дение тому, кто не в состоянии сравнить между собой это и то, одно и другое. А сделать сравнение между различными вещами будет стоить громаднейшего труда тому, кто не в состоянии установить различие между ними, одним и другим. Но различие невозможно установить до тех пор, пока бытие и сущность каждой вещи скрыты. Но бытие и сущность не могут быть выявлены до тех пор, пока не вскрыты причины и начала, составляющие их основу. И только тогда, когда вы посмотрите очами разума и оцените правильным мышлением основы, принципы и причины, на которых базируются различные и противоположные философии, вы увидите, какова природа, сущность и особенность каждой из них; только взвесив их на весах разума, вы сможете установить, каково различие между одной и другой, сравнить, на сколько истинна та или другая, и без колебаний сделать выбор и примкнуть к истинной философии.
Альбертин. Вести борьбу с нелепыми и глупыми воззрениями - это дело пустых и глупых людей, сказал князь философов Аристотель.
Эльпин. Превосходно сказано. Но если вы внимательно посмотрите, то увидите, что это мнение и совет могут быть применены также к его собственным воззрениям, которые оказываются глупыми и пустыми. Кто хочет правильно рассуждать, должен, как я сказал, уметь освободиться от привычки принимать все на веру, должен считать равно возмодными противоречивые мнения и отказаться как от тех предубеждений, которые он впитал со дня рождения, так и от тех, которые он воспринял вследствие взаимного общения, или же которые возрождаются при посредстве философии, - одним словом, он должен умереть для толпы и для тех ученых, которые считаются мудрыми большинсвом какой-либо эпохи. Я этим хочу сказать, что, для того чтобы вынести правильно суждение относительно споров ученых двух эпох, которые высоко стятся большинством народа своего времени, следует вспомнить то, что сам Аристотель сказал, а именно: если мы не всесторонне рассматриваем вопрос, то нередко может случиться, что мы легкомысленно судим, а, с другой стороны, сила привычки может укрепить в нашем сознании предубеждение, котррое приведет к тому, что мы признаем необходимым то, что невозможно, и, наоборот, найдем невозможным то, что безусловно истинно и необходимо. И если это может иметь место относительно совершенно очевидных вещей, то что же мы должны сказать о таких проблемах, которые сами по себе сомнительны и зависят от того, насколько хороши и устойчивы лежащие в их основе принципы?
Альбертин. По мнению Аверроэса и других комментаторов, нельзя ничего знать того, чего не знал Аристотель.
Эльпин. Аверроэс и его приверженцы имели, по-видимому, столь слабый разум и пребывали в столь глубокой темноте, что Аристотель казался им наиболее возвышенным и ясным умом. Если бы этот философ и другие, делавшие аналогичные утверждения, хотели бы выразиться наиболее точно, то они могли бы сказать, что Аристотель в их глазах - бог. Но этим самым они не столько возвеличили бы Аристотеля, сколько показали бы свое собственное ничтожество. Ибо их мнение имеет не больше ценности, чем мнение обезьяны, что ее дети - самые приятные создания на свете, а ее муж - самый красивый самец в мире.
Альбертин. "Мучаются родами горы"...
Эльпин. Вы увидите, что родится не мышь.
Альбертин. Многие бросали свои стрелы в Аристотеля и возводили против него укрепления; но их укрепления разрушены, их стрелы притупились, их луки сломались.
Эльпин. Возможно. Где одно ничтожество с другим ведет войну - одно из них может оказаться сильнее другого. Но от этого оно не перестает быть ничтожеством и в конечном счете оно должно быть разоблачено и побеждено истиной.
Альбертин. Я утверждаю, что невозможно опровергнуть доводы Аристотеля.
Эльпин. Это слишком поспешное суждение.
Альбертин. Я это заявляю лишь после того, как я очень основательно рассмотрел учение Аристотеля и достаточно в него углубился. Я не только не нашел ни одной ошибки, но, наоборот, убедился, что его учение полно божественной мудрости. Я уверен в том, что на всякого человека это учение должно произвести такое же впечатление, как на меня.
Эльпин. Вы, следовательно, судите о желудках и мозгах других людей по аналогии с вашим желудком и мозгом, и то, что невозможно для вас, вы считаете невозможным и для других. На свете есть некоторые несчастные люди, которые помимо того, что они лишены всего хорошего, кроме того еще, по велению рока, сопровождаются в качестве вечных спутников эриниями и адскими фуриями, которые заставляют их добровольно набрасывать себе на глаза мрачное покрывало разъедающей зависти, для того чтобы они не видели своей собственной наготы, бедности и нужды и не заметили блеска, богатства и блаженства других; они предпочитают скорее гордо зачахнуть в грязной и надменной нужде и быть погребенными под мусором упрямого невежества, чем признать правоту нового учения и сознаться в своем прежнем невежестве.
Альбертин. Итак, вы хотите, чтобы я, так сказать, стал учеником этого человека? Я, доктор, признанный многими академиями, читавший в качестве профессора публичные лекции в первых академиях мира, должен теперь отречься от Аристотеля и начать учиться философии у подобных субъектов.
Эльпин. Что касается меня, то, не будучи доктором, а невеждой, я стремлюсь учиться. Не будучи тем, чем я должен был бы быть, а являясь тем, чем я есть, я желал бы овладеть знаниями. Но я готов признать своим учителем не только этого человека, но и любого другого, которого боги для этого назначили, дав ему понимать то, чего я не понимаю.
Альбертин. Итак, вы хотите меня снова сделать школьником?
Эльпин. Наоборот, я хочу. чтобы вы были не школьником, а взрослым.
Альбертин. Очень благодарен за ваше вежливое предложение содействовать моему продвижению вперед и привести меня в восторг от его ума, сделав меня слушателем этого беспокойного человека, который, как каждый знает, является противником общепризнанных доктрин, презираем в академии, очень немногими хвалим, никем не признан и всеми преследуется.
Эльпин. Всеми людьми преследуем - конечно, но что это за люди! Немногими хвалим - да, но лучшими и благороднейшими! Противник общепринятых доктрин, но не потому, что они доктрины, и не потому, что они всеми приняты, а потому, что они ложны. Академией презираем - по той причине, что там, где есть расхождение во взглядах, там нет любви. Смутьян - ибо толпа ненавидит тех, кто от нее отделяется и над нею возвышается, и именно поэтому он является мишенью всеобщих нападок. Я вам лучше всего опишу состояние его ума, если скажу, что, поскольку речь идет о спекулятивных вопросах, он не столько стремится обучать, сколько обучаться, предпочитает узнавать новое и больше радуется, когда узнает, что вы хотите обучить его (ибо это дает ему надежду на успех его дела), чем если бы вы желали учиться у него; ибо он больше хочет учиться, чем учить, и чувствует себя более призванным к первому, чем ко второму. Да вот как раз идет и он сам вместе с Фракасторием.
Альбертин. Добро пожаловать, Филотей.
Филотей. Здравствуйте, в добрый час.
Альбертин.
После того как я был в лесу и жевал сено66
С быками, баранами, козлами, ослами и лошадьми,
Я теперь желаю жить лучше и без ошибок
И прихожу сюда, чтобы стать вашим учеником.
Фракасторий. Добро пожаловать!
Альбертин. До сих пор я считал вашу философскую позицию столь слабой, что полагал ниже своего достоинства даже выслушать ваши доводы, не то что возражать на них.
Филотей. Точно так же рассуждал я в первые годы, когда я занимался Аристотелем, но только до определенного момента. Теперь же, после того как я его лучше узнал и изучил и с более зрелым умом могу судить о предмете, возможно ли думать, что я растерял свои знания и свой разум? Однако, поскольку эта болезнь такова, что ее меньше всего чувствует сам больной, я, подозревая, что перехожу от учености к незнанию, могу быть очень доволен, что нашел такого врача, который способен излечить меня от моей болезни.
Альбертин.
Природа ничего не может сделать, и я не могу ничего сделать,
Поскольку болезнь проникла до самых костей67.
Фракасторий. Сделайте одолжение, синьор, пощупайте сначала его пульс и посмотрите его мочу, и, если после того мы убедимся, что ничем не можем помочь, тогда составим косилиум.
Альбертин. Наилучший способ проверить пульс - это посмотреть, как вы сможете справиться с теми отдельными аргументами, которые я вам приведу и из которых с необходимостью вытекает невозможность существования многих миров в их бесконечности.
Филотей. Я буду вам немало обязан, если вы нам это докажете. Но если вам это не удастся, то я все же окажусь вашим должником, поскольку вы тем самым будете содействовать укреплению моих собственных убеждений. Ибо я уверен, что благодаря вам я могу почувствовать всю силу противоположного мнения; поскольку вы сведущи в науках, вы легко сможете мне показать значение ваших оснований и построений и в чем их отличие от наших принципов. Но, для того чтобы не прерывать нити наших рассуждений и дать возможность каждому спокойно все объяснить, будьте любезны привести все доводы, которые вы считаете наиболее важными и основными и которые кажутся вам наиболее убедительными.
Альбертин. Я готов это сделать68. Итак, во-первых, Аристотель доказал, что пространство и время немыслимы вне этого мира. Поэтому говорят, что на самом отдаленном расстоянии от нас имеется первое небо и первое тело, являющееся первым движимым; мы имеем обыкновение называть небом высший горизонт мира, где все вещи неподвижны, устойчивы и спокойны и где находятся движущие духи сфер. Если, следовательно, делить мир на небесные и элементарные тела, то последние надо считать ограниченными и объемлемыми, а первые ограничивающими и объемлющими.
Строй вселенной таков, что, поднимаясь от более грубых тел к наиболее тонким, мы, выйдя за пределы огня, к которому прикреплены солнце, луна и другие звезды, достигаем пятой сущности. Но последняя не может быть бесконечной, ибо в таком случае невозможно было бы дойти до первого движимого, а первое движимое не могло бы действовать на другие элементы, как потому, что они были бы объемлющими, так и потому, что нетленное божественное тело было бы включено и содержалось внутри тленных. А это является абсурдом, ибо божественной сущности приличествуют форма и активность и, следовательно, способность быть объемлющей, охватывающей, ограничивающей, а не ограниченной, включенной и охватываемой материей.
Вследствие этого я прихожу вместе с Аристотелем к следующему выводу: "Если вне этого неба имеется какое-либо тело, то оно либо простое, либо сложное; в том и другом случае я ставлю, далее, следующий вопрос: находится ли оно там на своем естественном месте или же оно попало туда случайно, насильственным путем? Мы можем доказать, что там не имеется простого тела, так как невозможно, чтобы сферическое тело переменило свое место; подобно тому, как невозможно, чтобы оно изменило положение; последнее может произойти только в результате внешнего принуждения, которое однако не может быть в нем ни активным, ни пассивным. Равным образом невозможно, чтобы вненеба было простое движущееся тело, находящееся в состоянии прямолинейного движения. Будь оно тяжелым или легким телом, оно по своей природе не может быть там, ибо места этих простых тел отличаюются от мест, находящихся вне мира. Но оно не может быть там и случайно, ибо тогда там должны были бы находиться другие тела, как в своих ествественных местах. Но поскольку доказано, что нет других простых тел, кроме тех, которые входят в состав этого мира и которые движутся согласно трем видам местного движения, то ихз этого вытекает, что вне мира нет другого простого тела. Но если так, то невозможно также, чтобы там было какое-либо сложное тело, ибо таковое составляется из простых тел и на простые тела разлагается.
Таким образом совершенно очевидно, что не имеется многих миров, ибо небо единственно, совершенно и конечно и нет и не может быть другого неба, ему подобного. Отсюда вытекает, что вне этого тела не может быть ни полного, ни пустого места, ни времени. Там не может быть пространства, ибо если бы оно было заполнено, то должно было бы содлержать либо простое тело, либо сложное, но мы уже сказали, что вне неба нет ни простого, ни сложного тела. Там не может быть пустоты, ибо, согласно определению ее, которое гласит, что пустота есть пространство, в котором может находиться тело, там могли бы быть тела; между тем мы доказали, что вне неба не может быть тела. Там не может быть времени, ибо время есть число движения, мера движения, движение же присуще только телу; но где нет тела, там нет движения, там нет ни числа, ни меры движения, а где нет последней, там нет и времени. А мы доказали, что вне мира нет тела, следовательно, нами также доказано, что там нет ни движения, ни времени. А если так, то там нет ни временного, ни подвижного и, следовательно, мир - один.
Во-вторых, из единства движущего начала с необходимостью выводится единство мира. Общепризнано, что круговое движение есть действительно единое, однообразное без начала и конца. А если оно единое, то оно может быть лишь действием, проистекающим от единой причины. Но если есть только одно первое небо, под которым находятся и которому соподчинены все другие небеса, то необходимо, чтобы был единый правитель и двигатель. Этот последний, будучи нематериальным, не может быть численно умножен посредством материи. Но если двигатель один, и один двигатель может дать только одно движение, и одно движение (будь оно сложное или несложное) может быть присуще только одному подвижному телу - простому или сложному, - то отсюда вытекает, что подвижная вселенная - одна. Следовательно, нет больше миров.
В-третьих, рассматривая места подвижных тел, мы приходим к заключению, что мир - один. Имеются три вида подвижных тел: тяжелые вообще, легкие вообще и нейтральные. т. е. земля и вода, воздух и огонь и небо. Точно так же существует три рода мест подвижных тел: низшее и срединное место, куда направляется наиболее тяжелое тело; высшее - наиболее отдаленное от низшего - и среднее место между низшим и высшим. Первое место - тяжелое, второе - не тяжелое, не легкое, третье - легкое. Первое принадлежит центру, второе - окружности, третье - пространству между тем и другим. Таим образом есть нижнее место, к которому движутся все тяжелые тела, в каком бы мире они ни находились; есть высшее место, к которому устремляются все легкие тела, к какому бы миру они ни принадлежали. Следовательно, есть одно место, в котором движется небо всякого мыслимого мира. Но если есть одно такое место, то существует только один, а не много миров.
В-четвертых, предположим, что существует несколько центров, к которым движутся тяжелые тела различных миров, и что имеется несколько горизонтов, к которым устремляются легкие тела; предположим, что эти места различных миров не различаются по качеству, а только по числу. Тогда отсюда будет следовать, что один центр будет более удален от другого центра, чем от горизонта. Но центры совпадают по своему виду, в то время как центр и горизонт противоположны. Следовательно, получится так, что расстояние между совпадающими по качеству центрами будет больше, чем между противоположностями. А это противоречит природе противоположностей. Ибо, когда говорится, что первые противоположности больше всего отдалены друг от друга, то под этим главным образом подразумевается пространственное удаление, которое должно иметь место между чувственно воспринимаемыми противоположностями. Итак, вы видите, чту получается, когда мы допускаем множественность миров. Следовательно, такая гипотеза не только ложна, но даже невозможна.
В-пятых, если есть миры, сходные по виду, то они должны и в количественном отношении быть либо равны, либо пропорциональны (что сводится к одному и тому же). Но если так, то не может быть больше 6 миров, смежных этому миру, ибо без взаимного проникновения друг с другом могут граничить не более 6 шаров, точно так же как не более шести равных окружностей могут касаться друг друга без взаимного пересечения (см. рис. 2).
Отсюда следует, что, поскольку шесть миров касаются нашего мира в шести пунктах, столько же будет и горизонтов вокруг одного общего центрального пункта. Но так как сила двух первых противоположностей должна быть одинакова, а при этом допущении получается неравенство, то вы должны будете признать высшие элементы более сильными, чем низшие. Но в таком случае высшие элементы победят низшие, и вся масса нашего мира разложится.
В-шестых, поскольку круги различных миров касаются друг друга только в одной точке, то из этого с необходимостью вытекает, что между выпуклостями соседних кругов остается пространство. Это пространство либо чем-нибудь заполнено, либо ничем. Если там что-нибудь есть, то оно, конечно, не может иметь ту природу, которую имеет элемент, удаленный от выпуклости окружности, ибо, как это видно, такое пространство имеет форму треугольника, ограничено тремя дуговыми линиями, составляющими часть окружности трех миров; центр, как это вполне очевидно, более удален от частей, прилежащих к углам, и наиболее удален от углов. Чтобы заполнить это пространство необходимо, следовательно, измыслить новые элементы и новый мир, отличающиеся по своей природе от элементов этого мира. Или же следует предположить пустоту, что мы считаем невозможным. В-седьмых, если есть еще миры, они либо конечны, либо бесконечны.

Если они бесконечны, то эта бесконечность должна быть завершенной, что по многим основаниям считается невозможным. Если же количество миров конечно, то должно быть определенное число миров, но тогда нужно исследовать, почему именно их столько, а не больше или меньше, почему нет еще других миров, чту является причиною того, почему одних миров больше, чем других, равны они или неравны между тобою и почему они отличаются между собой; или почему вся эта материя, которая разделена на много миров, не сконцентрировалась в одном мире, ибо при прочих равных условиях единство ведь лучше множества; почему материя, которая распределена между четырьмя, шестью или десятью землями, не представляет собой одного большого, совершенного и единственного шара. Итак, подобно тому как, исходя из соображений о возможном и невозможном, необходимо признать скорее конечное число миров, чем бесконечное, так, исходя из принципов соответствия и несоответствия, более разумно и более соответствует природе единство, чем множество или многочисленность.
В-восьмых, мы видим, что природы соблюдает меру во всех явлениях. Поэтому нигде не находим ни недостатка в необходимом, ни изобилия в отношении излишнего. Полагая далее, что все может быть осуществлено в действительности посредством тех действий, которые имеют место в нашем мире, нет никаких оснований полагать, что существуют еще и другие миры.
В-девятых, если бы существовало бесконечное число миров или больше чем один мир, то это могли бы главным образом объяснять либо тем, что бог их создал, или же, что они находятся в зависимости от божьей воли. Но если даже это и в высшей степени истинно, то из этого не следует, что именно так и было. Ибо, помимо активной потенции бога, необходима еще пассивная потенция вещей. И от абсолютной божественной потенции не зависит то, что может быть произведено природой. Не каждая активная потенция превращается в пассивную, а только та, которой соответствует 
пропорциональное страдательное начало, т. е. объект, способный воспринять всю активность действующего начала. И в таком случае нет соответствия между какой-либо причиненной вещью и первопричиной. Поскольку, следовательно, это зависит от природы мира, не может быть больше миров, чем один, хотя бог мог сделать больше чем один мир.
В-десятых, множественность миров противоречит доводам разума еще и потому, что в этом случае не имела бы места гражданская добродетель, заключающаяся в гражданском общении. Создав много миров, боги поступили бы нехорошо, не давая возможности обитателям различных миров поддерживать между собой взаимоотношения.
В-одиннадцатых, в случае множественности миров боги, или двигатели миров, мешали бы друг другу; ибо, поскольку необходимо, чтобы сферы соприкасались в