит через него, как стрела. Поэтому теологи говорят о божественном слове, что оно проникает глубже, чем любой удар меча или ножа. Отсюда проистекает образование и отпечаток собственного следа, поверх которого не может быть другого оттиска или отпечатка; там, где такая форма утвердилась, а пришедшая новая не может стать ее наследницей, если первая форма не отступит, - там, следовательно, можно сказать, что эта форма уже не имеет больше способности принять что-либо новое, раз нечто ее заполнило или разлагает ее своим непреодолимым несоответствием.
Девятая [причина] изображена в виде девятого слепого, который стал таким из-за недоверия, из-за упадка духа, однако управляем и обусловлен великой любовью, ибо в горении он боится обидеть ее. Поэтому и говорится в "Песни Песней": Отклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня. И таким образом он уничтожает глаза, чтобы не видеть того, что чрезвычайно желал бы и рад был бы увидеть, равно как сдерживает язык, чтоб не говорить с тем, с кем в высшей степени желал бы говорить, - все это из боязни обидеть неправильным взглядом или неверным словом или чем-либо иным поставить в неловкое положение. Это обыкновенно бывает от понимания превосходства объекта, стоящего выше его потенциальной спообности; поэтому самые глубокие и божественные теологи говорят, что бога любят и почитают больше молчанием, чем словом, как воображаемые виды предстают больше закрытым глазам, чем открытым; поэтому негативная теология Пифагора и Дионисия намного выше доказывающей теологии Аристотеля и схоластических докторов.
Минутоло. Пойдем и будем рассуждать по дороге.
Северино. Как вам угодно.





ДИАЛОГ ПЯТЫЙ
Собеседники: Лаодомия и Юлия
Лаодомия. Когда-нибудь, сестра, ты услышишь о том, что принесло полный успех этим девяти слепцам, которые раньше были девятью влюбленными юношами. Воспламененные красотой твоего лица, но лишенные надежды достичь желанного плода любви и боясь, чтобы эта безнадежность не довела их до окончательной гибели, они ушли из счастливой Кампаньи.
Прежние соперники перед твоей красотой, они затем договорились и поклялись никогда не расставаться, пока не испытают все воможное, чтобы найти кого-нибудь, кто был бы красивее тебя или, по меньшей мере, равен тебе красотой; притом они хотели найти ее, если это возможно, в сочетании с милосердием и состраданием, чего они не нашли в твоем сердце, скованном гордостью. Они признали это единственным средством избавиться от жестокого рабства.
На третий день после их торжественного отбытия, проходя близ горы Цирцеи, они захотели зайти посмотреть древности в пещерах и святилищах этой богини. Когда они пришли туда, они были восхищены величием и уединенностью обвеваемого ветрами места, высокими и обрывистыми скалами, рокотом морских волн, которые разбивались у этих пещер, и многим другим, что позволило им увидеть место и время. Один из них ( я назову его тебе), более пылкий, сказал:
- О, если небу угодно было, чтобы и в наше время, как это было в другие, более счастливые века, предстала пред нами волшебница Цирцея, которая при помощи трав, минералов, ядов и чар смогла бы обуздать природу. Я вполне поверил бы, что она, несмотря на свою надменность, все же смилостивилась бы над нашим горем. Снизойдя к нашим жалобным мольбам, она дала бы нам исцеление и позволила бы отомстить нашей противнице за жестокость.
Как только он произнес эти слова, перед ними возник дворец. Всякий, знакомый с творениями человеческого гения легко мог понять, что дворец этот не был сотворен ни человеком, ни природой. Внешний вид его я опишу в другой раз.
Путники были поражены удивлением и охвачены надеждой на то, что некое благосклонное божество высказало этим уважение и желание определить их судьбы. Они сказали в один голос, что в худшем случае их постигнет смерть, которую они считали меньшим злом, чем жизнь в таких страданиях. Поэтому они вошли во дворец, не встретив ни закрытой двери, которая преградила бы им путь, ни привратника, который спросил бы их о цели прихода.
Они оказались в богатейшей, великолепно украшенной зале, где в царственном величии, какое можно было бы назвать аполлоновым и которое еще приукрасил Фаэтон, им предстала та, которую называют его дочерью. При ее появлении исчезли образы многих других божеств, которые прислуживали ей.
Она выступила вперед. Встреченные и ободренные приветливым выражением ее лица и покоренные блеском ее величия, они преклонили колени и с теми различиями, которые были обусловлены их разными характерами, изложили богине свои пожелания.
В заключение же они встретили у нее такой прием, что слепые скитальцы, с трудностями и бедствиями пересекая много морей, перешедши много рек, переваливши через много гор, пройдя много долин в течение десяти лет, наконец, попали под это умеренное небо острова Британии, они собрались для созерцания прекрасных и грациозных нимф отца Темзы и, после того, как выполнили соответствующие акты прочтения, теперь нашли здесь в высшей степени любезный прием.
Главный из них, которого я назову дальше, с трагическим и жалобным выражением так изложил общую цель:
[72]
О дамы! Здесь, пред вами, - те (не скрою!), 
Чья чаша заперта и чьи сердца больны, 
Но на природе в этом нет вины; 
Тут только воля рока, 
Который истерзал жестоко 
Нас несмертельной смертью - слепотою.
Нас - девять, тех, кто много лет блуждали, 
Ища познанья, шли чрез много стран, 
Пока не заманила нас в капкан 
Судьба столь бессердечно, 
Что вы воскликнете, конечно: 
"О любомудры! Тяжко вы страдали!"
Цирцея та, которая немало 
Гордится тем, что солнце - ей отец, 
Предстала нам, измученным вконец, 
И из открытой чаши 
Плеснула влагой в лица наши, 
Потом вершить свои заклятья стала.
И ждали мы конца ее деянья, 
Внимая молча, словно простецы, 
Пока она не молвила: "Слепцы! 
Отныне прочь ступайте 
И в выси те плоды срывайте, 
Которые доступны без познанья".
"О, дочь и матерь мрака и напасти, -
Ответил ей ослепший в трудный час, -
Ужель тебе так сладко мучить нас, 
Страдальцев, что судьбою 
Гонимые, перед тобою 
Предстали, чтоб твоей предаться власти?"
Потом наш гнев унынием сменился; 
Потом дал новый поворот в судьбе 
Иные чувства нам обресть в себе:
 Чтоб гнев смягчить мольбою, 
Один из нас тогда с такою 
К Цирцее речью скорбно обратился:
"Прими от нас, волшебница, моленье! 
Во имя ль славыы, жаждущей венца, 
Иль жалости, смягчающей сердца, 
Будь нам врачом желанным 
И многолетним нашим ранам 
Подай своими чарами целенье!
И хоть твоя рука нетороплива, 
Все ж не откладывай спасенья час, 
Не отдавай в добычу смерти нас,
И пусть твои движенья 
Исторгнут слово восхищенья: 
Мучитель наш врачует нас на диво!"
Она ж в ответ: "О любомудры, знайте: 
Вот чаша здесь со влагою другой! 
Ее открыть нельзя моей рукой; 
Вы сами с чашей этой 
Идите вдаль и вглубь по свету, 
Во всех отважно областях пытайте.
Решеньем рока, миру на потребу, 
Лишь мудрости в единстве с красотой, 
Слиянной с благородной добротой,
Дано снять крышку с чаши; 
Иначе все усилья ваши 
Не смогут предъявить ту влагу небу.
И тот из вас, кто из прекрасных дланей 
Целебной влагой будет окроплен, 
Высокую познает милость он, 
И для его мученья 
Желанное придет смягченье, 
И он узрит двух дивных звезд сиянье.
Но остальных пусть зависть не тревожит, 
Как долго бы для них не длился мрак; 
Под небосводом не бывет так, 
Чтоб радость награжденья 
Не стала платой за мученья, -
Там, где старанье человек приложит!
Вот почему дороже всех жемчужин 
Теперь для вас должна явиться та, 
К которой приведет вас слепота: 
Пусть бьет она жестоко, 
Но так ее лучисто око, 
Что свет иной для мудреца не нужен".
Но мы устали! Слишком долго время 
Водилдо наши бедные тела 
Дорогами земли, и приняла 
Надежда наша ныне 
Обличье миража в пустыне, -
Все, что манило, превратилось в бремя.
Злосчастные! Как поздно мы нашли, 
Что та колдунья хочет за страданья 
Нас обмануть миражем, ожиданьем, 
Считая, что напрасно 
Поверим мы обманщице прекрасной, 
Не угадав в небесных ризах лжи.
Но если впрямь бесплодны ожиданья, 
Смиреннно примем то, что шлет нам рок, 
Из наших тягот иззвлечем урок 
И робкою стопою 
Бредя житейскою тропою, 
Влачить мы будем наше прозябанье.
О нимфы Темзы, вы, что игры ваши 
Ведете по зеленым берегам, 
Повольте с просьбой обратиться к вам: 
Дерзнуть попыткой смелой 
Открыть для нас рукою белой 
То, что судьба укрыла в этой чаше.
Как знать! Быть может, здесь, где с моря волны 
Несут в своих быстринах Нереид, 
Где в Темзе, снизу вверх, прилив стремит 
Широкое теченье, -
Предначертало провиденье 
Замок снять с чаши, дивной влаги полной!
Одна из нимф взяла чашу в руки, и, не предпринимая ничего другого, предложила ее нимфам, одной за другой, так как не нашлось ни одной, которая осмелилась бы открытть чашу. После этого, полюбовавшись чашей, все с общего согласия, поднесли и предложили ее из почтения и уважения одной-единственной.
А эта, не столько для испытания свой славы, сколько из жалости и желания попытаться помочь несчастным, еще колебалась, волнуясь, как вдруг чаша открылась сама собой.
Вам хочется, чтобы я передал, как и сколько рукоплескали нимфы? Можно ли поверить, что я в состоянии выразить крайнюю радость девяти слепых, когда они услышали, что чаша открывается, ощутили течение струй желанной воды, открыли глаза, увидели два солнца и обрели двойное счастье? Одно состояло в возвращении когда-то потерянного света, другое в том, что вновь было найдено то, что само по себе уже могло показать им образ высшего блага на земле. Как хотите вы, чтобы я описал их радость, выраженную голосом, душой и телодвижениями, когда они и сами не смогли бы передать это?
Тут же началось зрелище буйных вакханалий наподобие тех, которые кажутся сновидениями и нереальностью.
Затем, когда несколько утих порыв восторга, они стали в круг и:
 [73]
ПЕРВЫЙ ЗАИГРАЛ НА ЦИТРЕ И ПРОПЕЛ СЛЕДУЮЩЕЕ:
О кручи, о шипы, о бездны, о каменья, 
О горы, о моря, о реки, о луга, -
Какие дивные таятся в вас блага! 
Своею помощью не вы ли 
Нам таинства небес открыли? 
О, наших быстрых ног счастливое движенье!
ВТОРОЙ ЗАИГРАЛ НА МАНДОЛИНЕ И ПРОПЕЛ:
О, наших быстрых ног счастливое движенье! 
Цирцея дивная! О тыф, венец рудов 
Унылых месяцев, оплаканных голов! 
О дивных милостей отрада! 
Она пришла для нас, награда, 
За бремя стольких муг, и тягот, и томленья!
ТРЕТИЙ ЗАИГРАЛ НА ЛИРЕ И ПРОПЕЛ:
За бремя стольких мук, и тягот, и томленья 
Мы в гавань прибыли, укрытую от бурь. 
Восславим же теперь небесную лазурь! 
Закрыло небо пеленою 
Наш взор с заботой одною: 
Чтоб солнце сквозь туман явить нам в заключенье.
ЧЕТВЕРТЫЙ ЗАИГРАЛ НА СКРИПКЕ И ПРОПЕЛ:
Чтоб солнце сквозь туман явить нам в заключенье, 
На долгие года закрыл нам зренье мрак. 
Вот цель, что выше всех земных утех и благ, -
Забота, полная тревоги, 
Чтоб к свету нас вели дороги, 
Чтоб к низким радостям забыли мы стремленья.
ПЯТЫЙ ЗАИГРАЛ НА ИСПАНСКОМ БУБНЕ И ПРОПЕЛ:
Чтоб к низким радостям забыли мы стремленья, 
Чтоб высшую мечту в желания вдохнуть, 
Единственный для нас был уготован путь, 
Который нам явил сегодня 
Творенье лучшее господне, -
Заботливой судьбы здесь явно попеченье!
ШЕСТОЙ ЗАИГРАЛ НА ЛЮТНЕ И ПРОПЕЛ:
Заботливой судьбы здесь явно попеченье; 
К утехам от утех сплошной дороги нет, 
И беды не ведут вслед за собою бед; Все движется коловращаясь, 
То поднимаясь, то спускаясь, 
Как день и ночь ведут чредой свои явленья.
СЕДЬМОЙ ЗАИГРАЛ НА ИРЛАНДСКОЙ АРФЕ И ПРОПЕЛ:
Как день и ночь ведут чредой свои явленья, 
Как прячет в темноте покров светил ночных, 
И солнечный полет, и блеск лучей дневных, 
Так правящий судьбой вселенной 
Законом силы неизменной 
Несет простым венец, а знатным униженье.
ВОСЬМОЙ ЗАИГРАЛ СМЫЧКОМ НА ВИОЛЕ И ПРОПЕЛ:
Несет простым венец, а знатным униженье 
Тот, кто механике пространств дал точный ход, 
Кто быстро, медленно иль мерно их ведет, 
Вращенье их распределяя, 
С пределом масс соизмеряя. 
Загадки естества раскрылись постиженью!
ДЕВЯТЫЙ ЗАИГРАЛ НА РОЖКЕ:
Загадки естества раскрылись постиженью! 
Не отрицай, - скажи, что близится конец 
Безмерному труду, что уж готов венец 
Ему среди пространств веселых, 
Средь гор и рек, в лесах и в долах, 
Где кручи, где шипы, где бездны, где каменья?
После того как каждый в этом же роде, играя на своем инструменте, спел свою секстину, все вместе, приплясывая в хороводе и играя в честь единственной Нимфы, с нежнейшей гармонией пели песню, которую, не уверена, точно ли я запомнила.
Юлия. Дай же мне, пожалуйста, сестра, послушать то, что припомнишь.
Лаодомия.
ПЕСНЬ ПРОЗРЕВШИХ
[74]
"Зачем питать мне зависть к небесам, -
Сказал Нептун, надменно улыбаясь, -
Когда так полно наслаждаюсь. 
О Зевс, я тем, что обладаю сам?"
"А чем ты горд? - отвнетил Зевс ему, -
Свои богатства чем ты приумножил? 
Чем буйство волн ты растревожил? 
И спесь твоя раздулась почему?" "Пусть ты царишь, - сказал властитель вод, -
В том светозарном небе, где пылает 
Стезя, которой пробегает 
Твоих светил несметный хоровод;
И пусть меж ними солнце - всех светлей; 
Однако же оно не так прекрасно, 
Как та звезда, которой властно 
Я вознесен над гордостью твоей.
В моих водах, не знающих преград,
Лежит страна-счастливица, в которой 
Струится Темзы ток нескорый, 
Пристанище прелестнейших наяд;
Средь них одна - других стократ милей; 
И даже ты, о грозный Зевс, не споря, 
Отвергнешь небо ради моря, 
Чтоб видеть солнце меркнущим пред ней!"
Но Зевс ответил: "Не допустит рок, 
Что кто-либо затмил меня блаженством! 
Однако можешь ты равенством 
Мне уподобиться, о водный бог:
Твоя Наяда - солнце вод твоих; 
Но и по тем же вековым законам, 
В другой стихии отраженным, 
Она есть солнце и для звезд моих!"
Юлия. Следует признать, что у нас с тобой достаточно данных как для заключения нашей темы, так и для стихов, требуемых при окончании стансов.
А если я со своей стороны, по милости неба, обрела красоту, то полагаю, что мне этим оказана большая милость; ведь какова бы ни была моя красота, она стала в известной мере орудием для открытия другой, единственной и божественной красоты. Я благодарна богам за то, что, пока я был