али -  покойнику
водочного довольствия не полагается. Танкисты понемногу меняли на  самогон
боезапас и горючку, ловили девок по  окрестным  селам;  наконец  принялись
лупить куда попало зажигательными, подпалили спецдирижабль и  так  надоели
Аспиду, что он забросил их неведомо куда. Вместе с танками.
   Вукол Морлоков, захватив два ящика водки,  заперся  в  вертолете.  Трое
суток он без шума и песен истреблял  свои  запасы,  а  на  четвертое  утро
вывалился наружу и помчался в одних кальсонах по  росной  луговине,  вопя,
что за ним гонятся враги народа с обрезами  и  арбалетами.  Его  не  сразу
решились ловить, но все же поймали наконец  и  напичкали  соответствующими
препаратами. Проспав сутки, он  преисполнился  прежней  хватки  и  деловой
холодности, развесил  по  осинам  наиболее  расшалившихся  рыцарей  своего
воинства, вытащил из канавы специалистов,  ободрил  их  обещанием  сбавить
срока и дал им водки. После чего отправился к холму сам. Остановился перед
Аспидом и рыкнул:
   - Какого же рожна тебе нужно, падаль шизокрылая?
   - Ну вот, наконец-то, - неожиданно мирно сказал Аспид. - Я,  понимаешь,
по свету летаю, я - как вирус. Вирус демократии. Демократию хочу.
   - Чего? - не сразу сообразил Морлоков. - Это ты про что? Это кто?  А-а,
ты вон про что... Ну на кой она тебе?
   - А у меня такой пунктик, - мрачно  сказал  Аспид.  -  Вирус  я  ейный,
понял? Так что  вынь  да  положь.  Можно  постепенно,  но  не  черепашьими
темпами.
   - Никакой демократии не будет, - веско сказал Морлоков. - И не надейся,
тварь. Для демократии мы исторически не подготовлены, так что лети себе  с
восходящими потоками. Иначе бяку сделаю.
   - Шиш, - сказал Аспид и приготовился к дискуссии.
   Но Морлоков, не слушая далее, спустился с холма и сел в самолет. Вскоре
на равнине не осталось ни души.
   Через час в небе загудел  бомбардировщик,  от  него  отделилось  что-то
черное, продолговатое и под ярким  парашютом  поплыло  вниз,  к  холму,  к
Аспиду, с любопытством наблюдавшему за гостинцем.
   - Ну-ка, что они там еще, стервы? - благодушно промурлыкал  он,  щекоча
себя хвостом под мышкой.
   И не закончил.
   Грянул гром. Боги зажали уши.
   Вихри закружились по равнине, из бугристой тучи ядовитой пыли  взмыл  к
стратосфере косматый огненно-желтый  разлапистый  гриб.  В  багровом  небе
кружились пылающие ветки, и что-то печально блеснуло в солнечном луче - то
ли слеза на дымящемся листке березы, то ли оптический обман.
   И - ни следа, как и не было. Словно и не  сидел,  не  окаянствовал,  не
требовал неприемлемого...
   Но чьи это мощные крылья рассекают радиоактивный воздух  над  выжженной
равниной? Чей немигающий взгляд, словно луч прожектора, поймал твое лицо?
   Прочь! Слышишь! Прочь! Сгинь, морок, наваждение! Про-о-о-о-чь!
   Ближе! Оно еще ближе! Спасите!
   Морлоков проснулся на полу, облитый холодным  потом.  Тяжело  дыша,  он
затравленно  озирал  комнату.  Убаюкивающе  светился  розовый   ночник   -
стеклянный  бюст  Иоанна  Грозного.  Блестели  на   столике   три   удобно
разложенных  пистолета.  Маслянисто  посверкивала  кольчуга   орденов   на
парадном мундире, приготовленном для завтрашних  торжеств  по  случаю  дня
тезоименитства.
   Дверь тихонько отошла, в щель просунулась  жестяная  рожа  охранника  с
темными провалами глазниц:
   - Маршал?
   - Вон! - прошептал Морлоков.
   Охранник исчез. Морлоков сидел на полу, и  его  тряс  озноб.  Легче  не
стало. Кто-то таился в темном  углу,  и  в  другом,  и  в  третьем,  зыбко
колыхались портьеры, выдавая притаившиеся за  ними  фигуры,  едва  слышный
шепот доносился от камина, от окна:
   - Слыш-шишь? Слыш-шшишь!
   - Нет, - прошептал Морлоков, сидя на полу, вжавшись в щель меж  спинкой
кровати и высоким сейфом. - Нет вас, нет...
   - Здес-сь... - шептали призраки все слышнее. - Здессссь...
   Порыв холодного ветра взметнул портьеру, засвистал по комнате,  оборвал
провод, и бюст Грозного погас. Бледный  квадрат  лунного  света  косо  лег
поперек спальни.  Обрадованные  темнотой,  призраки  выплыли  из  углов  и
заскользили к маршалу. Их белые лица выглядели обычными  человеческими,  и
это было еще страшнее, чем если бы они были синие и клыкастые.  Молодые  и
старые, мужчины и женщины, в форме и в штатском, в мундирах с  оборванными
погонами, в чем взяли, почти старики  и  почти  девочки,  расстрелянные  в
подвалах, приколотые штыками на этапах, забитые насмерть,  изнасилованные,
свалившиеся под тяжестью неуложенной в насыпь шпалы, они бесшумно  смыкали
полукруг, скользя к Морлокову, закостеневшему от страха в своем ненадежном
убежище.
   Он схватил бутылку, жадно  глотнул,  обливая  вышитую  эмблемой  МУУ  -
волчьим солнышком - ночную рубашку, и швырнул бутылку в них, ненавистных.
   Бутылка вылетела в окно и глухо рассыпалась далеко внизу.
   Призраки молча надвигались.
   И тогда Морлоков закричал тихо,  тоненько,  жалобно,  забился,  нащупал
особую кнопку и бешено давил ее так, словно и она была врагом.
   Налилась ослепительным  светом  огромная  люстра.  В  кабинет  вбежали,
толкаясь, бросились к нему. Ощущая комариные укусы игл, Морлоков  блаженно
обвис в цепких, ко всему  привычных  руках.  Теплота  разлилась  по  телу,
вытесняя затопившую череп пульсирующую боль. Урча, он грыз таблетки  и  не
чувствовал их горечи. Медленно отпускало. Наконец он, жестами отослав всех
прочь, велел погасить свет. Стало темно, врачи ушли. Прислушиваясь к себе,
он долго лежал навзничь на ковре, не отрывая от него  затылка,  размеренно
покачивал головой. Мир снова стал спокойным, и он  встал,  накинул  халат,
нырнул в потайную дверцу. Долго пробирался по узким ходам, построенным  по
приказу давно истлевших императоров изобретательным Солари, мимо застывших
охранников, мимо истлевших ковров в нишах, где когда-то любили друг  друга
пылко и незамысловато - в соответствии с духом времени.
   Дверца открылась. Морлоков почти бегом пересек комнату и упал на колени
перед огромной кроватью с балдахином.
   - Это ты? - хриплым  со  сна  голосом  пробормотала  Наташа.  -  Опять?
Задушат они тебя когда-нибудь...
   - Страшно. - Морлоков сел рядом с ней, прижал  к  груди  ее  голову.  -
Душат, давят, подкрадываются... За что? Я ведь не садист, не палач, у меня
идея, слышишь, Наташка? - Наташа слышала это в сотый раз и потому молчала.
- Натали, милая, это же так просто - все должны быть как все...  Идеальное
государство - это механизм, как когда-то  у  ацтеков,  исполнительность  и
четкость, больше ничего не  нужно,  поэтому  жизненно  необходимо  убирать
всех, кто способен внести  в  механизм  ноту  разлада,  и  не  важно,  как
называется эта нота - инициативность,  сомнение,  популярность  в  народе,
свободомыслие, способность критически рассуждать, талант,  гениальность  и
так далее... Я рыдал, когда повесили того бородатого, он был великий поэт,
но он был и нота разлада...  А  другой  был  великий  ученый,  но  он  был
диссонанс... Ну почему они не хотят  меня  понять  и  обзывают  палачом  и
дураком? Глупые обвинения, какие у меня выдвигают, - это  исключительно  в
целях стратегии. Глупость загадочна, порой сбивает  с  толку  самых  умных
людей, с идиотскими обвинениями прямо-таки невозможно спорить и  обсуждать
их, дикая  несуразность  в  паре  с  беспардонной  ложью  -  это  упряжка,
способная обогнать все прочие и умчать  на  край  света...  Только  бы  не
расшибло, только бы, только...
   - Бедный, - сказала сонная и теплая Наташа, старательно  моргая,  чтобы
не заснуть.
   - Без страха нет и не может быть механизма -  это  отлично  понимали  и
Иван Грозный, и Петр Первый. Петр  Третий  был  преисполнен  самых  благих
намерений,  уничтожил  тайную  полицию,  вводил  вольности,  свободу  всем
религиям, но вводил все это не кнутом и не плахой, вот его  и  скинули,  а
вдобавок ославили недоумком... Драть нужно было и топора не  бояться...  И
Павел - тот здорово понимал насчет механизмов, но мало  рубил  голов,  вот
ему апоплексию и оформили. Победителю прощают все... И всех.
   Он  заплакал,  обнял  Наташу  и  жадно  стал  целовать,  словно   хотел
растворить себя в ней, уйти, исчезнуть, не быть, растаять.
   Наташа знала  его  насквозь,  тем  не  менее  по  неисповедимо-дурацким
законам женской логики, ничего не имеющей общего с подлинной логикой,  она
его любила. Может быть, даже  хотела  от  него  ребенка  -  кто  их,  дур,
разберет?



        9

                                               Я трудиться не сумел,
                                               грабить не посмел.
                                               Я всю жизнь свою с трибуны
                                               лгал доверчивым и юным,
                                               лгал - птенцам.
                                               Встретив всех, кого убил,
                                               Всех, кто мной обманут был,
                                               я спрошу у них, у мертвых -
                                               бьют ли на том свете морду
                                               нам, лжецам?
                                                                 Р.Киплинг

   Вторую пятницу каждого месяца  Вукол  Морлоков  принимал  челобитчиков.
Обставлялось  это  крайне   торжественно,   непременно   в   духе   старых
патриархальных традиций.
   На площади перед МУУ стояло высокое кресло с резной спинкой.  В  кресле
восседал Морлоков в парчовом кафтане с маршальскими погонами и в бобрячьей
знатной  шапке,  украшенной  волчьим  солнышком.  Одесную   стоял   Первый
Заместитель  в  соответствующем  охабне  и  торжественно  держал  лагун  с
медовухой. Ошую помещался  Второй  Заместитель  с  грудой  челобитных.  За
креслом толпились согнанные  для  почета  заместители  заместителей.  Цепь
сине-малиновых  сержантов  с  карабинами  наперевес  опоясывала   площадь.
Поодаль нацелились камерами операторы телевидения.
   Взревели трубы. Опасливо приблизились  и  бухнулись  в  ноги  несколько
мужичков.
   - Ну, мирянушки, чего молите-просите? - спросил  Морлоков  на  народном
языке. - Али нуждишка какая свербит?
   Мужички мялись, подталкивая  друг  друга  локтями.  Первый  Заместитель
делал им страшные глаза, и наконец самый смелый решился:
   - У нас, это, значит, как бы того... Воеводу задавили.
   - Кто посмел? Как посмели? - взревел Морлоков.
   - Не злоумыслом, милостивец, - зачастил мужичок.  -  Не  зловредно,  не
думай. От усердия от одного от нашего от темного... Он, сердешный,  бывало
взлезет куда повыше и все призывает: сплотитесь, значит,  вокруг  меня  да
сплотитесь, и непременно чтоб все, чтоб теснее, в ответ на решения,  стало
быть. Потому как момент, противостояние проискам и директива. Нам что?  Мы
народ послушный. Сплотимся, и снова сплотимся, и опять, согласно  моменту.
Нешто не станешь, когда момент? Плотились этак, плотились все теснее,  да,
видать, плотиться-то больше некуда стало, эдак тесно, значит,  сгрудились,
ну,  воевода  и  это...  Богу  душу,  потому  как  нехватка  кислорода   и
пространства... Мы что - директива была, чтоб, значит, вокруг и  теснее  в
ответ на происки и решения насчет дроздов...  Ежели  решено,  мы  завсегда
исполнительные...
   Морлоков хлебнул браги, подумал и сказал:
   - Ладно, получите по пяти кнутов - за волюнтаризм. Нельзя же уж так все
понимать в буквальном смысле, что вы, как маленькие? Воеводу  дам  нового.
Но смотрите вы у меня - не шибко-то, с умом сплачивайтесь,  место  воеводе
для дыхания оставляйте. Их, воевод, на вас не напасешься, если ради отпора
проискам каждый раз душить - получится накладно. Изыдите.
   Мужички изышли, ни живы ни мертвы. На смену им набежала  кучка  гладких
бабенок. Эти были посмелее и сразу затараторили хором:
   - Ой, батюшка, не выдай, заступничек!
   - Цыц! - сказал Морлоков, не без приятности оглядев их. -  По  порядку,
бабоньки.
   - А дела такие, - выскочила кареглазая молодайка, слепленная словно  бы
по особому заказу взыскательного эротомана. - С мужнишками нашими беда. На
государственной службе  обрели  бестелесность  и  полное  неизвестно  куда
исчезновение.
   - Это как?
   - А ударные темпы гнали, как все гонят, - будущий сентябрь исполнить  к
нынешней субботе, а тот год, что отсюда не видать, - выдать к  завтрашнему
утру. Ну, по первости ничего такого, вкладывали мужики ударно, а там стали
мы достерегать неладное -  мужнишки-то  все  прозрачнее  делаются,  кабыть
истаивают, мебеля сквозь них видать и разный прочий домашний  обиход...  И
по мужской части нет той рьяности, и вообще... А там они и совсем пропали.
Ходили мы поросенком поклониться ученому человеку, прозывается  неприлично
-  футуролог.  Ученый  человек  поросенка  принял,  под  блузки   полазил,
успокоился и враз  об®яснил:  ваши  мужики,  гутарит,  как  раз  сейчас  и
вкалывают аккурат в том году, который отсюда не видать. Слились с  потоком
времени,  гутарит,  и  энтот  поток  обогнали  благодаря   патриотическому
ударному труду... Это как же так: мы тут, а наши храпоидолы - там?!  Ежели
он там себе присуху заведет - и глаза ей не выцарапать! И денег  домой  не
несут, и  по  мужской  части  неохват,  и  дети  безотцовщинами  шлындают.
Возверни их, батюшка маршал!
   Морлоков хлебнул браги, подумал и сказал:
   - Вот что. Возвращать  ваших  мужиков  негоже  -  государственное  дело
сполняют, это понимать надо. Да и понятия я не имею, как  их  из  будущего
выдернуть... Назначу я вам, пожалуй, пенсион. А что до прочего -  ступайте
вон в караулку, скажите, я прислал, там разберут, что к чему, как и  куда.
А ты, кареглазая,  подзадержись,  я  освобожусь,  сам  тебе  подробно  про
текущий момент растолкую...
   - Да мне бы, батюшка, не текущий,  а  стоячий,  -  поклонилась  в  пояс
молодайка.
   Обрадованные  бабы  рысью  понеслись  к  караулке,  только   кареглазая
осталась, стояла и зыркала на Морлокова шалыми глазами.
   В налаженном механизме вдруг произошел сбой.
   Первый Заместитель отчаянно замахал руками, и телевизионщиков поперли в
шею.
   Взвод охранников,  ощетинясь  карабинами,  проконвоировал  к  Морлокову
снежного человека Филимона,  здоровенного  и  сплошь  мохнатого.  Филимона
изловили в дебрях. Ел он только сырое мясо, но не отказывался и от  водки,
по-человечески не говорил, бил вшей, спал на полу, политическую литературу
жевал и драл в клочки, а на женщин реагировал насквозь утилитарно.
   - Эт-то кто такое? - в полной растерянности осведомился Морлоков.
   Филимон почесал под мышками,  громко  сделал  амбре,  потом  оторвал  у
зазевавшегося охранника петлицу и сожрал ее дочиста, вместе с пуговицей.
   -  С-снежный  человек,  -  паскудно  лязгая  зубами,   доложил   Первый
Заместитель, от страха капая на Морлокова брагой. - Проверен,  как  только
мыслимо. Н-натуральный, в-ваше превосходи...
   Морлоков отобрал у него лагун и нервно осушил до дна.
   Ситуация создалась щекотливейшая.
   Официально было раз®яснено,  что  никакого  снежного  человека  нет,  а
верящие в него подлежат  урегулированию.  Но  сам  Филимон  как  об®ект  и
материальное тело ничему такому не подлежал - именно потому,  что  не  был
об®ектом и материальным телом, поскольку не  существовал...  Урегулировать
Филимона было возможно, ибо сей шаг означал бы признание его  материальным
об®ектом... Н-да.
   - Так кто это, ты говоришь? - ласково спросил Морлоков.
   Заместители и прочая челядь нестройно постукивала зубами.
   Караульные  овчарки  упрятали  хвосты  куда   следует,   одна   позорно
описалась. Над площадью повисла густая нехорошая тишина.
   - Так кто это?
   - С-снежный человек, - еле выговорил Первый Заместитель.
   - Как по-твоему, голубчик, существуют  снежные  человеки?  -  обернулся
Морлоков ко Второму Заместителю.
   - Псевдонаучная псевдотеория, продажная  девка  империализма!  -  браво
отчеканил тот.
   - Вот именно, - сказал Морлоков. - Ты что же это, Первый, разводишь  за
моей спиной? Что проповедуешь? Измена в рядах?
   Первого Заместителя сержанты сграбастали  даже  прежде,  чем  он  успел
пасть на колени. Буквально через пять минут он хрипел  и  сучил  ногами  в
петле на ветке ближайшего дуба.
   - Займешь его место, - сказал Морлоков  Второму  Заместителю.  -  Итак,
поскольку снежных человеков не существует - перед нами самозванец и агент.
Посадить в одиночку. Кормить. Выдать  карандаш  и  бумагу  и  ждать,  пока
признается,  на  кого  работает.  Ждать,  пока  сам  признается!  Никакого
активного следствия!
   Филимон почесал пониже спины и сделал  амбре  еще  громче.  Его  увели,
где-то даже ласково попихивая прикладами. Челобитчиков  оставалось  еще  с
полсотни.
   - Ты  уж  сам  разберись,  -  сказал  Морлоков  Заместителю,  подхватил
кареглазую и исчез в парадном под®езде МУУ.
   - Вот парадный под®езд. По торжественным дням... -  пробормотал  Первый
Заместитель, приосанился, оглядел обступивших его просителей и рявкнул:  -
Брысь отсюда, мать вашу!
   Челобитчики, сбивая друг  друга  с  ног,  порскнули  кто  куда.  Первый
Заместитель потянулся, подозвал сержанта и шепнул:
   - Ступай-ка ты, братец, к студенточкам да  привези  неопробованную.  Да
сам не вздумай проверять, знаю я вас...



        10

                                                       У царя был кол.
                                                       На колу не мочало -
                                                       человека мотало...
                                                            А.Вознесенский

   Несмотря на возраст (а может быть,  именно  из-за  возраста),  Резидент
обожал яркие спортивные машины. На этот раз он поджидал Даниила в пестрой,
как  тропическая  бабочка,  красивой,   как   предвыборные   обещания,   и
элегантной,  как  дорогая  шлюха,  "Русалке".  Даниил   научился   неплохо
угадывать его настроение и сразу понял,  что  дела  не  блещут.  Осторожно
спросил:
   - Опять что-нибудь?
   -  Вчера  застрелился  Радомиров,  -  сказал  Резидент.  -  Тот  самый,
восходящая звезда дипломатии. Уехал на дачу, и там...  А  я  его  как  раз
собрался вербовать...
   - "Спектакль"?
   - Не похоже. Один любопытный  аспект  -  в  доведении  до  самоубийства
негласно обвиняют МУУ, и МУУ этим необычайно раздражено, хотя до  сих  пор
их не трогали никакие негласные обвинения. В общем, как  мне  донесли,  ты
поедешь к вдове вместе с их следователем.  Морлоков  звонил  Хрусталеву  и
прямо-таки требовал, чтобы тот послал и своего представителя тоже. У  меня
создалось впечатление, что маршалу  нужно  из  кожи  вон  вывернуться,  но
доказать свою непричастность.
   - Кому доказать? Чье мнение может волновать Морлокова?
   - Если бы я знал, мой мальчик... - вздохнул Резидент.
   Через час Даниил под®езжал к  громадному  серому  зданию  МУУ.  Получив
плату, таксист погнал прочь так, словно за ним гнались черти всего мира.
   Зеленые железные ворота открылись с тихим шипением,  возник  сержант  в
синем. Второй сержант проводил внутрь. Он шел сзади, грозно сопел в  спину
и сухо ронял:
   - Направо. Налево. По сторонам не смотреть...
   Они минут пять кружили по коридорам  самого  обыкновенного  конторского
вида. Изредка навстречу попадались офицеры в синем, с  пухлыми  палками  в
руках, и не слышно было из-за дверей воплей и стонов, и никого не  волокли
за ноги, а стены были выкрашены скучной  бордовой  краской.  Из  огромного
вольера на внутреннем  дворике  в  сторону  Даниила  загавкали  здоровущие
овчарки. Здесь же весело булькал частоколом распушенных  на  концах  струй
солидный фонтан, украшенный голой мраморной девкой.
   Сержант довел его до белой двери и, не прощаясь,  ничего  не  об®ясняя,
ушел восвояси. Даниил нерешительно толкнул дверь и вошел.
   За дверью оказался просторный светлый холл. В одном углу -  полукруглая
стойка бара, в другом - автоматы с сигаретами и жвачкой. У  стойки