Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
так-то вот!>
Зашел в горницу. Домаша, не оборачиваясь, спросила:
- Купил Максима Гюрятича? Не дорого он вам станет?
- Ничего, уследим.
- И Тарашку его тоже берешь, поди?
- Тараха нет, тот-то мне совсем не нужен. Теперь Тараху одна дорога,
в яму, а то в нетях объявитце, ну, тогда еще попрыгает малость...
- Ну, и то добро! Слыхала я, как ты его всякий час звал заходить...
- Не боись. Всякий час не станет. Хоть и я на себя прикину - стыдно
мужику. Какой купец был!
Потянулся Олекса, хрустнул плечами.
- Живем, Домаша! По весне расторгуемся, гляди. Лучше прежнего у нас с
братом пойдет.
- А за Дмитра кто у тебя теперя?
- За Дмитра... Тут дело не метно. Козьма у них... Я к нему уж и так и
эдак, жмется! У тех и других берет. Я еще промашку маленьку сделал:
сразу-то не сбавил ему. Ну, однако, корельское железо у меня все возьмет!
А Максимову лавку на себя переведу, меховой торг откроем, там, глядишь,
еще и прибыльнее станет! Собери, что ли, нам с братом на стол, закусим
малость. Да и по чарке медку не худо... Припозднились севодни с делами-то!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Города, как люди, старея, уходят под землю. Прах разрушенных построек
- <культурный слой> - покрывает древнюю почву, и город незримо растет,
возвышаясь с каждым столетием над своим прошлым, засыпая подошвы старинных
зданий, и те словно бы тонут в напластованьях веков.
Деревянные мостовые Новгорода на пять-семь метров ушли в землю. В
раскопках археологов они выглядят как высокие, в три человеческих роста,
штабеля почерневших от старости бревен. Мостовые перестилали (настилали
новые сверху старых) каждые двадцать лет. По этим мостовым да по нижним
венцам сгоревших некогда и вновь выстроенных хором археологи определяют
время, датируют потерянные пять-шесть столетий назад вещи: гребни,
кресала, продолговатые кусочки бересты с процарапанными на них буквами
древних писем, обрывки кожаной обуви, сточенные топоры, иногда
продолговатые серебряные слитки - гривны, деньги древнего Новгорода.
В Новгороде и теперь, - отвлекаясь от стандартных блоков современной
застройки, от завода, воздвигнутого на Торговой стороне, рядом с
Ярославовым дворищем, - можно ощутить историю, почти пройти по древним
улицам (вернее - над ними, выше них), взглянуть на свидетелей великого
прошлого - храмы и башни вечевой республики, на светящую в сумерках
северного вечера текучую струю Волхова, представить крылатые лодьи на
ясной воде, неусыпный шум торга, прикоснуться душою к векам минувшим,
невянущий свет которых и доныне брезжит нам сквозь толщу прожитых событий
и лет и будет еще долго светить, вызывая восторги и споры, пробуждая
гордость и сожаления, ибо странным образом люди эти, которые жили,
торговали, воевали и праздновали в суете ежедневных свершений, сумели, как
оказалось потом, заработать себе право на величие в веках, право на
бессмертие.
В Новгороде впервые я побывал, когда еще и догадаться не мог, что
когда-то стану писать об его историческом прошлом. Еще не были раскопаны
хоромы горожан XII - XV веков, не были найдены берестяные грамоты -
маленькие четырехугольные, коричневые от времени, кусочки древних писем,
чудесно оживившие голоса далекого прошлого. Но царственно сиял на северном
сиренево-сером небесном окоеме золотой купол Софии, и, лишенная колоколов,
гордая звонница по-прежнему тяжело и гордо вздымалась над крепостными
стенами Детинца.
Много лет спустя, уже написавший первую повесть свою, я сидел в
Новгороде, в комнате археологов, с трепетом прикасаясь к потемневшим от
времени предметам быта древних горожан, разглядывал гребни и буквицы,
вертел в руках костяную уховертку, удивляясь нарочитой мастерской
небрежности безвестных резчиков, ощущая буквально кожею ладную уютность,
умное изящество каждой содеянной ими вещи. И было то, чему мне трудно и
поднесь подыскать название, и что я тогда, несколько наивно, называл для
себя <крестьянским аристократизмом>: удобство, неотторжимое от красоты,
основательность, высокое уважение к человеку, к личности, к гражданину,
проглядывавшие буквально во всем, начиная от костяного двустороннего
гребня до какого-нибудь долбленого вагана, ложки или туеска, тоже
своеобразного шедевра, и уже душепонятно становилось, что <небрежность>
мастера тут есть не небрежность как таковая, а <преодоленное мастерство>,
что этой-то вот живой, трепетной, человечной <неправильности> научиться,
быть может, труднее всего.
В начале века наш замечательный искусствовед Игорь Грабарь сказал
вещие слова, - в ту пору прозвучавшие несколько нарочито, - что придет,
мол, время, и иконы новогородского письма будут цениться наравне с
античной скульптурой. Время это приходит, пришло. Во всяком случае, слова
Грабаря ныне уже не кажутся запальчивым преувеличением
ценителя-специалиста.
Вклад Новгорода Великого в русскую культуру ни описать, ни оценить
невозможно, - он безмерен, более того, он до сих пор еще и не осознан во
всей полноте своей, потому что и на диво высокая культура северных
крестьян-поморов, давших стране отнюдь не одного лишь Ломоносова, и
сохраненный тем же севером эпос - это тоже наследие новогородской
культуры.
А настойчивые возвращения к истории новогородской республики наших
мыслителей, художников, политиков и публицистов?
Да, была и идеализация вечевого строя, были и упрощенные толкования
<вольностей> новогородских; быть может, только наука наших дней в полной
мере разобралась в непростой структуре вечевого строя (и тут нельзя не
вспомнить работ выдающегося нашего ученого академика В. Л. Янина), но и
при всех уточнениях, при всех новых истолкованиях исторического процесса,
Новгород Великий останется негаснущею святыней нашей великой старины.
Энергия действования, как и всякая энергия, возникает при разности
потенциалов. Надобны напор, борьба, одоление и противоборство сил. Частые
всплески мятежей, смена посадников, бои на Волховском мосту, возмущения
горожан - до поры все это было знаком и показателем силы, а отнюдь не
слабости, и Новгород Великий рос как на дрожжах, богатея, люднея,
наливаясь силой, расширяя свою и без того немалую волость все дальше и
дальше за Камень (за Урал), приобретая, распахивая, заселяя и застраивая
земли русского севера.
XIII век - время безусловного подъема новогородской республики. А
трудная Раковорская битва (кстати, навсегда отбившая охоту у немецких
рыцарей воевать с Новгородом) показала твердость вечевого строя,
способного в грозный час организовать действенное сопротивление коварному,
сильному и организованному противнику.
Разумеется, нельзя забывать, что демократия Новгорода Великого (так
же, как демократия Флоренции, Рима, Афин) была демократией далеко не для
всех, что помимо полноправных граждан были зависимые и полузависимые
жители, были холопы, что и в среде полноправных горожан существовало
деление на вятших и меньших, подобное делению на патрициев и плебеев в
Древнем Риме, что, наконец, и сам Новгород возник как союз трех племен,
разных этнически (два славянских и одно чудское), что племенная рознь
пережиточно продолжала сохраняться в розни городских концов Великого
Новгорода и в конце концов эта рознь, усугубленная возникшими классовыми
противоречиями, и погубила вечевой строй и самостоятельность новогородской
республики...
В XIII веке до всего этого было еще далеко. Еще почти столетие
пройдет до реформы Онцифора Лукина (1350 - 1354 гг.), организовавшей
коллективное боярское посадничество, покончившее вскоре с подлинной
демократией низов; а до окончательной гибели Новгорода и его присоединения
к Москве (1480 г.) еще и вовсе далеким-далеко, хотя в зачатке, в зародыше,
все позднейшие роковые конфликты уже содержались в бурном бытии растущей
новогородской республики уже и в славном XIII столетии.
Новгород, как сказано, возник в виде союза трех племен: славен,
образовавших Славенский конец на правой (Торговой) стороне Волхова (позже
из него выделился в особый конец ремесленный пригород, получивший название
Плотницкого конца); кривичей, образовавших Прусский или Людин конец -
по-видимому, в возникновении этого конца принимали участие балтийские
славяне, отступившие под натиском немцев, и, возможно, разделившие их
судьбу пруссы (литовское племя, целиком уничтоженное немцами, на землях
которого позже и возникла Пруссия, агрессивное немецкое королевство),
третий, Неревский конец первоначально был чудским, и название его,
по-видимому, происходит от имени реки Наровы, пограничной меж землями чуди
новогородской и эстами. Между Людиным концом и Неревским позднее возникло
Загородье - пригород, превратившийся в пятый городской конец.
Сам факт этого союза племен убедительно доказан В. Л. Яниным.
Исторический романист имеет некоторое право на гипотезы. Могу
представить себе, что с легендарным Гостомыслом с юга, откатываясь после
аварского погрома, пришли именно словене, на горьком опыте своем, в
сражениях с обрами (аварами) и Византийской империей понявшие
необходимость государственного единства, почему они и явились инициаторами
возникшего союза. Те же, кто отступал из Прибалтики, также понимали, что
племенная разобщенность - плохая защита от врага. Однако и те и другие
уходили от насилия, стремясь сохранить идеалы племенной демократии. Вот,
как мне кажется, определилась духовно-идеологическая основа позднейшей
вечевой республики. И в бесконечных кончанских спорах своих, при всех
прихотливых извивах исторической судьбы, Славна чаще опиралась на
низовских (позднее владимирских) великих князей, Людин конец <тянул> к
Литве, а неревляне упорнее всего и осваивали и защищали северные владения
Великого Новгорода - населенное чудью Заволочье.
Три опасности подстерегают подобные города-государства: рознь старых
и новых граждан, приводящая к затяжным внутренним конфликтам; опасность
возникновения личностной диктатуры; местническая узость, вызывающая споры
главного города с его <пригородами> и препятствующая созданию
общенационального государства. История античных полисов,
городов-государств, явила нам достаточно вариантов всех этих трех роковых
для демократии опасностей. Античная Греция так и не смогла объединиться в
одно государство, а Римская республика, создав огромную империю, сама пала
жертвой этого гигантского организма.
Новгород, казалось бы, развивался счастливо, избежавши установления
диктатуры, и мог, по-видимому, сложиться в особое русское государство,
подобное Риму, с демократической формой правления. История, однако, пошла
иначе. Потребовалось объединение всех сил огромной страны - и
узкоместническая новогородская демократия не устояла. Начались ссоры с
<пригородами> - Псковом и Вяткой, - добивавшимися отделения от <старшего
брата>, начались внутренние трения граждан. В конце концов выродившись в
боярскую олигархию, новгородская республика пала под ударами объединенной
Москвы. В своем втором романе (<Марфа-посадница>) я постарался показать
этот трагический закат великого города.
Политическая необходимость слияния русских земель в одно государство
не должна, однако, закрыть от нас великой ценности демократической
новогородской культуры и самого опыта древней русской демократии, опыта,
имеющего самостоятельную и непреходящую историческую и учительную
ценность.
<Господин Великий Новгород> - мой первый литературный опыт. Теперь,
по миновении двух десятков лет, мне, автору, трудно уже что-либо изменить
или переделать в этой своей ранней работе. Надеюсь все же, что читатель
ощутит в какой-то мере тот восторг перед Господином Великим Новым Городом,
который заставил меня некогда написать эту повесть.
Д. Балашов
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 28/02/2000