ы лет и чтоб защитой
Была  лишь  смерть; неотвратимым знаком,
     Законом непреложным
Поставила ее ты на пути.
Зачем хоть цель в конце столь тяжких
                              странствий
Не сделала ты радостной? И то,
     Что носим мы  в душе,
     В грядущее готовясь,
То, в чем единственная наша сила
     Копилась к горьким дням,
     Ты  трауром увила
И  окружила тучею ненастной -
     И более ужасной,
Чем  бури все, открыла гавань нам?
     Коль уж  и то несчастье,
     Что смерти отдаешь ты
Всех  нас, кого безвинно, против воли,
     На  жизнь ты обрекла,-
     То  впрямь умерших доле
Завидует оставшийся в живых,
Чтоб видеть близких смерть. И если правда -
     А я уверен в этом,-
     Что эта жизнь - несчастье,
А  в смерти - благодать, то кто бы мог
Желать,  чтоб наступил последний срок
Для   близких  (как судьбой предрешено);
Остаться, словно тело лишено
      Себя же самого,
      Глядеть, как от порога
      Уносят человека
Любимого, с которым много лет
Провел; сказать "прощай" ему, хоть нет
     Надежды  никакой
     На встречу в этой жизни;
Потом  покинутым и одиноким
Вновь спутника былого вспоминать
В привычный час, в родном краю, в отчизне?
Как сердцу твоему, скажи, природа,
     Хватает сил, чтоб вырвать
     Из рук у друга - друга,
     Из рук у брата - брата,
     Детей - у их отцов,
У любящих  - любимых, сохраняя
Жизнь  одному, когда другой угас?
Зачем ввергаешь неизбежно нас
В такое горе - пережить, любя,
Велишь ты смертным смертных? Но природе
Приятно знать о чем-нибудь другом,
А не о нашем благе иль невзгоде.


XXXI

К ПОРТРЕТУ КРАСАВИЦЫ,

        ИЗВАЯННОМУ НА ЕЕ НАДГРОБИИ

Вот ты какой была. А ныне, под землею,
Ты - тление и  прах. И над  твоим скелетом
Напрасно помещен, недвижный и немой,
Страж памяти твоей, портрет на камне этом,-
Минувшей  красоты твоей изображенье.
Вот нежный взгляд ее, всем в сердце
                              проникавший,
Вот ротик: из него, из урны словно полной,
Веселие лилось. Когда-то эта шейка
Будила страсть. Пожатье этой ручки
Бросало в дрожь, пред этой нежной грудью
Бледнели все, плененные любовью.
Мгновение прошло - и что же ныне ты?
Скелет бесформенный, костей ничтожных груда!
Под камнем гробовым - печальные останки.

Так вот к чему судьба приводит красоту,
Что неба отблеском казалась нам всегда.
О тайна вечная земного бытия!
Сегодня красота - царица и источник
Глубоких и возвышенных  волнений,
Она блестит, как луч, бессмертною природой
На землю брошенный  с небесной высоты,
И, кажется, сулит, блаженство неземное,
Сверхчеловеческий удел в иных мирах,
А завтра то, что красотой сияло,
Что прежде ангельский почти имело облик,
Жестокое  ничто в бесформенную массу
И в мерзкий прах внезапно превращает.
Тогда и помыслы  высокие, и чувства,
Что красота будила, исчезают.

Так музыкальные аккорды пробуждают
В мечтательной душе желанья без конца,
Видения и грезы неземные,
И, убаюканный гармонией тех звуков,
По морю  чудному, исполненному тайн,
Блуждает ум, подобно мореходцу,
Что смело плавает в безбрежном океане.
Но пусть слух поразит малейший диссонанс,
И этот рай в одно мгновенье исчезает.

О, если ты, природа человека,
Лишь  тление, ничтожество и прах,
Как можешь  ты парить так высоко?
Иль если и тебе присуще благородство,
Зачем твои возвышенные чувства,
Легко их пробудив, и гасят так легко
Ничтожные  и жалкие причины?


XXXII

ПАЛИНОДИЯ

             Маркизу Джино Каппони

И в воздыханье вечном нет спасенья.
                          Петрарка


Я заблуждался, добрый Джино; я
Давно и тяжко заблуждался. Жалкой
И суетной мне жизнь казалась, век же
Наш  мнился мне особенно нелепым...
Невыносимой  речь моя была
Ушам  блаженных смертных, если можно
И следует звать человека смертным.
Но из благоухающего рая
Стал слышен  изумленный, возмущенный
Смех племени иного. И они
Сказали, что, неловкий неудачник,
Неопытный  в усладах, не способный
К веселью, я считаю жребий свой
Единственный - уделом всех, что все
Несчастны, точно я. И вот, средь дыма
Сигар, хрустения бисквитов, крика
Разносчиков напитков и сластей,
Средь движущихся чашек, среди ложек
Мелькающих   блеснул моим глазам
Недолговечный свет газеты. Тотчас
Мне  стало ясно общее довольство
И радость жизни смертного. Я понял
Смысл  высший и значение земных
Вещей, узнал, что путь людей усеян
Цветами, что ничто не досаждает
Нам  и ничто не огорчает нас
Здесь, на земле. Познал я также разум
И добродетель века моего,
Его науки и труды, его
Высокую  ученость. Я увидел,
Как от Марокко до стены Китайской,
От Полюса  до Нила, от Бостона
До Гоа все державы, королевства,
Все герцогства бегут не чуя ног
За счастьем и уже его схватили
За гриву дикую или за кончик
Хвоста. Все это видя, размышляя
И о себе, и о своей огромной
Ошибке давней, устыдился я.

Век золотой сейчас прядут, о Джино,
Трех парок веретена. Обещают
Его единодушно все газеты,
Везде, на разных языках. Любовь
Всеобщая, железные дороги,
Торговля, пар, холера, тиф прекрасно
Соединят различные народы
И климаты; никто не удивится,
Когда сосна иль дуб вдруг источат
Мед иль закружатся под звуки вальса.
Так возросла, а в будущем сильней
Мощь  кубов перегонных возрастет,
Реторт, машин, пославших вызов небу,
Что внуки Сима, Хама и Яфета
Уже сейчас летают так свободно
И будут все свободнее летать.

Нет, желудей никто не будет есть,
Коль голод не понудит; но оружье
Не будет праздным. И земля с презреньем
И золото, и серебро отвергнет,
Прельстившись векселями. И, как прежде,
Счастливое людское племя будет
Кровь ближних проливать своих: Европа
И дальний брег Атлантики - приют
Цивилизации  последний - будут
Являть собой кровавые поля
Сражений всякий раз, как роковая
Причина - в виде перца, иль корицы,
Иль сахарного тростника, иль вещи
Любой другой, стать золотом способной,-
Устроит столкновенье мирных толп,
И при любом  общественном устройстве
Всегда пребудут истинная ценность
И добродетель, вера, справедливость
Общественным  удачам чужды, вечно
Посрамлены,  побеждены пребудут -
Уж  такова природа их: всегда
На заднем плане прятаться. А наглость,
Посредственность, мошенничество будут
Господствовать, всплывая на поверхность.
Могущество и  власть (сосредоточить
Или  рассеять их) - всегда во зло
Владеющий  распорядится ими,
Любое дав тому названье. Этот
Закон первейший выведен природой
И роком на алмазе, и его
Своими  молниями не сотрут
Ни  Вольта, ни Британия с ее
Машинами,  ни Дэви, ни наш век,
Струящий Ганг из новых манифестов.
Вовеки добрым людям  будет плохо,
А негодяям -  хорошо; и будет
Мир  ополчаться против благородных
Людей; вовеки клевета и зависть
Тиранить будут истинную честь.
И будет сильный слабыми питаться,
Голодный нищий  будет у богатых
Слугою и работником; в любой
Общественной формации, везде -
Где полюс иль экватор - вечно будет
Так до поры, пока земли приюта
И света солнца люди не лишатся.
И зарождающийся  золотой
Век должен на себе нести печать
Веков прошедших, потому что сотни
Начал враждебных, несогласий прячет
Сама природа общества людского,
И примирить  их было не дано
Ни мощи  человека, ни уму,
С тех пор как славный род наш появился
На свет; и будут перед ними так же
Бессильны все умы, все начинанья
И все газеты наших дней. А что
Касается важнейшего, то счастье
Живущих  будет полным и доселе
Невиданным.  Одежда - шерстяная
Иль шелковая - с каждым  днем все мягче
И мягче будет. Сбросив мешковину,
Свое обветренное тело в хлопок
И фетр крестьяне облекут. И лучше
По качествам, изящнее на вид
Ковры и покрывала станут, стулья,
Столы, кровати, скамьи и диваны,
Своей недолговечной красотой
Людские радуя жилища. Кухню
Займет посуда небывалых форм.
Проезд, верней, полет Париж - Кале,
Оттуда - в Лондон, Лондон - Ливерпуль
Так будет скор, что нам и не представить;
А под широким  ложем Темзы будет
Прорыт тоннель - проект бессмертный,
                               дерзкий,
Волнующий  умы уж столько лет.
Зажгутся фонари, но безопасность
Останется такою же, как нынче,
На улицах безлюдных и на главных
Проспектах городов больших. И эта
Блаженная судьба, и эта радость-
Дар неба поколениям грядущим.

Тот счастлив, кто, покуда я пишу,
Кричит в руках у бабки повивальной!
Они застанут долгожданный день,
Когда определит научный опыт -
И каждая малютка с молоком
Кормилицы  узнает это,- сколько
Круп, мяса, соли поглощает город
За месяц; сколько умерших и сколько
Родившихся записывает старый
Священник; и когда газеты - жизнь
Вселенной и душа ее, источник
Единственный познанья всех эпох,-
Размножившись при помощи  машин
Мильонным  тиражом, собой покроют
Долины, горы и простор безбрежный
Морей, подобно стаям журавлиным,
Летящим  над широкими полями.

Как мальчик, мастерящий со стараньем
Дворец, и храм, и башню из листочков
И щепок, завершив едва постройку,
Все тотчас рушит, потому что эти
Листочки, щепки для работы новой
Нужны,  так и природа, доведя
До совершенства всякое свое,
Искусное подчас, сооруженье,
Вмиг начинает разрушать его,
Швыряя  вкруг разрозненные части,
И тщетно было  бы оберегать
Себя или другого от игры
Ужасной  этой, смысл которой скрыт
От нас навеки; люди, изощряясь
На тысячи ладов, рукой умелой
Деянья доблестные совершают;
Но всяческим усильям вопреки
Жестокая природа, сей ребенок
Непобедимый, следует капризу
Любому  своему и разрушенье
Все время чередует с созиданьем.
И сонм  разнообразных, бесконечных,
Мучительных  недугов и несчастий
Над смертным  тяготеет, ждущим тупо
Неотвратимой гибели. Внутри,
Снаружи  злая сила разрушенья
Настойчиво преследует его
И, будучи сама неутомимой,
Его терзает до поры, пока
Не упадет он бездыханный наземь,
Сраженный  матерью своей жестокой.
А худшие несчастья человека,
О благородный друг мой,- смерть и
                              старость,
Которые  рождаются в тот миг,
Когда губами нежного соска,
Питающего  жизнь, дитя коснется.
Мне кажется, что это изменить
Век девятнадцатый (и те, что следом
Идут) едва ли более способны,
Чем век десятый иль девятый. Если
Возможно  именем своим назвать
Мне  истину хоть иногда,- скажу,
Что человек несчастен был и будет
Во все века, и не из-за формаций
Общественных  и установок, но
По непреодолимой сути жизни,
В согласье с мировым законом, общим
Земле и небу. Лучшие умы
Столетья моего нашли иное,
Почти что совершенное решенье:
Сил не имея сделать одного
Счастливым, им они пренебрегли
И стали счастия искать для всех;
И, обретя его легко, они
Хотят из множества несчастных, злых
Людей - довольный и  счастливый сделать
Народ: и это чудо, до сих пор
Газетой, и журналом, и памфлетом
Не объясненное никак, приводит
В восторг цивилизованное стадо.
О, разум, о, умы, о, выше сил
Дар нынешнего  века проницать!
Какой урок познанья, как обширны
Исследованья в областях высоких
И в областях интимных, нашим веком
Разведанные для веков грядущих,
О Джино!  С верностью какой во прах
Он в обожанье падает пред теми,
Кого вчера осмеивал, а завтра
Растопчет, чтоб еще чрез день собрать
Осколки, окурив их фимиамом!
Какое уваженье и доверье
Должно  внушать единодушье чувств
Столетья этого, вернее, года!
Как тщательно нам надобно следить,
Чтоб наша мысль ни в чем не отклонилась
От моды года этого, которой
Придет пора смениться через год!
Какой рывок свершила наша  мысль
В самопознанье, если современность
Античности в пример готовы ставить!

Один твой друг, о досточтимый Джино,
Маэстро опытный  стихосложенья,
Знаток наук, искусства критик тонкий,
Талант, да и мыслитель из таких,
Что были, есть и будут, мне сказал:
"Забудь о чувстве. Никому в наш век,
Который интерес нашел лишь  в том,
Что обществу полезно, и который
Лишь  экономикой серьезно занят,
До чувства нету дела. Так зачем
Исследовать сердца свои? Не надо
В себе самом искать для песен тему!
Пой о заботах века своего
И о надежде зрелой!" Наставленье,
Столь памятное мне! Я засмеялся,
Когда комичный чем-то голос этот
Сказал мне слово странное "надежда"-
Похожее на  звуки языка,
Забытого в младенчестве. Сейчас
Я возвращаюсь вспять, иду к былому
Иным  путем - согласен я с сужденьем,
Что, если хочешь заслужить у века
Хвалу и славу - не противоречь
Ему, с ним не борись, а повинуйся,
Заискивая: так легко и просто
Окажешься  средь звезд. И все же я,
Стремящийся  со страстью к звездам, делать
Предметом песнопений нужды  века
Не стану - ведь о них и так все больше
Заботятся заводы. Но сказать
Хочу я о надежде, той надежде,
Залог которой очевидный боги
Уже  нам даровали: новым счастьем
Сияют губы юношей  и щеки,
Покрытые густыми волосами.

Привет тебе, привет, о первый луч
Грядущего во славе века. Видишь,
Как радуются небо и земля,
Сверкают взоры женские, летает
По балам и пирам героев слава.
Расти, расти для родины, о племя
Могучее. В тени твоих бород
Италия заблещет и Европа
И наконец весь мир вздохнет спокойно,
И вы, смеясь, привет пошлете, дети,
Родителям колючим, и не бойтесь
Слегка при этом поцарапать щеки.
Ликуйте, милые потомки,- вам
Заветный уготован плод - о нем
Давно мечтали: суждено увидеть
Вам, как повсюду воцарится радость,
Как старость будет юности счастливей,
Как в локоны завьется борода,
Которая сейчас короче ногтя.


XXXIII

ЗАКАТ ЛУНЫ

Пустынной, тихой ночью
Над спящими  полями
И серебром волны
Блуждает легкий ветер;
И тысячи видений
Обманчиво волшебных
Колышутся  вдали:
Деревья и озера,
Руины и холмы...
Но вот - луна заходит
За Альпы, Апеннины
Иль, исчезая, тонет
В Тирренском море сонном,-
И обесцвечен мир!
С него сбегают тени;
Долины  и холмы
Окутывает сумрак;
Осиротела ночь!
Один, унылой песней
Погонщик  провожает
Последний отблеск лунный,
Ему сиявший  нежно
И озарявший  путь.

Так исчезает грустно
Мечтательная юность!
С ней исчезают тени,
Волшебные  обманы,
Скрывается надежда -
И сиротеет жизнь!
Темна и одинока,
Она пустеет мрачно.
Напрасно путник ищет
Во мраке непроглядном
Конца пути глухому,
Сверкающих  огней...
Одно он видит: стали
Ему чужими -  люди,
И он - чужим  земле!

Была бы слишком  светлой
Людская наша  доля,
Когда бы длилась юность
Всю жизнь... хотя и юность
Дарит крупицы счастья
Ценой больших страданий!
Но слишком  был бы мягок
Закон судьбы и смерти,
Не будь поры унылой -
Пустой "средины жизни".
А там готовят боги
Венец мучений - старость,
Когда желанья живы,
А цели - безнадежны,
Страданья неизбежны
И впереди темно...
О, горы и долины!
Когда луна исчезнет
И ночи темный полог
Не серебрится больше
Мерцаньем  голубым,-
Недолго остаетесь
Во тьме вы сиротами:
Заря блеснет с востока,
И просветлеет небо!
Блистающее  солнце
Зажжет  его лучами -
И все зальет сияньем!
Но жизнь, когда покинет
Ее богиня-юность,
Не загорится больше
Иным  и ярким светом.
Она - вдова навеки.
Ночь старости уныла,
И небом ей положен
Предел один: могила.


XXXIV

ДРОК,

        ИЛИ ЦВЕТОК ПУСТЫНИ

         Но люди  более возлюбили
         тьму, нежели свет.
               Евангелие от Иоанна, III, 19


     Здесь, на хребте иссохшем
     Немыслимой горы,
     Везувия-злодея,
Где ни деревьев, ни цветов не видно,
Разбрасываешь редкие кусты
     Лишь  ты, душистый дрок.
Я видел: стебель твой, пустыни друг,
Был украшеньем диких мест вокруг
     Стен города, когда-то
Цветущего, как женщина; казалось,
Великолепья прежнего утрата
Была ясней из-за цветов твоих.
И вот тебя я вижу вновь окрест,
     Любитель мрачных  мест,
     Покинутых всем миром,
     Несчастья спутник верный.
     На этой почве, пеплом
     Засыпанной бесплодным,
Окаменевшей  лавою покрытой,
Звенящей под ногой скитальца; здесь,
Где, извиваясь в солнечных лучах,
     Змея ютится, здесь,
     Где кролик убегает
В знакомую извилистую норку,
Когда-то были пашни и усадьбы
Богатые, колосья золотились,
     Стада мычали; тут
     Владык дворцы стояли;
     Цвели сады - приют
Досугов их, и в славе города;
Но их и всех, кто жил в них, затопил
Поток, извергнут бешеной горой,
Из огненного зева изрыгавшей
Фонтаны  молний. Нынче все вокруг
     Развалинами стало,
Где ты растешь, цветок прекрасный;
                              как бы
Сочувствуя чужому горю, ты
Шлешь  в небо утешающий  пустыню
Свой запах нежный. Пусть на эти склоны
Придет привыкший славить наш удел,
     И пусть увидит он
     Смысл истинный  забот
О человеке любящей природы.
     И как могуч наш род,
О том узнать здесь истину он сможет:
Захочет - половину уничтожит
Кормилица-природа, смертных, нас
     Одним движеньем  легким
     В любой  нежданный час,
     А чуть сильнее вздрогнет -
     И вмиг исчезнут все.
Тут, на земле, осталось следом дивным
     То  самое, что нынче
Зовут "грядущим светлым, прогрессивным".
Гляди на отражение свое,
     Век глупый и надменный,
     Покинувший стезю,
Намеченную  возрожденной мыслью,
Вспять повернув, гордишься тем, что прав,
     Попятный путь назвав
     Движением  вперед.
     И все умы, которым
Тебя в отцы дала судьбина злая,
Твоим капризам потакают льстиво,
     А за спиной глумливо
     Кривляются, но я
В могилу столь постыдно не сойду -
     Пусть будет на виду
     Все, что душа моя
     Скопила,- я откроюсь,
Хоть знаю участь, ждущую того,
Кто досаждает веку своему.
     Над нашим  общим злом
     Смеюсь я до сих пор.
Мечтаешь  о свободе, но опять
Мысль  хочешь в слуги времени отдать,
Ту мысль, благодаря которой мы
     Из варварства едва лишь
     Восстали, мысль во славу
     Гражданственности, к высям
Повсюду судьбы общества ведущей.
     Тебе же не по нраву
Прямая правда о ничтожном месте,
Природою  нам данном на земле.
Поэтому ты стал спиною к свету,
И - жалкий  трус - ты называешь трусом
Стремящегося к свету смельчака,
Достойным  же - глупца иль хитреца,
Кто, над собой глумясь иль надо всеми,
Наш  бедный жребий славит без конца.
И  если бедный, слабый человек
     Быть честным, благородным
Желает -  он ни называть не должен
И  не считать себя богатым, сильным,
     Ни  выставлять для нас
И  доблесть и богатство напоказ;
Не  должен и того стыдиться он,
Что  золотом и силой обделен.
     Он  это признает
     Открыто, заставляя
Ценить лишь  то, что в нем и вправду есть.
И  благородным я не в силах счесть
     Рожденного  на гибель,
     Возросшего  в лишеньях

  И говорящего: "Для наслаждений
     Я создан!" Изливает
Он  смрадную гордыню на бумагу
И  соблазняет будущим блаженством
     И полнотою  счастья
 (Которые и небу неизвестны,
     Не  только что земле)
Всех обитателей планеты нашей,
     В то время как довольно
     Морской  обычной бури,
     Землетрясенья или
Тлетворных  ветров, чтобы навсегда
Несчастный  смертный сгинул без следа.
     А благороден тот,
     Кто  может без боязни
Очами  смертными взглянуть в лицо
Уделу  общему и откровенно,
     Ни  слова не скрывая,
Поведать  о несчастной доле нашей,
О  жизни беззащитной и ничтожной;
Тот  благороден - сильный и великий
     В страданьях,- кто несчастья
     Не углубляет тем,
Что зло таит на брата (всяких бед
     Опасней это), в горе
Своем не человека обвиняя,
Но  истинно виновную, для смертных
Мать - по рожденью, мачеху - по жизни.
Ее-то благородный человек
     Врагом и называет,
И, полагая, что в боренье с ней
     Сплоченней и сильней
Все общество людское стать должно,-
     Считает он людей
Одним союзом, предлагая всем
Свою любовь  сердечную, всегда
Спеша на помощь  или прося о ней
В опасностях бесчисленных, в тревогах
     Борьбы всеобщей. Он
Считает глупым брать оружье, ставить
     На ближних  западни
В ответ на оскорбленья их; они -
Друзья на поле битвы; разве можно
Лицом к лицу с врагом, в разгар сраженья,
     Противника забыть
И учинить жестокий спор с друзьями
     И собственные рати,
Мечом сверкая, в бегство обращать?
     Когда народ опять
Узнает эти мысли, как когда-то,
     И страх п