емли?  Сам прежде,  а  возы потом?  А где ты половину
обоза потерял-посеял? А что в тех было возах, железо, баешь?
     - Железо, одно железо! - смятенно пробормотал Олекса.
     - А ежель я на совете, в братстве заморских купцов твоем, докажу, что
покойника Творимира сын, купец Олекса, нынче с краденым железом, тайно...
     - Не краденое. Мое! Сам ты, сам ты...
     - С  краденым  железом,  -  жестко  повторил  Ратибор,  -  иноземного
соглядатая привез, и послухов на то представлю...
     - Соглядатая?!
     - Да.  И  не впервой.  А  что возят,  переветничают,  то всем ведомо.
Допрежь только не сыскать было кто.  А теперь...  Сам ты при возах не был,
не докажешь. А что за тайный воз твой ночью завозили с Неревского конца?
     - Дак то...
     (И взмок: чуть бы - и Дмитра выдал!)
     - А  на  немецком  дворе  посол  незван  неведомо  кто  в тот же день
объявился.  Дак как  же  не  ты!  Теперя,  ежели  я  на  то  все  послухов
представлю, кому поверят?
     - Мне!
     - Тебе ли?  А ежель друг твой,  Максимка,  все сказанное подтвердит и
крест целует,  что сам того соглядатая у  тебя в  тереме видал?  Дружок-то
твой весь в руках у меня!
     - Врешь! - и понял вдруг Олекса: не врет.
     Ратибор чуть вскинул глаза (и этого лишнего слова не простит,  паук),
маленьким ножичком с костяной, парижской работы, рукоятью принялся чистить
холеные ногти. На рукояти - рыцарь в иноземных доспехах на коне. Ждал.
     - Чего требуешь от меня, боярин? - спросил Олекса, опуская голову.
     Ножичек со  стуком полетел на стол.  Наглые красивые глаза уставились
на склоненную голову.
     - Хочешь ли грех свой смыть, послужить великому князю Ярославу?
     - Все мы его слуги.
     - Ан не все? Знаю я речи, что в твоем дому велись, донесли мне.
     <Неужели Максимка?> - с болью за друга подумал Олекса.
     - Ведомо мне и  то,  зачем старик Кондрат приволакивался.  Князь Юрий
вам больно не угодил? Хотели бы Елферьем заменить? С ним, с петухом, мягче
не  станет!  А  хитрая лиса,  посадник Михаил ваш,  не на князево ли место
ладитце? При Олександре тихонький был, головы не подымал!
     <Ты голову подымал ли при Олександре!> - подумал Олекса, но не сказал
ничего.
     - Будешь  мне  сказывать,   что  услышишь...   -   Помолчав,  Ратибор
продолжал:  -  Чего там у  вас,  в братстве,  за колгота?  Хочешь на место
Касарика своего кума Якова посадить, чтоб ловчее плутовать было?
     - Не  я,  другие.  Яков плутовать и  мне не  даст!  -  твердо ответил
Олекса, подымая глаза.
     Ратибор усмехнулся недоверчиво:
     - Ой ли? Ладно, дело твое. Тем лучше. Мне Касарик нужен.
     - Мой жеребей дела не решит, многие Якова хотят! - возразил Олекса.
     <Мелок же ты, боярин!> - злорадно подумал он про себя...
     - О других не твоя печаль!
     - Вестимо.
     - Без обмана, слышь?
     Олекса снова поднял глаза, промолчал, кивнул.
     - С Кондратом говорить будешь.
     - Навряд.
     - Будешь, говорю! После ко мне придешь. Гляди, не ты один, проверю! И
что посадник Михаил думает,  мне надо знать!  Ты  не  косись,  что Касарик
плут.  Все вы  не лучше!  И  я  не прост,  -  словно угадывая не сказанное
Олексой,  продолжал Ратибор,  -  выгоду свою  блюду,  конечно,  а  служу я
великому делу!  Вы тут во своем корыте, дале Новгорода и мысли помыслить у
вас нет,  а князь Ярослав о всей Руси печалует,  он умом, что сокол, вдаль
глядит! Не были бы вы все поодинке, дак и татары бы Русь не полонили!
     - Кто поодинке-то был?  -  не выдержал.  Олекса. - Князь владимирский
Юрий сам Рязани не помог,  своего города Владимира и  то не спас,  княгиню
отдал на поруганье! Ростовчане да суздальцы врозь разбрелись...
     - А Господин Новгород Торжка и того не отстоял! Вы за Торжок с князем
Ярославом только  и  воюете,  а  татарам небось  на  блюдце поднесли!  Что
Торжок.  Плесков немцам отдали!  И твой батька тому причинен!  А кто спас?
Олександр, Ярославов брат! И виру на обозы новгородские я по князеву слову
налагал. Князю на войско много нужно, а серебро от немцев небось все через
ваши руки идет! С Тверью торговать, дак своего николи не упустите!
     - У нас зато хлеб дорог.
     - То-то бояре новгородские,  что ни год, новые пожни распахивают. Это
для вашего брата, купцов, дорог хлеб. Лучше бы князю служили, дешевле бы и
за хлеб платить пришлось!
     <Может,  ты и прав в чем,  боярин,  - думал, понурясь, Олекса, - а не
верю я тебе! Нечистыми руками чистого дела не делают. Убеди Новгород, сами
за тобой пойдут! А так, как ты меня поймал, доброго мало будет!>
     Вслух же только сказал:
     - Оно бы хорошо, коли так! - и замолк.
     - Так и будет! - заключил боярин. - Ступай, купец. Да бога славь, что
не  гублю тебя.  Жонка у  тебя хороша больно!  -  хохотнул он,  а  Олекса,
побледнев,  закусил губы:  <Вот как,  вот оно что, дак не про то ли Домаша
намекала? Ну, боярин, узнаешь, попомниш ты меня, погоди!> Склонил голову в
поклоне, чтобы Ратибор лица не увидал, рука судорожно смяла шапку...
     Недосмотрел Ратибор, а лучше ему было не говорить последних слов.
     Кое-как вышел Олекса, качнулся, пьяный от ненависти.
     - Серебро не забудь!  -  бросил ему вслед боярин.  - Явиду, тому, что
привел тебя, отдашь!
     Вот и весна, вот и воля, вот и удаль молодецкая! Вечером вырыл Олекса
закопанное на черный день серебро, свесил, отдал боярскому прихвостню.
     Тимофею сказать?  Матери? Нельзя... К посаднику пойти, ударить челом:
так и так? А что посадник? Князь выше его! Надо ловчить, изворачиваться...
Неужели отец служил немцам?!
     Весна заливала луга.


                                   VII

     Посадник  Михаил  Федорович в  эти  дни  едва  поспевал справляться с
делами.  Со  дня на  день должен был вернуться из  Заволочья сын посадника
Обакун с дружиной,  привезти дань,  меха. Опозднились. Поспеют ли теперь к
торгу?
     Мужики  из  Череншанского погоста  жаловались  на  ключника,  просили
заменить кем другим.  Морщась,  он перечитывал не очень грамотное послание
своих  крестьян:  <Господину  своему  Михаилу  Федоровичу  хрестьяне  твои
Череншана чело бию те што еси отода деревенску Клименцу Опарину.  А мы его
не хотимо, не суседней человеко. Волено бо деиты>.
     Следовало бы побывать на месте,  разобраться,  как и  что.  Может,  и
верно, своеволит Клименец? А может, лукавят мужики?
     Из Рагуилова писал Сергий,  что тати покрали ржаной стог четвертной -
овинов пять свезли. Тоже надо бы самому быть. Что за тати? Не соседнего ли
села мужики? Земля там век худа, ничего не родит.
     А  дела  посадничьи не  выпускали  из  города.  Только  что  отпустил
мастера-городника, наряжал чинить стену меж Бежицкой и Славенской воротней
башнями.  Сидели втроем,  с кончанским старостой,  считали, сколько народу
нужно звать из волости, каковы расходы города и конца.
     Теперь ждал мостников, что перемащивали улицы. Снова сделают не ладом
водостоки подземные,  начнет заливать амбары на  Торгу,  с  кого спрос?  С
посадника.  Даве мастер объяснял не очень понятно.  Михаил Федорович велел
принести чертеж и малое подобье сделать...
     Не старый человек,  Михаил Федорович и до того посадничал в Ладоге, а
там и  перевалка ладейная,  и  гости заморские,  и ратная угроза.  Ничего,
справлялся! Да десятое лето уже в Новом Городе. И не трудна работа, да вот
ладить с  князем Ярославом,  а  паче с наместником его,  задабривать вече,
уговаривать разом  и  Прусскую улицу и  торговый пол,  привечать иноземных
купцов, теснимых княжеским тиуном, - это порою долит.
     - Ну,  где ж  они!  -  подосадовал на  запоздавших мостовых мастеров.
Хмуря  брови -  будто облако отуманило лицо,  прошелся в  мягких сапожках,
шитых жемчугом,  глянул в окно:  птиц-то, птиц! Обдернул рубаху, придвинул
точеное кресло к налою,  достал костяное изогнутое писало, с головой зверя
на рукояти,  лист бересты положил на налой.  Спасибо государыне матери, на
седьмом десятке не устает следить за хозяйством! Подумал, начал писать:
     <Поклон оспожи матери.  Послал есмь  с  подсаницким Мануилом двадцеть
ногат к тоби, а ты, в Торжок приехав, кони корми добрым сеном, а к житници
свой замок приложи.  А рожь и ячмень давай, кому надобе. Да пошли Прочиця,
пускай купит коня два и идеть семо. Да пришли с Прочицем воску петь пудов,
да полсти,  скотинных две, да меду пуда три либо цетыре, а протчее до воды
оставь...>
     Протьша заглянул в горницу,  хотел сказать,  что пришли мостники,  да
увидал  склоненную  голову  посадника,  с  расчесанными,  блестящими,  без
единого седого волоска,  заплетенными в  косу,  ради удобства,  волосами -
пишет! - вышел тихонько. Но Михаил Федорович услышал. Окликнул негромко:
     - Протьша? Что, пришли мостники?
     - Пришли.
     - Постой,  - докончил грамотку, встал. - Пошли паробца на коне вборзе
к  Мануилу,  он поедет в Торжок.  Передай бересто и двадцеть ногат ветхими
кунами. Пусть отвезет заодно!
     Накинул шелковый домашний зипун.
     - Зови!
     Вошли   мастера.   Смотрели  чертежи  водоотводов,   подобье,   тонко
сработанное из кусочков дерева и бересты.  Принесли чан,  проливали водой.
Посадник остался доволен.
     - Кто делал?
     Старик мастер указал на высокого светловолосого отрока.
     - Смышлен. Добрый будет мостник!
     - Я в порочные* мастера хочу! - осмелев, подал голос тот.
     _______________
          * П о р о к и  - стенобитные осадные машины.

     Улыбнулся Михаил Федорович:
     - Сделай мне побольше гульбище в  саду под кровлей и водоводные трубы
к терему. Посмотрю работу - помогу.
     - Уводишь парня, - недовольно возразил старый мастер, - он еще своего
не отработал!
     - Сговоримся, не обижу.
     Постучал  Михаил  Федорович.   Явилась  девка,   обнесла  с  поклоном
мостников чарою.
     - Добро сделаете,  за платой не постою.  Кроме ряженого,  прибавлю из
своих!
     Шумно благодаря, мостники двинулись к выходу.
     Протьша проводил мостников до ворот и тотчас явился снова:
     - Иконный мастер!
     Принесли заказанную икону.  Два  подмастерья втащили большой,  в  три
четверти роста человеческого, поясной образ Николы.
     Пока  развязывали  вервие,   разворачивали  портна  и  устанавливали,
мастер,  взлысый,  угрюмый,  сердито хлопотал,  не глядя по сторонам, то и
дело строжа своих учеников. Установил. Без робости указал посаднику:
     - Ты тамо стой!
     Улыбнулся Михаил  Федорович,  послушался:  хороший мастер всегда свое
дело знает! Хотел улыбнуться вновь, взглянул... да и забыл.
     Освобожденный от своих холщовых риз,  Никола-угодник строго глядел на
него.  Жесткий хрящеватый нос;  большие глаза под взлетающими, изломанными
дугами  бровей смотрят внимательно и  сурово;  тонкими плавями прописанные
линии лба являют волю и ум;  худые чуткие пальцы сильно и бережно стиснули
переплет книги.
     - Не блестит?  -  обеспокоился мастер долгим молчанием посадника,  но
всмотрелся в его лицо,  успокоился.  Застыл Михаил Федорович,  замер, рука
ущипнула бородку,  да  так  и  осталась.  Силою мастерства,  что почти уже
спорило с  божественным,  веяло от  иконы.  Сам Господин Великий Новгород,
ратный и книжный, ремесленный и торговый, смотрел строго, глазами угодника
Николы, с тяжелой составной доски.
     Почему-то заговорил вполголоса Михаил Федорович,  захлопотал,  усадил
всех трех;  выйдя из покоя,  послал отнести мастеру, сверх установленного,
полоть* мяса и чашу масла, воротясь, сам налил заморского фряжского вина в
серебряную чеканную чару.
     _______________
          * П о л о т ь,  п о л т ь  - половина туши, разрубленной вдоль.

     Выходя,  изограф бросил на икону сожалеющий взгляд.  Сроднился с нею,
постился перед тем,  как взяться за кисть, делал, творил, горел, веря и не
веря себе,  взирал с восторгом, а отдал, и пусто в душе - до новой работы,
до  нового труда.  Рука поднялась перекреститься на свою икону,  не донес,
вспомнил, что еще не освящена. Михаил Федорович заметил движение мастера:
     - Погоди,  в  Никольском соборе  намолишься!  Самому  владыке Далмату
святить пошлю.
     Полюбовавшись вдосталь один, велел вынести образ в иконный покой.
     Затем Михаил Федорович написал еще два письма: ключнику в Рагуилово и
деловое -  ладожскому посаднику. Он еще раз пробежал глазами жалобу корел,
переданную  утром  корельским  данником  Григорием:   <Биют  челом  корела
(перечислялось,  каких погостов) Господину Нову-городу,  приобижени есмь с
немецкой стороны, - писали они, - отцина наша и дидена...> А вот: <...мехи
имали и крецете, и вержи пограбиле, а сами стоят на Ладозе...>
     Давече отложил было - распутица, а тут решился, хмуря красивые брови,
отписал  в  Ладогу,  чтобы  послали,  пока  путь,  дружину  на  Усть-Нево:
разбойников похватать,  товар и  полон отбить.  Пусть знают,  что не  дает
Великий Новгород в обиду ни свои волости, ни друзей своих!
     Он  еще  дописывал,  когда  доложили,  что  приехал тысяцкий.  Михаил
Федорович прошел переходами,  встретил Кондрата на  сенях.  Поздоровались,
прошли в покой.
     - Елферий еще  не  был?  -  спросил Кондрат,  подозрительно оглядывая
углы.
     Михаил неприметно усмехнулся.  Тысяцкий и  воевода недолюбливали друг
друга.
     - Не  был.  Нам  с  тобой,  Кондрат,  прежде уведаться надоть.  Князь
Ярослав мыслит на Литву поход.
     - Вот как!
     - Вот  так.  Руками  Великого  Новгорода  свои  споры с Литвой решать
хочет.
     Всегда спокойное лицо Михаила свело судорогой.  Он  встал,  сдерживая
волнение, сжал в руке тисненый чехол посадничьей печати.
     - Хоть  бы  то  подумал прежде,  что  без  нашей заморской торговли и
Переяславль,  и  Тверь,  и Москва пропадут!  Сами немцам поклонятся тогда:
придите и володейте!
     - Вот как! - повторил Кондрат, не поспевая уследить за быстрой мыслью
посадника.
     - Что  говорят купцы?  -  уже  спокойно,  взяв себя в  руки,  спросил
Михаил.
     - Приобижени суть от колываньских да раковорских немець.
     - А сына Товтивилова на отцов стол сажать не хотят?
     - Мало кто.
     - И то добро!
     - Вот чего еще,  Михаил!  Обижены купцы и  на тебя и  на меня.  Почто
позволил Ратибору виру  дикую  брать!  Прошают:  я  ли  купцам  голова али
Ратибор?
     Посадник усмехнулся:
     - Обижены,  говоришь?  Что ж,  ты  сам бы хотел лишнюю дань с  купцов
собирать?
     Кондрат осекся, эта мысль ему не приходила в голову.
     - Знаешь,  что Ратибор на твое место метит?  -  продолжал посадник. -
Нет?  А я знаю!  И у Ярослава,  заметь, он в чести. Ты гляди за Ратибором,
Кондрат,  чтой-то он нынче к купцам льнет.  Мне доносили,  что и грозил не
одному и  лестью уговаривал...  И  переветников ищет он  неспроста.  Не  у
самого ли рыльце в пуху? На нашей стороне ищет, на Торговой. Ты заморского
купца Олексу хорошо знаешь?
     - Что, Ратибор и до него добирается?
     - Добирается ли  нет,  а  покойник Творимир,  батько его,  слышно,  с
Борисовой чадью дела имел... Яблоко от яблони...
     - А  кто тогда с  Борисовой чадью дела не  имел!  Только тот,  кто не
родилсе!  Посадник Водовик, сам знаешь, был против Ярослава Всеволодовича,
хотел на Чернигов опереться,  было и передолили тогда,  эко, добились, что
смердам пять годов дани не платить!  В  ту пору все были довольны!  А  как
затворил Ярослав  пути  да  голодом  задавил город,  тут  и  подняли бунт.
Борисова-то чадь сперва в Чернигов подались, после во Плесков, а уж потом,
как откачнулись все от их, они и ушли в немцы. Дак Творимир, отец Олексин,
в  немцы не  бегивал,  назад воротилсе!  А  что  дела  имел с  тысяцким до
последнего часу,  то верно. Дак на того, кто быстро переметываетце, надежа
плоха! С той поры сорок летов минуло, а как что, все наша Торговая сторона
в ответе! Я у Олексы даве на пиру был, худого про него не скажу...
     - Ты не скажешь, Ратибор скажет, тоже худо. Откачнутся от нас.
     Оба задумались. Старый Кондрат пыхтел, переживая обиду.
     - Орден, Орден! Без него бы и Ганза головы не подымала... - досадливо
проронил Михаил.  Ему было ясно,  что за торговой спесью Ганзейского союза
стоит воля Ливонского Ордена рыцарей-крестоносцев, разбитого, но отнюдь не
добитого Олександром и даже очень усилившегося с тех пор.
     - Ганза ждет, когда нас Орден сожрет! - гневно бросил Кондрат.
     - Князя Олександра нет на них... - раздумчиво протянул посадник.
     - Юрьев, однако, брали без Олександра! - возразил Кондрат.
     - Под Юрьев,  Кондрат, вспомни-ко, сколько силы собралось! Констянтин
и  Ярослав с  полками,  Товтивил с литвой и полочаны.  Новгородская земля,
почитай, вся. А уверен ты, что ежель я завтра кликну рать, то все за одину
встанут?
     Старый Кондрат поник седою головой.
     - Что князь Юрий?  -  помолчав,  снова спросил Михаил.  Кондрат пожал
плечами.
     - Я сейчас от него,  с Городца. Юрий от Ярослава ставлен, из его руки
глядит.
     - Из его ли?
     - Бог весть!  Бают -  ликуется с  немцы...  Только на Городце Ратибор
переветников навряд станет искать! А что бояре?
     - Увидим.
     - Без Елферия опеть не решить?
     - Не  решить без него,  Кондрат.  И  без Миши не могу решить,  и  без
Жирослава...  Что я  с одною Славной да без низовских полков против Ордена
пойду?
     - Молчишь ты все,  Михаил,  -  с  укором покачивая головой,  возразил
старый тысяцкий,  - много видишь, знаешь того более... Боишься или таишься
от меня, бог весть!
     - Эх,  Кондрат,  Кондрат!  Не меня тебе трусостью попрекать! Но и сам
Олександр,  не  уладивши вперед между своими,  в  бой не кидался.  Елферия
попытаем...  А ты,  Кондрат, не горячись и на совете боярском тоже на меня
смотри. Как я, так и ты, добро?
     - Добро-то добро...  Тебе не верить, так кому еще? А ежели по князеву
слову решат?
     - Смолчи.  Приказать только то можно,  что люди сами от себя захотят,
тогда лишь и сделают по-годному.
     - Тяжко! Владыко Далмат цто думат?
     - Стар.   Ветх   деньми...   Пойдем,  икону  покажу,  даве  принесли,
Николу-угодника.  Обетная,  в Никольский собор,  еще не  святил.  Высокого
мастерства вещь!
     - Кто писал?
     - Василий.
     - Хитрец!
     - Мастер.


                                   VIII

     Утром того же  дня,  еще прежде посадника Михаила,  икону ту довелось
повидать и Олексе.
     Выбрал  наконец день  побыть с  семьей.  По  ночному подстылому насту
привезли бревна и тес. К первой выти* Олекса успел уже сгрузить и отпустил
повозников.  Заплатил  дешево.  Веселый  -  впервой  за  последние  дни  -
растормошил Домашу, поднял заспанного Онфимку:
     _______________
          * В ы т ь  - еда, время еды.

     - Хочешь в торг? Персидских гостей смотреть!
     Онфимка запрыгал от радости.
     Пошли четверыма: сам с Домашей, Янька и Онфим. Домаша повязала голову
вишневым владимирским платом,  щурилась на солнце. Мальчишки с утра играли
в баски.

                            Че па че,
                            Забили, как рака,
                            Изосима дурака! -

пели они хором проигравшемуся пареньку.
     - Это кого забили?
     - Изосимку, Хотеева сына.
     - А! Колпачника! С естольких лет уже бьют...
     - Онфимка, иди к нам!
     - Онфиме, куда пошел?
     - Мы в торг с батей! - гордо отвечал Онфим.
     - Ты чего,  Олекса?  -  негромко спросила Домаша,  влажными весенними
глазами всматриваясь в лицо странно взбудораженного мужа.
     - Я-то? А так, вспомнилося... Пустое! Янька-то у нас красавица будет,
а?
     Миновали Варяжскую.  Вдоль улиц,  прорывами,  открывался посиневший -
вот-вот уже тронется - Волхово, с толпами народа по берегам.
     Торг шумел разноголосо и  разноязычно.  Готы,  варяги и немцы спешили
распродать залежавшийся товар,  опростать амбары до нового привозу. Однако
больших  оборотов  еще  не  было.   Даже  мелкие  покупатели  торговались,
придерживая серебро.
     Весело любому глядеть на богатый торг,  а  купцу -  вдвое.  В прежнее
время Оле