рос.
Но поборемся. Наташа прижалась ко мне.
     - Я тебя очень люблю, Виктор.

     Мы  сделали  препарат  и  впрыснули  его  больным.  Я  чувствовал,  что
назревают события и они начались с следующей недели.
     Наталья привезла еще одно письмо.

     "Здравствуй Виктор.
     У нас большое горе. После очередной перепалки с Рабиновичем, от разрыва
сердца скончался Борис Залманович  Стелевич.  Он  как  чувствовал,  что  ему
немного останется жить и за два дня до смерти, мы имели крупный разговор. Он
говорил  о  тебе,  о том как ты продвинешь науку. Он хотел, чтобы ты ушел от
сюда в Новосибирск. Правда там есть свой Рабинович, но в отличии  от  этого,
он  давить  науку ради своих амбиций не будет. Обещал написать туда письмо и
не успел. Сейчас, мы готовим его похороны.  Я  просила  дирекцию  института,
чтобы  вас  отозвали  из  командировки на похороны. Они пообещали, что дадут
телетайп.  Похороны  задержат,  так  как  мать  просила  похоронить   в   ее
присутствии, а она едет из Биробиджана поездом, так ка не может самолетом по
состоянию  здоровья.  Я высылаю письмо авиапочтой, в надежде, что оно придет
раньше, чем вызов. Еще одна новость. Вместе с химиком от нас убрали В.С. Она
хлопнула дверью  с  большими  угрозами.  Похоже  что-то  меняется  у  нашего
руководства, оно не собирается применять к тебе санкций. Приезжайте быстрее.
     До свидания. Люба."

     Я  дал  прочесть Наталье письмо. Она горько заплакала, уткнувшись мне в
плечо.

     На следующий день меня вызвали к полковнику Ампилову. Мы сидели  все  в
том  же  кабинете,  только  на  окне  была не одна, а несколько мух, которые
создавали неестественный хор противного звенящего звука.
     - Здравствуйте Виктор Николаевич, - сказал он.
     - Здравствуйте полковник.
     - Я хочу с вами поговорить откровенно. Человек я  прямой  и  не  терплю
условности.  Давайте  сразу,  без  всяких комплиментов к делу. Я внимательно
присматривался к вам и понял, что  вы  человек  незаурядный,  талантливый  и
много  можете  достигнуть.  Помните,  вы  перечисляли  мне  фамилии авторов,
которые занимались с канцерогенами, я их прочел давно и знаю, что это не то,
что  мне  нужно.  Вы  человек  развитый  и  только  вы,   можете   занявшись
концерогенами, сделать их.
     - Зачем, полковник.
     - Я  человек  старых  понятий,  фанатик своего дела и то, что нужно для
моей родины, то нужно и мне. Хотите квартиру в Москве, Ленинграде,  в  любой
точке  Союза,  большую  зарплату, машину, самолет, все, что хотите, бросайте
свой институт и ко мне. Тем более, что над вами, сейчас  сгущаются  тучи  и,
навряд, вы будете иметь такие привилегии, которые я вам даю.
     - Но я занимаюсь исследовательской работой по лечению рака.
     - Да   бросьте  вы.  Кто  вам  даст  этим  заниматься?  Рабинович,  ваш
начальник? Кто-нибудь другой? Выкиньте эту чушь из головы. У меня вы  будете
как  сыр  в  масле  кататься.  Мы  же  с  вами  переворот сделаем. Во первых
канцероген, от которого пол Америки будет болеть раком, после занесения  его
в  пищу. Во вторых, ваша мечта о лечении, осуществиться только здесь. Где вы
найдете такое количество человеческого материала, которое можно использовать
для эксперимента. Только здесь. Так как?
     - Это чудовищно полковник.
     Наступила пауза. Полковник вытянул своими громадными пальцами  сигарету
и  поджег  ее  факелом  зажигалки.  Мухи  по очередно исполняли свое соло на
грязных стеклах. Тишиной не пахло.
     - Вы кретин Виктор Николаевич.  Я  знаю,  тех  кого  вы  лечите,  будут
действительно здоровы. Я даже уверен в этом. Ваш препарат не миф, но об этом
ни  кто  не  узнает. Если они выздоровеют, я их пошлю, под сап, под тиф, под
что угодно, они все равно не жильцы. Они  смертники  и  должны  умереть.  Вы
поняли?
     Дым начал группироваться над полковником.
     - Вы   зацикленный   кретин.   Вы   пытаетесь  скрыть  от  меня  секрет
изготовления  препарата.  Скрывайте,  мне  на  него  наплевать.  Вы   надули
Рабиновича.  Что  ж, раз вы не хотите со мной работать, я вынужден применить
некоторые действия, противоречащие вашей морали. Лейтенант Барсукова зайдите
ко мне.
     Дверь о творилась и в  военной  форме,  передо  мной  появилась  лучшая
подруга Наташи, она же прикомандированная ко мне лаборант недоучка Аля.
     - Ну как?- обратился к ней полковник.
     - То что проявили, я принесла с собой.
     Она вытащила пачку фотографий и вывалила их на стол.
     - Вот все, что есть.
     - Ох какие видики. Вы смотрели их лейтенант?
     - Да полковник, это все аморально.
     - Вы слышали Воробьев, это все аморально.
     Он  протянул  мне свои руки-сосиски с фотографиями. На всех фотографиях
мы с Наташкой предавались любви в номере гостиницы. Это были красивые позы и
Наташка была прекрасна.
     - Мне очень нравиться, - сказал я.
     - Да это же разврат, - рявкнула лейтенант Аля.
     - Чего вы понимаете в сексе, лейтенант. Вы наверно и мужика  настоящего
не нюхали. Это любовь. Обязательно женюсь, как приеду.
     Лейтенант зашипела, как змея. Полковник ухмыльнулся.
     - Успокойтесь  лейтенант,  он нам все равно натянет нос, если жениться.
Ему даже аморалку не пришить. Идите лейтенант.
     Она повернулась, красиво вильнув бедрами, и ушла.
     - Здесь мы тоже прокололись Виктор Николаевич. Что ж, это ваше счастье.
Хочу вам сказать, катитесь вы от сюда к чертовой матери. Чтоб сегодня, я вас
не видел. В ваши дерьмовые дела я лезть не хочу и так  слишком  много  вони.
Поэтому пока. Документы возьмете у администратора гостиницы.
     Мухи затихли. Одна, взвизгнув на высокой ноте, тут же затихла, стыдливо
побежав по стеклу.
     - До свидания полковник.
     Я хлопнул дверью и услышал заглушенный вой взбудораженных мух.

     - Наталья, удираем от сюда скорей, - ворвался я в номер Натальи.
     - Что, пришел телетайп?
     - Пришла твоя подруга, в образе лейтенанта КГБ.
     - Какая подруга? Господи кругом обман, - поняла она - Где же правда?
     - Правда то, что мы уезжаем. Собирай вещи.

     В  институте  было предпохоронное затишье. В вестибюле, на обыкновенном
канцелярском столе, стоял портрет Борис Залмановича, обвитый креповой лентой
и несколькими грустными цветами. Я помчался по  лестницам  в  лабораторию  к
Любовь   Владимировне.  Она  сидела  в  пустой  комнате,  за  своим  столом,
обернувшись на стук двери.
     - Виктор, - только и могла произнести она.
     - Здравствуй Люба, -  я  подошел  и  поцеловал  ее  в  голову  -  Когда
похороны?
     - Сегодня.  Я  ждала  вас.  Я знала, что ты приедешь. Внизу ждет машина
Геннадий Федоровича. Поехали, а то  он  нервничает.  Она  поднялась  и,  как
лунатик,  двинулась  мимо  меня.  Я заскочил в свою комнату, схватил за руку
Наталью и рванул с ней по  лестницам,  догонять  Любу.  В  машине,  мы  сухо
поздоровались  с  Геннадий  Федоровичем, расселись по сиденьям и тронулись в
путь.
     - Как вы  нашли  Валериан  Павловича?  Сработались  с  ним?  -  спросил
Геннадий Федорович.
     - И да, и нет.
     Геннадий Федорович переглянулся с Любой.
     - То есть...?
     - Приглянулся  я  ему до такой степени, что он предложил мне работать у
него. Личный самолет обещал. Но я отказался и, после попытки испугать  меня,
в течении пол часа вытурил нас со своей территории.
     - Что он предложил вам делать?
     - Канцероген, который смог бы отравить пол Америки.
     - Да, слишком большой размах. Рабинович ему часто звонил?
     - Наверно, по крайней мере, увольнительную давали только Наталье.
     - Ты получил мое последнее письмо?- спросила Люба.
     - Да. Так куда он дел Валентину Степановну? Отвязался ли он от нас?
     - Валентину,  Рабинович  задвинул  в какой-то институт, рядовым научным
сотрудником, - сказала Люба - А вот  по  поводу  тебя,  то  жди  предложения
получить личный самолет.
     - Неужто отказался от идеи завладеть препаратом.
     - Нет,  не  отказался.  Он  просто  проиграл  первый  раунд и во втором
изменит тактику.
     - Он сегодня будет на кладбище?
     - Будет и, даже, будет выступать с речью.
     - Это серьезно Геннадий Федорович?
     - Виктор, прошу тебя, только не устраивай  скандала,  -  забеспокоилась
Люба - Пусть выступает. Там будет много людей, которые не в курсе наших дел.
Тебя, просто, не поймут. Рабинович величина, а ты рядовой сотрудник.
     - А в нашем институте, разве не все в курсе дела.
     - Ты о чем?
     - Я о том. По какой причине умер Борис Залманович?
     - Была  бы  серьезная  причина,  было  бы следствие, Виктор Николаевич.
Борис Залманович сгорел на работе, умер от разрыва сердца, - жестко произнес
Геннадий Федорович - Вот и морг, мы приехали.
     Рабиновича я увидел на кладбище, он обхаживал старенькую мать и близких
родственников Бориса Залмановича. Увидев меня, он расцвел, как майская роза.
     - Рахиль Иосифовна, - обратился он своим фальцетом  к  старушке  -  вот
молодое дарование, самый любимый ученик Борис Залмановича.
     Старушка обратила на меня внимание и подала свою руку.
     - Очень  рада  познакомиться,  -  вдруг на чистейшем русском языке, без
акцента, произнесла старушка - У Бори в столе, мы нашли письмо на ваше  имя.
Ведь вас зовут Виктор Николаевич. Не так ли?
     - Да.
     - Вы же придете к нам после похорон. Я вам его отдам.
     Рабинович  застыл,  как  изваяние,  как  ученая  собака  при виде дичи,
застывающая на месте с поднятой передней лапой. - Ах какое несчастье,  какое
несчастье,  -  заныл  он  - Борис Залманович так заботился о молодых ученых.
Теперь они очень осиротели. И где еще найдешь, таких добрых учителей.
     Я кивнул старушке.
     - Хорошо, приду.
     Рабинович произнес прекрасную,  трогательную  речь,  где  оценил  Борис
Залмановича,     как    светоча    русской    микробиологии,    талантливого
экспериментатора и теоретика,  под  руководством  которого  чуть  не  рухнул
раковый  микроб.  Смерть  прервала  эти работы, но талантливые ученики и он,
добьют эту жуткую болезнь века.
     После похорон, Наталья поехала домой, сославшись  на  усталость,  а  мы
поехали  пропивать светлую память, хорошего мужика Бори. Рабинович все время
вертелся около меня, стараясь не  пропустить  момент  передачи  письма  мне.
Однако,  он  пропустил  этот  момент,  так  как  письмо мне отдал зять Борис
Залмановича, когда мы сидели в курилке.

     Я зачитал это письмо в слух, в машине, когда мы:  я,  Люба  и  Геннадий
Федорович, ехали с похорон.

     "Виктор.
     Может так случиться, что меня уберут из института, уволят или переведут
на пенсию,  все  может  быть.  Моя  дочка  и  мать  живут  в  Бирабиджане и,
фактически, там семья. Я уеду туда, а тебя не увижу. По всей видимости, этот
хам, Рабинович, затолкает тебя и на долго задержит  в  Красноярске.  Поэтому
слушай.
     Брось этот дерьмовый институт. Отправляйся в Новосибирск, к моим старым
хорошим  знакомым.  Они  тоже  не подарок, но тебя сохранят и помогут. Дадут
тебе печататься, работать и твое не отберут. В этом письме есть рекомендация
к ним. Поезжай.
     Да хранит тебя господь.
     Борис Залманович."

     Люба взяла письмо из моих рук, еще раз перечитала и заплакала.
     Геннадий Федорович любезно развез нас по домам.

     На следующий день мы, втроем, сидели в кабинете Геннадий  Федоровича  и
обсуждали план работ на квартал. Я, опять, вылез со своей идеей.
     - Геннадий  Федорович,  необходимо  опробовать  препарат на обезьянах и
выходить через все инстанции, на испытание в больницах.
     - Сейчас это не разумно Виктор Николаевич. Во первых, его не  раскрыть.
Клеймо,   "совершенно  секретно",  надежно  закрыло,  даже  ваш  нераскрытый
вариант, от ученых всего мира. Во вторых, пока  у  руля  науки  сидят  такие
люди, как Рабинович и Кац - ни о каких испытаниях над людьми, разговора быть
не может.
     - Неужели нет выхода?
     - Есть.  У  вас есть рекомендательное письмо. Если вы от сюда уйдете, к
тем  ученым,  которых  вам  предлагал  Борис  Залманович,  я  вам  тоже  дам
рекомендацию,  вполне заслуживающую внимания, для людей отдаленных от науки,
но очень заинтересованных в лечении рака. Здесь вам ни чего не светит.
     - Не могу понять, - сказала Люба - у нас столько умных  людей,  столько
толковых  руководителей  и,  причем,  нужная  для всех работа, а мы не можем
перебороть каких-то Рабиновичей.
     - Любовь Владимировна, виновата во всем система. Ломка человеческих душ
начинается с детства, всей окружающей системой и в  науку  приходят  забитые
марксизмом-ленинизмом,   в   большинстве,   серые   люди.   Посмотрите,  кто
выдвигается в руководящие кадры. Тот, кто имеет  партийный  билет  и  больше
всего  шумит на собраниях о достижениях Советской науки. А где же наука? Она
движется потихоньку руками рядовых сотрудников и то, потому, что  партия  не
может  позволить  себе  роскошь, отставать от капитализма. Правда и на верху
есть умные головы, но и их взяла в шоры эта  система  и,  просто,  от  имени
общественности, ведет к победе социализма.
     Мы,  онемев  от  изумления,  смотрели  на  Геннадий  Федоровича. Первая
прервала молчание Люба.
     - И вы все годы молчали? Как же вы жили с такими мыслями?
     - Вот так и жил.
     - А теперь?
     Геннадий Федорович помолчал, покрутил карандашом по бумаге и,  отбросив
его в угол, встал и подошел к окну.
     - Стар,   наверно,   стал.   Да   и  нутром  чувствую,  идут  перемены.
Предсказать, что будет не могу, а вот Рабиновича не будет точно.
     - Ошибаетесь, - сказал вдруг я - Рабиновичи уживутся в любой системе, в
любом месте. Они как хамелеоны будут менять краску и чтобы не произошло, они
будут вершить наукой, пока не вымрут.
     - Я не согласен с вами Виктор Николаевич. Каждая смена поколений меняет
своих кумиров, каждое развитие науки выдвигает новых моторных людей, которых
даже некоторые лидеры, вынуждены выдвигать. У марксизма  есть  замечательная
мысль, о диалектике. Все течет, все изменяется. Изменяется наука, изменяемся
и мы.
     В  это  время  дверь  с  шумом  распахнулась  и  мы  увидели  на пороге
Рабиновича.
     - О,  какая  приятная  компания.  Вашу  ручку  Любочка.   Здравствуйте,
здравствуйте товарищи.
     Он пожал вялой ручкой наши руки и, бесцеремонно сев за стол, продолжил.
     - Так   о   чем   разговор?  Все  промываете,  наверно,  кости  старому
Рабиновичу. Ох как я устал.  Кругом  одни  неприятности  и  везде  надо  все
улаживать, сглаживать.
     - Мы  рассматриваем  план  на  следующий квартал, - поспешила выступить
Любовь Владимировна.
     - Интересно, интересно, дозвольте взглянуть.
     Он вялыми пальцами ловко приклеил и подтащил к себе,  листок  из  пачки
бумаг, лежащих перед Любой.
     - Ага,  разработка  и  изготовление препарата. Так кто же мне прояснит,
есть ли препарат или это блеф.
     Мы  молчали.  Геннадий  Рувимович  поднял   на   меня   глаза,   полные
любопытства.
     - Так у вас есть рецепт готового препарата?
     - Да.
     - Я  так и думал. Вы оказались умнее, чем я предполагал. Ни эта ворона,
ни кто кроме вас, не знает изюминки. А  вы  ее  спрятали  в  голове  и  даже
опытный криминалист, полковник Ампилов, заславший к вам шпионов, сел в лужу.
     - Кстати,  -  опять  прервала  речь  Рабиновича,  Любовь Владимировна -
полковник предложил Виктор Николаевичу личный самолет.
     - За что же? - изумился Рабинович.
     - Еще квартиру, машину, дачу, бешеную зарплату,  если  он  останется  у
него работать.
     - А что же Вы? - уставился в меня Рабинович.
     - Я отказался. Уж больно, неприятное место и далеко от нашего города.
     - Угу.
     Рабинович опустил голову и задумался.
     - А что ваши там подопечные, которых вы там лечили?
     - Теоретически,  трое выживут точно. Четвертая женщина очень запущена и
если бы мы продолжали лечение, она может быть и выжила.
     - Что значит теоретически?
     - Наверно, я отказался брать личный самолет и стал не интересен. К тому
же, полковнику не нужны лечители. Ему нужны убийцы, ну,  например,  заразить
раком пол Америки и умертвить ее.
     - Как же он хотел это сделать, вирусом.
     - По  моему  в этой области, после моих с ним разговоров, он на вирусах
поставил крест. Ему нужен канцероген,  который  подмешай  в  пищу  и  готов,
ложись  в койку. Как довести канцероген до стола американца, это его забота,
а изобрести его, он предложил мне.
     Мы опять замолчали. Рабинович усиленно работал головой.
     - Мне бы хотелось поговорить с вами наедине.
     - Мне этого не хочется.
     От удивления у Рабиновича отвалилась нижняя челюсть.
     - В чем дело Виктор Николаевич?
     - Нам не о чем с вами говорить, Геннадий Рувимович. Тут мои коллеги, по
работе можно говорить и при них. В сделках я не участвую.
     Рабинович начал краснеть постепенно, как медленно наполняющийся сосуд.
     - Виктор Николаевич, о каких сделках. Я хотел предложить  вам  место  в
моем институте.
     - А как же самолет? - воинственно влезла Люба.
     - Какой самолет?
     - Да  личный,  который  надо  подарить  Виктор Николаевичу, за работу в
вашем институте.
     - Любовь Владимировна, Любовь Владимировна, мы печемся о благе науки  а
вы так агрессивно на меня нападаете, как-будто я ей враг.
     - А вы и есть ей враг.
     Рабинович  покраснел  весь.  В  тишину  комнаты  слабо  врывались звуки
трамваев и машин с улицы. Люба смотрела на него спокойно и гневно.
     - Вы после похорон еще не отошли товарищи, - он изменил свой  тон  -  Я
понимаю ваше горе и думаю, мы еще обо всем поговорим позже.
     - Наше  горе  в  том  Геннадий  Рувимович,  -  вдруг заговорил Геннадий
Федорович - что лучшие, толковые, талантливые люди,  которые  встречаются  с
вами, либо погибают, либо уходят, либо их уводят. Вы в науке самый настоящий
убийца. Борис Залманович тоже на вашей совести.
     - Думайте, о чем вы говорите.
     - Мы  то думаем, только думаем, какую пользу принести родине, а вы ради
своей выгоды приносите ей вред, - выпалила Люба - Я так просто дело с  Борис
Залмановичем не оставлю. Зарубите себе на носу.
     Рабинович встал и пошел к двери.
     Мы  сидели  и  каждый  долго  переваривал,  все события, произошедшие в
комнате.
     - Так мы о чем друзья.  Кажется  о  прививках  обезьянам.  Пока  Виктор
Николаевич не ушел, я считаю препарат надо попробовать на людях. У меня есть
знакомый  онколог,  главный  врач онкологической больницы. Как он посмотрит.
Здесь полно факторов этических, юридических, наконец, и нашей совести.
     - Я согласна, ждать не надо.
     - Я тоже.
     - Тогда по своим рабочим местам товарищи.

     Днем я подошел к Любе.
     - Люба, я у тебя не буду сегодня вечером.
     - Это Наташа.
     - Да.
     - Она вся светится от  счастья.  Береги  ее  Витя.  Она  очень  хорошая
девочка.  Я  ведь  была  готова к этому. Знала, что когда-то это произойдет.
Единственное не знала, что так быстро.
     - Я хочу быть лучшим твоим другом всегда.
     - Я тоже. И еще Витя, не буду тебе надоедать,  но  бабий  век  короток.
Если  сможешь или тебе будет невмоготу от этой дурной жизни, приходи ко мне.
Я тебе буду рада всегда.
     Я поцеловал ее крепко, крепко и пошел в свою комнату.

     Геннадий Федорович сумел уговорить главного врача о  нелегальной  пробе
препарата в своей больнице. Через три дня, я приехал к врачу.
     - Роберт Густавович, - представился тот.
     Кабинет  главного  врача был обит деревянными панелями и все в нем было
деревянное: два стола, буквой "Т", стулья, пол и, даже, сам хозяин,  казался
вырубленным из породы крепкого дуба.
     - Виктор Николаевич, - ответил я.
     Роберт  Густавович  пересел  напротив  меня, сложил свои крепкие руки в
замок и уставился на меня.
     Так я слушаю.
     - Вам Геннадий Федорович обрисовал  наше  положение  и  предложения  по
поводу лечения рака.
     - Да, что-то говорил.
     - Ну и что же?
     - А ни чего. Я же н