и до стены.
   И нельзя мне влево, и нельзя мне вправо,
   и нельзя мне солнца, и нельзя луны...

   - Ты шпалер забыл. - Сенечка подал ему ремень с кобурой.
   Чертыхнувшись про себя, Панарин застегнул тяжелую пряжку и закурил.  На
галерею диспетчерской он не смотрел - в последнее время Клементина  завела
дурную привычку провожать его в полет,  как  он  ни  запрещал,  и  торчала
сейчас у перил вместе с женой Сенечки Босого.
   - И моя гитара - две струны... - зло проворчал  Панарин.  Ветер  трепал
ему волосы, высекал искры из сигареты.
   - Что с тобой? - тихо спросил Леня Шамбор, здоровенный и белозубый, как
всегда, загорелый и веселый, как всегда, любимец молодых поварих и  ученых
дам средних лет.
   Панарин оглядел их всех, собравшихся в кружок. Они  уже  надели  шлемы,
застегнули комбинезоны и оттого казались очень одинаковыми. Да так  оно  и
было. Все индивидуальное на время полета оставалось на земле - и  то,  что
Петя Стриж в юности тянул  срок  за  взлом  пивного  ларька,  Коля  Крымов
отсылал половину зарплаты младшей сестре-студентке, а Панарин не на  шутку
влюбился в Клементину. И то, что за Сенечку Босого регулярно  беспокоилась
молодая  жена,  Станчев  изобретал  самогонный  аппарат  с   дистанционным
управлением и речевым синтезатором,  а  Чебрец  учил  Магомета  стоять  на
голове. И все такое прочее. Бетонка, словно  лазерный  луч,  отсекала  все
побочное, и  оставались  господа  альбатросы,  короли  синего  прозрачного
воздуха.
   - Ну, шантрапа, в седла. - Панарин затоптал окурок. - И помните - нервы
на максимум. Набить баки "взвесью" - и драпаем. При отходе, если  начнется
заварушка, строя не соблюдать, каждый прорывается, как может. Гойда!
   Он нахлобучил шлем и был доволен  собой  -  все-таки  не  оглянулся  на
галерею.
   Семерка шла на реактивных "Сарычах" - при всей своей  к  ним  неприязни
Панарин решил, что сейчас потребуется не надежность, а скорость и еще  раз
скорость.  Хапнуть  и  смыться,  словно  карманники,   зло   подумал   он.
Предположим, так было не впервые, но  тогда  чуть  позади,  чуть  выше  не
маячила тройка истребителей "Славутич"...
   - Звенья, вниз, - приказал он. - Заборники открыть, начинаем  уборочную
кампанию, каковой ответим врагу на третий инфаркт Президента Всей Науки.
   - Первое звено пошло.
   - Второе начинает.
   Собственно,  в  Ведьминой  Гати  не   было   ничего   особо   страшного
всего-навсего протянувшееся на десяток квадратных  километров  хаотическое
нагромождение   стометровых   стволов   неизвестных   деревьев,   покрытых
морщинистой синей корой.  В  солнечные  дни  от  них  поднимались  струйки
голубоватых газовых пузырьков  пресловутая  "взвесь",  сулившая  небольшую
революцию в ряде отраслей промышленности и камерный погромчик в  квантовой
химии.  Вот  только  собирать  ее,  проклятую,  приходилось  буквально  по
пузырьку.
   - Первый улов.
   - Мы тоже.
   - Поздравляю, - сказал Панарин.  -  Кто  первый  набьет  баки,  тут  же
сматывается домой, и без диспутов мне!
   Они принялись за работу. Нужно было угадать по взбухающему меж  стволов
пузырю - который выброс окажется наиболее  богатым,  потом  изловчиться  и
загнать его в бак. Это в теории. А на практике - ювелирное  маневрирование
двигателями, рулями управления и  соплами  вертикальной  тяги,  отточенная
акробатика.
   Семь  самолетов  выплясывали  дикий  танец  над  сплетением  гигантских
ослизлых стволов. Выше ходили по кругу истребители. Панарин больше  следил
за окрестностями - все-таки в его задачу входило не столько ловить пузыри,
сколько  осуществлять  руководство   операцией.   Ничего   угрожающего   в
окрестностях  не  наблюдалось.  Слева  мелькнули  две  искрящиеся  золотые
змейки, но Сенечка бросил самолет в сторону как раз вовремя, а второй  раз
змейки не нападали. Правда, никто не знал до сих пор, живые это  существа,
или особый вид молний, и никто  не  знал,  почему  от  Ведьминой  Гати  не
вернулось звено Парселла...
   Коля Крымов и Чебрец наполнили баки, и Панарин приказал им убираться  к
чертовой матери. Приказ они выполнили,  но  еще  долго  ворчали  под  нос,
удаляясь быстрее звука.
   - Я - восьмой, - в который  уж  раз  доложил  майор  Кравицкий.  -  Все
спокойно, ничего подозрительного.
   - С чем вас и поздравляю, - проворчал Панарин. - Ну как там, обормоты?
   - Имею две трети.
   - Я тоже.
   - У меня половиночка.
   - Так, - сказал Панарин, быстро прикинув в уме. - Еще один  заход  -  и
сматываемся.
   - Черт... - услышал он удивленное оханье майора.
   - В чем дело? - рявкнул Панарин.
   - Да показалось...
   - Тут никогда  ничего  не  кажется,  ясно?  -  сказал  Панарин.  -  Что
наблюдали?
   - Я все же уверен...
   - Что наблюдали? - спросил Панарин.
   Майор немного смущенно доложил:
   -  Наблюдался  летательный  аппарат  -  тихоходный  биплан   устаревшей
конструкции, предположительно "Ньюпор-Рон-111"  или  аналогичного  класса.
Описал круг, пилот грозил кулаком. Из-за разницы в скорости не  установил,
когда он появился и в каком направлении исчез.
   Панарин ничего не успел сказать - закричал Сенечка:
   - Мужики, Ружич!
   - Нужно делать ноги.
   - Вот именно. Бугор, лучше бы нам драпануть...
   "Стервецы, - подумал Панарин, - все о Ружиче  вы  знаете  лучше  моего,
садились здесь вы раньше меня... в чем вы еще меня опередили?"
   - Разговорчики, господа Альбатросы, - сказал он. - Призрака испугались?
   - Тим, там на горизонте что-то синее закопошилось.
   - Точно!
   -  Я  -  восьмой,  майор  Кравицкий!  Наблюдаю  на  горизонте   быстрое
перемещение   неопознанных   синих   субстанций!   Направление    движения
предположительно в нашу сторону!
   - Все назад! - крикнул Панарин. - Алярм, все назад!
   - Звено, я восьмой, - услышал он  голос  Кравицкого.  -  Все  за  мной,
прикрываем отход, делай, как я!
   Панарин повел своих вверх, надеясь перепрыгнуть  на  скорости,  успеть,
миновать  это  скопище  медузообразных  синих  сгустков,  широким  фронтом
несущихся навстречу. Но чутье подсказывало: мирно  разойтись  не  удастся.
Медузы неслись, не уступая самолетам в скорости,  истребители  мчались  им
навстречу, и вспыхнули зеленые молнии - Кравицкий стал  бить  из  лазерных
пушек. Несколько медуз пыхнули дымными  облачками,  разлетаясь  в  клочья,
небо  заполнили   какие-то   синие   разлапистые   хлопья,   извивающиеся,
бесконечные  алые  спирали,  искристые  разряды.   "Славутич"   Кравицкого
вспыхнул, словно пучок соломы...
   Это был лабиринт из  невиданных  ранее  опасностей,  и  Панарин  шестым
чувством, драной шкурой сообразил: хлопья  неопасны,  неопасны  и  спирали
(его самолет только что без всяких последствий рассек крылом одну), а  вот
сами медузы... Он не понимал, каким образом они уничтожали,  но  увидел  -
второй "Славутич", дымя, пылая, провалился вниз...
   Завертелась бешеная  карусель.  Судя  по  прошлому  опыту,  прорываться
следовало по прямой, напролом, на скорости, но Панарин не знал, годится ли
сейчас прежний опыт. Выходя  из  иммельмана,  он  увидел,  как  крутящимся
клубком огня несется к земле "двойка" Пети Стрижа, как три медузы берут  в
клещи самолет Сенечки Босого.
   - Сеня, вверх, вверх! - закричал Панарин и, нарушая собственный приказ,
бросился на выручку, направил машину вниз, выстрелил зондами  в  ближайшую
медузу, надеясь хоть чем-нибудь помочь  Сенечке.  Перегрузка  налила  тело
ртутью, окаемок шлема впился в щеки, в  лоб,  Панарин  едва  увернулся  от
атакующей медузы, метнулся влево, вниз, вправо,  вверх.  Пылающий  самолет
Сенечки вошел в штопор как раз под ним...
   То,  что  бесполезно  было  бы  описывать  словами,  кончилось.  Медузы
остались позади. "Как же так, - кричал про себя Панарин, глотая  слезы,  -
как же так? Ведь он садился здесь, я уверен, почему же тогда? Потому что -
истребители?"
   Он не видел никого из своих, но они тотчас напомнили о себе. Станчев  и
Барабаш уже шли на посадку, Леня  летел  где-то  справа,  чуть  позади,  у
Таирова сорвало факел, и он тянул в девятый квадрат.
   Панарин откинул фонарь, вылез на бетонку. К нему подошли Станчо Станчев
и  Барабаш.  "Сарыч"  Лени,  затухающе  свистя  турбиной,  остановился   в
нескольких шагах. У Лени и на этот раз  хватило  сил  бодро  выпрыгнуть  в
своей всегдашней манере.  Панарин  шагнул  к  нему,  схватил  за  ремни  и
притянул к себе.
   - Ты что? - Леня хлопнул роскошными ресницами.
   - Вот они, твои истребители, падло! - Панарин бросил руку к кобуре,  но
пальцы наткнулись  на  широкую  ладонь  Станчева,  накрывшую  застежку,  и
Панарин опомнился. - Вот они, твои истребители...
   Леня был бледен:
   - Но кто же знал?
   А у Панарина пропали  вдруг  вся  злость  и  ярость  на,  этого  лихого
экспериментатора, шагавшего по науке, как  киношный  ковбой  по  условному
городу-декорации. Не имел права на эту злость -  потому  что  смолчал,  не
настоял.
   - Ладно, - сказал Панарин, ни на кого не глядя. - Замяли.
   - Нет, ты скажи! - крикнул Леня. - Что сделать? Что нужно  сделать?  Ты
только скажи!
   - Не знаю, - глядя в землю, сказал Панарин.
   Они пошли к диспетчерской. На традиционной лавочке, дожидаясь их, сидел
рядом с тремя откупоренными и непочатыми бутылками Брюс, терзал баян.  Тут
же пили Коля Крымов и Чебрец.
   - Держите, ребята. - Брюс отложил баян и стал раздавать бутылки.
   Панарин почему-то припомнил,  что  до  того,  как  удариться  в  науку,
долговязый рыжий Брюс был спасателем  на  нефтяных  промыслах  в  Северном
море.
   К Панарину бросилась словно из-под земли возникшая Клементина  и  стала
торопливо его ощупывать, цел ли  -  что  было,  в  общем-то  глупо,  но  у
Панарина не  хватило  ни  сил,  ни  желания  ей  препятствовать.  Он  сел,
улыбнулся  Клементине  застывшими  губами,  взял  у  Лени  бутылку.   Вяло
удивился, отчего нет здесь Наташи, Сенечкиной вдовы, и тут же  вспомнил  -
она, скорее всего, узнала о случившемся в диспетчерской. Сразу же...
   Чебрец вдруг отобрал у Брюса баян и запел во весь голос:

   В дом входили в форточку,
   выходили в форточку,
   все на свете семечки, друзья.
   И в края далекие залетели мальчики -
   корешок мой Сенечка и я...

   Он  орал,  бледный,  с  остекленевшими  глазами.  На  него  жутко  было
смотреть, и Панарин отвернулся.
   Леня толкнул Панарина локтем: у калитки стоял  хмурый  Адамян.  Панарин
отодвинул Клементину, шагнул к Адамяну,  вытянулся,  щелкнул  каблуками  и
откозырял. Он никогда так не делал раньше - такого обычая  не  было  ни  в
писаных, ни в неписаных законах.
   - Честь  имею  доложить,  -  сказал  он  звенящим  голосом.  -  Задание
выполнено  к   вящей   славе   невыносимо   развитой   науки.   Доставлено
приблизительно  шесть  с  половиной  кубометров  "взвеси".  Потери  -  два
самолета, два пилота. Служу науке!
   - Плюс звено истребителей - три самолета, три пилота, - тусклым голосом
поправил его Адамян, повернулся через правое плечо, двигаясь, как  скверно
сделанная марионетка, и ушел в калитку.


   Панарин мрачно вылил в  стакан  остатки  и  отодвинул  пустую  бутылку.
Зоечка торопливо принесла новую. Установка в  третий  раз  играла  по  его
заказу "Танец маленьких лебедей".
   Было еще светло, и в баре сидели человек десять, почти все  по  одному.
Под  панаринским  столиком  спал  Коля  Крымов,  начавший  слишком   рано.
Обер-механик Шлепаков, только  что  вернувшийся  с  "материка",  показывал
друзьям новенький золотой пятнадцатирублевик с  профилем  Президента  Всей
Науки, а друзья похабно комментировали это историческое событие.
   Поселок  скучно  притих  в  ожидании  традиционного  вечернего  загула.
Отставку Тарантула он принял с восточным  фатализмом.  Вслух  об  этом  не
говорили, но большинству было просто-напросто наплевать.
   Предместкома Тютюнин  целыми  днями  шатался  по  Поселку  в  абсолютно
непотребном состоянии, бил уличные фонари и стекла, орал  песни,  разломал
об кого-то балалайку, затевал драки с безопасниками и доказывал всем,  что
он - побочный правнук Емельки Пугачева, а потому еще утворит такое, отчего
все содрогнутся. И утворил-таки  -  в  один  прекрасный  день  на  крыльце
дирекции нашли лист бумаги, на котором его пьяным почерком было размашисто
изображено фломастером: "Ну вас всех! Ушел в Вундерланд". Окаемов  носился
по улицам на завывающем  броневике,  собирая  своих  ореликов.  Поселок  и
окрестности прочесывали с овчарками и инфракрасными детекторами. Подобрали
два десятка аборигенов, нечаянно  отыскали  потерявшиеся  два  года  назад
ящики с оборудованием, спугнули несколько парочек, но Тютюнина  не  нашли.
Когда пошли на второй заход, одна  из  овчарок  взяла  след  Предместкома,
довела до-предгорий, границы Вундерланда, села и завыла. Дальше никто идти
не осмелился.
   Бонер и Славичек продолжали свою  загадочную  жизнь  в  Зазеркалье.  На
постаменте памятника Изобретателю Колеса кто-то глубоко выцарапал:  "Ну  и
на хрена изобретал, балда?" Ходили слухи, что Президент Всей  Науки  пишет
воспоминания "Мои встречи с Ньютоном".
   Когда Панарин  поднял  глаза,  напротив  сидел  профессор  Пастраго,  в
джинсах и черном свитере с  засученными  рукавами.  Выше  левого  запястья
синела старая татуировка: "Примем участие в броуновском движении!"  Справа
на  свитере  поблескивал  разноцветной  эмалью  и  мелкими  бриллиантиками
какой-то затейливый орден, параметрами схожий с пачкой сигарет.
   - А это чей? - без особого интереса спросил Панарин.
   - Барбадосский. Я там вылечил от клептомании министра путей сообщения.
   - Там еще и пути сообщения есть?
   - И разнообразные. Тим, вы по-прежнему ломаете голову: садился Тарантул
в Вундерланде или нет? Но какое это имеет значение? Сидеть!  -  Он  прижал
ладонью плечо привставшего от удивления Панарина. - Я вот о чем -  с  чего
вы взяли, будто всякий, кто садился в  Вундерланде,  автоматически  станет
ангелом с белыми крылышками и нежным альтруистом? Только  потому,  что  он
там садился? Чушь какая... С точки зрения психологии.  Подумайте...  Здесь
угощают? - Он осушил непочатую бутылку одним длинным глотком.
   - Ну вы и жрать... - уважительно сказал Панарин.
   - Привычка, мой дорогой. Давайте песни петь, что ли. Эй,  шантрапа,  не
гомонить! - рявкнул он на расшумевшихся за  соседним  столиком  механиков,
взял гитару, тронул струны, и его бархатный баритон без усилий залил бар:

   Она была первою, первою, первого
   кралей в архангельских кабаках.
   Она была стервою, стервою, стервою
   с лаком сиреневым на коготках.

   Пригорюнившиеся механики почтительно внимали - Варфоломея Бонифатьевича
Пастраго стали твердо уважать со времени его первого появления на публике.
   - Слушайте, Варфоломей, - сказал Панарин. - У вас  случайно  несчастной
любви в прошлом не имеется?
   - Ну да, -  неожиданно  легко  сказал  Пастраго.  -  Дело  было  еще  в
студенчестве. Понимаешь, Тим, она в общем-то ничего, но в меня не  верила.
Напрочь. А неудачников ей не нужно было. И вышла  за  одного,  подававшего
ба-альшие  надежды.  До  сих  пор  он  их  подает,  доцент  в   Моршанском
"Ниимахорка"... Ну и Бог с ним. Счастливая любовь похуже несчастной...
   - И вы не боитесь передо мной раскрываться?
   - Дурашка Тим! - захохотал Пастраго. - С чего вы взяли, будто  психолог
обязательно должен быть  закрыт,  блиндирован,  экранирован...  Ну,  пока.
Отправляюсь на блудоход. А завтра поговорим, есть дело...
   Он поднялся и побрел к выходу, чуточку покачиваясь, бренча на гитаре:

   А сыночек Анатолий -
   бож-же мой!
   Вырастает алкоголик -
   бож-же мой!
   Деньги тянет пылесосом,
   на отца грозит доносом...

   Панарин пошел к стойке за  новой  бутылкой.  На  улице  раздался  вдруг
короткий и резкий, мощный свист:  "фью-ю-ю-ююмм!",  и  стекла  разлетелись
вдребезги. Сумерки за окном пронизала сиреневая вспышка. Все  повскакивали
с мест. Снова свистнуло, чуть подальше, отчего-то заложило уши.  Еще  одна
вспышка. Свист. Вспышка. Свист. Вспышка.
   Панарин выскочил на улицу, следом высыпали остальные.
   Над Поселком носились какие-то черные квадраты,  то  снижаясь  к  самым
крышам, то взвиваясь  к  облакам.  К  бару  бежали,  заполошно  размахивая
руками, несколько человек. Ближайший квадрат спикировал на них,  сложился,
превратившись в обращенный к земле  четырехугольный  раструб,  похожий  на
трубу старинного граммофона, в глубине  его  малиново  блеснуло,  раздался
свист, и прозрачная сиреневая туча накрыла бегущих. Люди замерли в нелепых
позах,  медленно  опустились  на  асфальт.  Раструб,  на  лету   становясь
квадратом, понесся дальше.
   Рядом захлопали выстрелы - механики палили  по  неведомому  противнику.
Никакого результата. Квадрат сложился, сверкнула вспышка, и полоса пламени
ударила в стену бара, опалив лица странным сухим жаром. Один из  механиков
скорчился под стеной нелепой черной куклой, пахнуло паленым.
   Они забежали в бар и стали палить в окно по проносящимся квадратам.  Не
похоже, чтобы тем это  приносило  хоть  какой-то  вред,  они  кружили  над
улицами, обрушивая вниз  смертоносные  сиреневые  тучи  и  языки  огня,  и
оттого,  что  все  происходило  бесшумно,  беззвучно,  если   не   считать
предваряющего смерть свиста, было  еще  страшнее.  Где-то  поблизости  уже
полыхал дом. Завывали сирены  Главной  Диспетчерской,  поодаль  стрекотали
автоматы.
   - Что же это. Господи? - шептал механик рядом с Панариным, крестясь.
   Патроны у них у  всех  кончились.  Квадраты  парили  в  вечернем  небе,
нелепые и страшные на фоне ало-голубых облаков, подсвеченных  уплывшим  за
горизонт солнцем, свист вонзался  в  барабанные  перепонки,  как  буравчик
толщиной в волос, сиреневые вспышки, казалось, залили все вокруг нелюдским
светом.
   "Клементина, - вспомнил Панарин и похолодел. - Эта ее  привычка  сидеть
вечером  у  коттеджа  и  любоваться  закатом,  особенно  когда  она  не  в
настроении, а уж сегодня оно у нее..."
   Отбросив протянувшиеся к нему руки, он выпрыгнул  в  окно.  Прижался  к
стене,  следя  за  квадратами,  улучив  момент,  перебежал  улицу,   смаху
скользнул  под  чей-то  автомобиль.  Наметил  следующее  укрытие.  Высунул
голову, словно черепаха  из-под  панциря,  осмотрелся,  броском  преодолел
несколько  метров  и  оказался  под   бетонным   козырьком   у   входа   в
парикмахерскую. Рядом обрушилось на землю и растаяло  сиреневое  облако  -
квадрат на миг опоздал. "И у  тебя,  сука,  реакция  не  идеальная,  -  со
злобным  удовлетворением  подумал  Панарин.  -  Сволочь  Тарантул,  теперь
никаких недомолвок  и  двусмысленностей,  никаких  гаданий,  все  как  под
микроскопом - Вундерланд ответил на истребители..."
   Стекла задребезжали, одно звонко лопнуло - над самыми крышами  пронесся
истребитель, и засверкали зеленые сполохи лазерных пушек. Спустя некоторое
время в небе блеснул огненный шар, и рев турбины  перешел  в  несущийся  к
земле надрывный вопль, жалобный вой. Невдалеке  громыхнул  взрыв,  взлетел
грибообразный столб дымно-желтого пламени.
   Над Поселком завывали новые  истребители,  хлеща  воздушной  волной  по
крышам. Еще один самолет упал и взорвался где-то у леса, и Панарин увидел,
как квадраты вереницей, с адской скоростью уносятся к горам, в направлении
Вундерланда. Тогда он побежал открыто, не таясь уже.
   Клементина сидела в шезлонге у крыльца, откинув голову на спинку, почти
как давеча в машине,  но  на  этот  раз  поза  была  деревянной,  мертвой,
скованной. Еще не веря, Панарин наклонился над ней,  увидел  в  ее  широко
раскрытых  неподвижных  глазах  отражение  себя  и  полыхавшего  соседнего
коттеджа. Ее пульс не прощупывался, сердце не билось.
   Рыча что-то невнятное, Панарин подхватил ее на руки и побежал в сторону
клиники.  Трезвый  островок  рассудка   доказывал,   что   против   ударов
Вундерланда не  бывает  лекарств  и  лекарей,  волны  эмоций  захлестывали
островок, но островок не  сдавался,  мало  того,  на