неделю
торговли. Когда я поймал убийцу - заезжего гастролера из Борита-Фе - чинуша,
заправляющий  магистратом,  долго тряс  мою руку и  заверял,  что попытается
выбить  мне регулярное  жалование. Я,  естественно, не  поверил  и  оказался
совершенно прав. В общем, время шло.
     Однажды вечером я обнаружил на  своей улице  прогуливающегося  книгочея
Ксавьера  Унсуе. Он выглядел таким  же старым,  седым  и бодрым,  как  и год
назад. Только в глазах его появился какой-то нездоровый лихорадочный блеск.
     - Веласкес! - воскликнул он, завидев меня. - Я полдня тебя дожидаюсь!
     - Что нибудь случилось? - спросил я настороженно.
     -   Случилось,  -  мрачно  сказал  книгочей.  -   Мы  можем  где-нибудь
поговорить?
     - За углом есть вполне пристойная таверна.
     -  Пристойная?  -  фыркнул  Унсуе,  как   показалось  мне  -  с  легким
презрением. - В этом районе разве бывают пристойные заведения?
     - Для этого квартала - вполне пристойная, - спокойно парировал я. - Там
тебя  гарантированно  не зарежут  в  первую  же минуту.  К тому же, там меня
знают.
     В "Маньяна" меня действительно знали. И даже могли накормить  и напоить
в кредит,  если  бывали  трудности  с монетой. Хорошо,  что  такие трудности
последнее время случались все реже - я слыл удачливым и пронырливым сыскарем
и все больше людей обращались ко мне. Я, если честно, даже стал задумываться
о более приличествующем жилье в более приличествующем квартале Картахены.
     - Так что же стряслось?  -  спросил я, когда мы уселись за стол в самом
дальнем углу таверны и пригубили первое пиво.
     Старик поднял на  меня испытующий взгляд. Снова заблестели его глаза, а
в паутине глубоких морщин словно бы запутался немой вопрос.
     - Скажи-ка, Веласкес,  -  спросил  книгочей  немного погодя. -  С тобой
никаких  странностей  не  происходит? Ну, там, дурные сны,  или необ®яснимые
желания... наведаться к Эстебан Бланкес, например. А?
     Я задумался.  Сны...  Сны  бывают, этого не  скрыть.  А  вот  необычных
желаний  я припомнить  не  смог. Впрочем,  я  понимал  о  чем на самом  деле
спрашивает книгочей. Печать той самой книги. Он считает,  что раз я открывал
"Око  бездны"  -  на меня  легла  некая зловещая печать. И  якобы однажды  я
обнаружу, что не принадлежу сам себе.
     -  Нет,  Ксавьер  Унсуе,  -  ответил  я,  как  мне показалось  - вполне
искренне. - Я не чувствую над собой проклятия. Что же касается дурных снов -
так они всем периодически снятся.  Даже праведникам. Это  все, что  ты хотел
услышать?
     Книгочей продолжал сверлить меня взглядом. Скорее всего, он не поверил,
что  я  ничего  особенного  в себе не  замечаю.  Потом  угрюмо  уставился  в
полупустую пивную кружку.
     - Книгой снова заинтересовались, - сказал он тихо.
     Я едва не подскочил на лавке. Неужели  пришло время  разгадать  загадку
книги  и  монастыря? Я ведь поклялся разгадать  ее когда-нибудь. Правда, мне
совершенно не верилось, что случай подвернется так скоро.
     - Кто? - спросил я, подавляя в себе целую бурю противоречивых чувств.
     - Рикардо Эчеверья. Студент.
     - Как давно?
     - Он  ходит ко  мне уже второй год.  Сегодня  утром  я  заметил, что он
подходил к полке с монастырскими книгами.
     - И это все? - протянул я с сомнением.
     - Он дотрагивался до книги. Я видел. Возможно, даже не в первый раз.
     - И что ты хочешь от меня?
     - Проследи за ним, - шепотом попросил Унсуе. - Я так больше не могу.
     - Не можешь  чего? - жестко спросил я. - Не можешь  молчать, когда твои
читатели идут на смерть?
     Унсуе враз стал казаться даже не старым - дряхлым.
     - Раньше, выходит, мог? - продолжал  я. - А, книгочей? Что это  с тобой
вдруг случилось?
     Я понимал, что поступаю жестоко. Но остановиться не мог.
     Некоторое время  мы просидели  в звенящем  молчании. Наконец  я  слегка
оттаял.
     - Сколько у нас времени? У нас... и у него?
     - Не знаю, - все еще шепотом ответил Унсуе. - Думаю, с неделю.
     - Где он живет?
     - В  студенческом приходе Санта-Розалины,  невдалеке  от собора. Знаешь
где это?
     - Знаю, - вздохнул я. - Как, говоришь, его зовут? Родриго Эчеверья?
     - Рикардо.  Рикардо  Эчеверья,  -  поправил  меня  книгочей. Впрочем, я
прекрасно запомнил имя  и  с  первого раза.  Я ведь сыскарь все-таки,  а  не
выживший из ума нищий с Муэрта Фолла.
     - Ладно, - отрезал я. - Я займусь этим. Постарайся никуда не отлучаться
из своей норы, ты можешь мне понадобиться  в любое время, - я встал и бросил
на стол медную монетку.
     - И вот еще  что,  - добавил  я несколько мягче. - Прости, что я был  с
тобой так резок, Ксавьер Унсуе...
     Мне показалось,  что от  меня испуганно  отшатнулось  что-то огромное и
темное. Словно заметило во мне нечто губительное для себя.
     М-да. И это называется, я никаких странностей около себя не замечаю.
     За  неделю  я изучил жизнь Рикардо  Эчеверья  буквально  по  часам. Чем
занимается,   куда  и  когда  ходит,  когда  спит,  когда  есть   -  словом,
все-все-все. Я  не мог не заметить,  что  ведет  он себя не  совсем обычно -
часто замирает  на улицах, словно в задумчивости, а потом  в  друг  начинает
недоуменно вертеть головой, словно не может понять где находится и как здесь
очутился.  Знакомые его  тоже  отметили, что  Рикардо  последнее  время стал
рассеян и  часто не замечает вопросов, с которыми  к нему  обращаются.  Отец
Гонсалио, который  преподавал в  Санта-Розалине философию, слово  господне и
литературу все  это  подтвердил, и  высказал предположение, что юноша просто
устал.
     Мне  так не казалось.  Друзей у  Рикардо  было немного, и,  слава богу,
никто из них  не знал о природе моих истинных  занятий и интересов. Я что-то
сочинил им о  причинах,  по  которым якобы  разыскиваю Рикардо и  едва успел
отделаться от них и затеряться в толпе, когда сам Рикардо показался вдали на
улице.  Он брел,  повесив голову,  в сторону  студенческого прихода; брел  с
северо-востока. Библиотека Ксавьера Унсуе находится именно там.
     Я внимательно наблюдал за ним из-за палатки торговца свечами.
     Вот  на ком печать  безысходности видна была  с первого взгляда - такой
вид бывает у неизлечимо больных.
     Я впервые разглядывал Рикардо Эчеверья так близко.
     Он миновал  ворота прихода,  рассеянно  кивнул  старику-привратнику, и,
прижимая локтем небольшой сверток, направился ко входу в камчой.
     Почти сразу  же я заметил и Ксавьера Унсуе.  Неуклюже пытаясь  казаться
незамеченным,  он шел следом  за Рикардо;  при  этом  старый книгочей смешно
вытягивал шею и старательно вертел головой. Я поспешил ему навстречу.
     Меня он  не заметил -  я подождал, пока Унсуе  пройдет мимо  и легонько
дернул его за рукав.
     Книгочей вздрогнул и обернулся. Затем облегченно выдохнул.
     - Это ты, Веласкес! Как вовремя я на тебя наткнулся!
     Я не стал уточнять - кто на кого наткнулся в действительности.
     - Эчеверья взял книгу! "Око бездны" сейчас у него! Подумать только, я в
первый раз заметил пропажу книги раньше, чем пропажу своего читателя...
     Унсуе  так  исступленно  и  так  громко   шептал,  что  прохожие  стали
оборачиваться, я потянул  его с  площади прочь, в  тихое место  под оливками
напротив собора.
     - Думаешь, это знак, что он собирается направиться в Эстебан Бланкес? -
спросил я, когда уверился, что посторонние уши нас не услышат.
     Унсуе взглянул на меня, как на умалишенного.
     - Конечно! Зачем еще ему книга?
     Я пожал плечами:
     - По-моему, в монастырь он мог бы  и без книги отправиться.  Что-то тут
не так...
     Книгочей  сглотнул; кадык под дряблой кожей на  горле дернулся,  словно
пытался вырваться на свободу.
     - Не знаю. Все, кто приходит в Эстебан Бланкес без книги, ничего там не
находят.  Только пыль  и запустение.  Думаю, книга позволяет заглянуть туда,
куда остальным смертным путь заказан.
     - Заглянуть - и остаться там навеки? - саркастически хмыкнул я.
     - Как  знать, - задумчиво сказал Унсуе. -  Возможно, заглянув, и  мы не
захотели бы вернуться в Картахену.
     Я помолчал.
     - Ладно, - вздохнул я. - Пойду его отговаривать...
     Книгочей вцепился мне в руку:
     - Нет!
     Я удивленно замер.
     - Почему - нет? Он же пропадет! Пропадет, как и все остальные!
     Ксавьер Унсуе продолжал держать мой локоть с неожиданной  для  человека
его возраста силой.
     - За ним нужно проследить, Веласкес! Пойти в монастырь следом за ним, и
самим все увидеть. И понять.
     Я  задумался.  В самом  деле. Ну,  отговорю я сейчас  этого  одержимого
студента,  хотя  что-то  заставляло  меня  усомниться  в успешности подобной
попытки. Найдутся  ведь  другие.  Потом. Кто знает, в  чьи  руки попадет эта
книга, когда старый Унсуе умрет?
     Действительно,  следует разобраться  во всем. Я  не  верил,  что  книга
открывает путь в некий аналог христианского рая - тогда она не называлась бы
"Око бездны"  и не внушала  бы  трепет.  И никто  не сказал  бы мне, что зло
глядит из бездны - даже во сне не сказал бы.  Это злая книга. Иначе бы из-за
нее  не пропадали  люди. Возможно, подсмотрев за Рикардо  Эчеверья,  я сумею
понять, как зло опутывает людей  и  заманивает  их  в  монастырь.  И научусь
разбивать его оковы.
     И тут же взыграла во мне обычная людская мнительность.
     Эй, Мануэль Мартин Веласкес! Очнись!  Опомнись! Какое зло? Какие оковы?
Не выдумывай ерунды, и не бери на себя роль того, кто судит  - что есть зло,
что есть добро. Не твое это дело, ты ищи жуликов и неверных жен, да дуй свое
пиво в грязных тавернах. Бороться со злом - удел героев.
     Да и как его представить и овеществить - зло? Что ты ожидаешь встретить
в  монастыре? Что  или кого? Дьявола  с  колодой карт?  Свору  адовых  псов,
щелкающих зубами? Ты хоть знаешь - что такое настоящее зло?
     Нет.
     Тогда чего суешься?
     Но ведь я поклялся.
     Это не имеет значения.
     А  что  тогда,  черт  побери,  имеет  значение  под  этим  небом?  Что?
Серебряные монеты?  Так  я их  уже  получил.  За ненайденного  мною Фернандо
Камараса. И за ненайденного мною Сантьяго Торреса. Если изменять собственным
клятвам - как себя уважать впоследствии? И как жить, себя не уважая?
     - Идет! - потормошил меня Ксавьер Унсуе. - Дева Стефания, он идет!
     Я взглянул, стараясь подавить злость на самого себя. Рикардо Эчеверья с
тем же  свертком под мышкой решительно шагал  через площадь  прочь от  ворот
прихода. Шагал быстро и целеустремленно, направляясь вдоль по улице, ведущей
к портовому  спуску.  Оттуда  как  раз  удобно свернуть  в сторону  дальнего
предместья, где расположен монастырь Эстебан Бланкес.
     Все. Рассуждать нет времени. Пора действовать. Следить, так следить.
     И  я двинулся  следом за студентом.  Ксавьер Унсуе  остался стоять  под
оливками, хотя я полагал, что он отправится за мной.
     По-моему, он испугался.
     Я  умею идти  за  человеком по  улицам  Картахены и оставаться при этом
незаметным. Не спрашивайте как - словами этого не об®яснишь, да и не люблю я
выдавать свои секреты. Но  за  Рикардо Эчеверья смог бы прокрасться и полный
дилетант:  студент шел  не оборачиваясь и совершенно не  глядя по  сторонам.
Только  иногда зыркал под ноги - но лениво, и даже как-то нехотя - и  снова,
казалось,  засыпал на  ходу. Странно, но быстрая ходьба вовсе  не развеивала
впечатление о том,  что этот  незадачливый  парень со свертком под мышкой на
ходу дремлет. Наоборот, даже непонятным образом усиливала. Возможно, оттого,
что у него двигались только ноги, корпус же и голова, и прижатые к телу руки
оставались  в неподвижности,  как  у  манекена  в  мастерской моей  покойной
мамаши.
     Мы миновали поворот к порту; как я и ожидал Эчеверья свернул  направо и
углубился в  кварталы Тортоза Бенито  - нескончаемые  кривые улочки, двух  и
трехэтажные  домишки,  кое-как  слепленные  из  известняка, глухие заборы  и
пыльные ветви персиков и олив над заборами.  За этими неприступными оградами
то и  дело взлаивали  цепные псы - более удачливые  родичи тех, что  бродили
вечно полуголодными  по городской  свалке  около Эстебан  Бланкес.  Я иногда
обгонял  Эчеверью, торопливо минуя многочисленные  боковые улочки, дожидался
его и снова обгонял.  Я кружил  вокруг него, словно хищник вокруг  ничего не
подозревающей добычи.
     И все время вспоминал, что пока еще могу его остановить.
     К монастырю Эчеверья вышел даже раньше, чем я  ожидал. Неутомимый ходок
этот студент, а  ведь сразу  и не скажешь. Я устроился за высокой и наименее
смердящей кучей - по-моему, вывезенным строительным мусором - и приготовился
наблюдать.
     Рикардо  Эчеверья  вышел  из  окраинного   переулка  и  стал  торопливо
спускаться в лощину по извилистой тропе.
     Солнце  лишь  мало-помалу  клонилось  к отдаленным  мусорным  кучам  на
дальнем краю лощины.  Только бы  этот  студент  не стал  выжидать  до  ночи,
подумал я с неясным  напряжением.  Торчать здесь в темноте? Нет уж, увольте.
Не стану я находиться рядом  с Эстебан  Бланкес  ночью,  и  парню  этому  не
позволю. Возьму за шкирку и отведу в  приход,  к таким же как он обормотам с
ветром в голове.
     Откуда появились собаки (или  волкособаки) я  заметить не успел. Просто
несколько мусорных  куч у тропинки вдруг  оказались  сплошь под  лапами этих
тварей. Их было много, десятки, и все они стояли вдоль тропы и молча глядели
на Рикардо Эчеверью. Словно почетный караул на торжественном выходе короля в
Эскуриале.
     Впервые за последние час или два Эчеверья очнулся от своего непонятного
оцепенения. Он завертел головой, оглядывая собачий караул, и крепче прижал к
себе сверток.
     Собаки  молчали.  Ни  рыка, ни  лая  - могильное,  и  оттого  кажущееся
зловещим, молчание.
     Противный и такой знакомый холодок прогулялся  по моей спине -  впервые
за сегодня.
     Эчеверья, как мне показалось, на дрожащих ногах шел  мимо  собак, и они
тянулись к нему влажными носами,  не издавая  ни единого звука.  Это было до
жути  неправильно,  неестественно,  невозможно  -  молчаливая  стая.  Холод,
бездонный холод терзал мое тело.
     Дыхание бездны.
     Эчеверья скрылся за воротами. Собаки внутрь  даже не пытались сунуться,
покружили у щели, и помалу потрусили куда-то в сторону.
     Я  проворно  вскочил и  тоже поспешил  к воротам.  Стая тотчас замерла,
повернув головы  в  мою сторону, и  мне вдруг  показалось,  что это не много
существ, а одно - многоголовое и чужое.
     Мороз стал злее, но не смог поколебать мою решимость.
     Мануэль  Мартин  Веласкес не  отступает  от  собственных обещаний... По
крайней мере, пытается в это верить.
     Клочья потревоженной  паутины шевелились на краях створок. Я  разглядел
впереди спину Рикардо Эчеверьи - студент входил в храм. Меня он  не замечал;
по сторонам не глядел и ни разу за весь путь от Санта-Розалины не оглянулся.
     Мягко и бесшумно я поспешил за ним.
     У входа я  прислушался - шаги  студента раздавались внутри, но еле-еле.
Мне казалось, что они должны были звучать громче.
     Я заглянул - Эчеверья как раз приближался к лестнице на чердак.
     Шаг. Еще шаг. И еще.
     Вокруг  было тихо  и пусто,  но это только  сильней било  по  нервам  и
подпускало холоду.
     И  вдруг, когда Эчеверья поднялся на  пару ступенек к  чердаку, а затем
медленно-медленно  развернул  свой сверток и, словно завороженный колдовским
сном,  опустил  книгу  на  камень  лестницы,  я   ощутил:  что-то  мгновенно
изменилось в монастыре.
     Точнее в храме.
     Еще миг назад там, наверху, было пусто и пыльно.
     Теперь - нет. Там появилось что-то. Точнее, не совсем так. Там  исчезло
все,  что являлось  просто чердаком над  храмом  Эстебан Бланкес. Теперь там
возникло какое-то другое место, и в этом месте обитало нечто.
     Не могу об®яснить лучше.
     Рикардо Эчеверья, по-прежнему  сонный и покорный чужой воле, поднимался
по ступеням. Мне мучительно захотелось окликнуть его, остановить, задержать,
спасти. Я еще мог это сделать - лестница была достаточно длинная.
     Но я промолчал.
     И  студент беспрепятственно поднялся  на самый верх, и ступил туда, где
раньше был просто чердак, а теперь возникло то самое чужое место.
     Не могу сказать - как долго я торчал у храмовых  врат,  пригвожденный к
полу. Наверху было тихо.
     А потом Рикардо Эчеверья закричал. Это не был вопль ужаса, или  испуга.
Это был глас обреченности.
     Я сам  не  заметил, как  взлетел по лестнице, на самый  верх.  Помню, я
очень  удивлялся,  что сапоги не скользят, словно по  льду. Говорят, что лед
скользкий.
     Все-таки это  оставалось похожим  на  обыкновенный  пыльный  чердак, но
только необ®яснимым образом увеличившийся  в  сотни раз. Зыбкий свет сочился
откуда-то сверху, был он слабым и неверным, и скорее скрадывал, чем освещал.
     Рикардо Эчеверья стоял на коленях чуть впереди меня, метрах в двадцати,
и к  нему  по стылым камням ползло нечто.  Нечто  бесформенное,  похожее  на
мешок,  или  бурдюк. Оно  было таким чужим,  что  даже не  вызывало обычного
страха. Оно само было страхом.
     Злом из бездны.
     Всхлип -  всхлип, не крик - примерз у меня  к гортани. Я окаменел. Стал
таким же камнем, как свод храма, пол  чердака. Как монастырские  стены. Но я
мог видеть, в отличие от настоящего камня.
     Когда оно  приблизилось к  студенту, снаружи еле  слышно взвыли собаки.
Студент упал  - оно стало наползать на него, словно  чудовищная, безликая  и
бесчувственная  амеба.  И  я  буквально всем естеством  ощутил, что  студент
исчезает, растворяется  в окружающем, теряет  сущность.  Расстается с душой.
Руки его безвольно дергались - слабо-слабо. Скребли камень.
     Я  не мог представить,  что  он  чувствует. Но я точно знал  -  Рикардо
Эчеверья  страдает. Страдает так, что смертному вообразить это невозможно. А
потом это  бесформенное вдруг  отрастило  две  словно  бы  руки - могучих  и
длинных, и стало мять Рикардо Эчеверья, будто пластилиновую куклу. Лепить из
его плоти каменную статую. Не знаю, почему каменную - возможно потому, что в
только что живом человеке не осталось ни капли тепла. Потому и пришло мне  в
голову такое сравнение.
     Несколько  выверенных движений -  и  кукла  отброшена в  сторону;  она,
нелепо  разведя руки  в стороны  и изогнувшись, как  от непереносимой  боли,
прыгает по полу,  и неожиданно  встает  на ноги. И застывает - это  более не
человек, это просто статуя, имя которой Боль и Страдание.
     Отныне и навсегда.
     Я откуда-то точно знал это - навсегда Боль, и навсегда Страдание.
     А секундой позже я заметил еще кое-что.
     Эта статуя не была  единственной на  внезапно разросшемся чердаке храма
Эстебан Бланкес.  Их  были сотни.  А, возможно и тысячи - злу всегда хватает
времени.  Они стояли как  лес, как застывшая толпа, каждый в своей позе,  но
все носили одно и то же имя.
     Боль и Страдание навсегда.
     А потом зло взглянуло на меня, этот взгляд оказался холоднее, чем самый
первый сон о бездне.

     *** *** ***

     Я не помню, как оказался снаружи. И понятия не имею, почему бездна меня
отпустила, а не превратила  в  одну  из статуэток, замороженных и выпитых до
донышка на самом краю вечности. Я валялся  меж двух мусорных куч, прижимая к
груди проклятую книгу, а мой сапог осторожно обнюхивала тощая черная собака.
     Одежда была липкой - снаружи от грязи, изнутри от  пота.  Руки с книгой
тряслись, несмотря на то, что я прижимал их к телу. Небо полнилось звездами,
чуть в стороне от Картахены висела  едва  выщербленная  луна, заливая зыбким
призрачным светом необ®ятный пустырь и  монастырские стены, похожие  на клок
темноты, упавший с густо-фиолетового неба.
     Эстебан  Бланкес. Средоточие зла. Которое  всегда возвращается,  потому
что мир полон таких  людей, как  ты, Мануэль Мартин Веласкес. Который вместо
того, чтобы попытаться задержать одурманенного  Рикардо Эчеверью, сумел лишь
ст