у круглое зеркало, и на Алмаза глянуло  молодое
лицо, чем-то знакомое, чем-то чужое, и  подумал  сначала  Алмаз,  что  это
портрет, писаный лик, но человек все смеялся и велел в зеркало смотреть.
     И тогда Алмаз понял, что стал молодым...
     - ...Ну вот и все, - сказал старик  и  снова  потянулся  к  пачке  за
папиросой. - Он улетел к своим. Я тогда понятия не имел, кто он такой, что
такое, откуда. Об®яснение воспринял для себя самое простое -  дух,  вернее
всего,  божий  посланник.  Оставил  он  мне  все  снадобья,  которыми  мне
молодость вернул, взял с меня клятву, что  тайну  сохраню,  ибо  рано  еще
людям о таком знать. И улетел. Еще велел пользоваться зельем,  ждать  его,
обещал через сто лет вернуться и меня обязательно найти. Я больше ста  лет
ждал. Не вернулся он. Может, что случилось. Может, прилетит еще. Один  раз
я нарушил его завет. Был в  Симбирске,  разыскал  подругу  свою  Милицу  и
вернул ей молодость. А с тех пор как себя молодил, так и к  ней  приезжал,
где бы она ни была. И все. Хотите - казните меня за скрытность,  хотите  -
хвалите. Но скоро триста лет будет, а ведь даже  Милица  по  сей  день  не
знала, почему с ней волшебство происходит. Думала, моя заслуга. А уж какая
там...
     Старик замолчал.  Устал.  Возвращались  в  двадцатый  век  слушатели,
переглядывались, качали головами, и не было недоверия. Уж  очень  странная
история. Да и зачем старику ночью рассказывать  сказки  людям,  которые  в
сказки давно не верят.
     Милица все дремала на кресле, кошка - на коленях. Голова склонилась к
морщинистым рукам.
     - Если так, то пришельцы - не миф, - сказал Стендаль.
     Он первый нарушил тишину,  что  наступает  после  окончания  длинного
доклада, прежде чем слушатели соберутся  с  мыслями,  начнут  посылать  на
трибуну записки с вопросами.
     - Ну что же теперь? Дадите мне выпить мою долю? - спросил старик. - Я
все как на духу рассказал. Мне молодость не для шуток, для дела  нужна.  И
за Милицу прошу. Она мне верит.
     - Я и не спала, - сказала  вдруг  Милица  Федоровна.  -  И  все,  что
Любезный друг здесь говорил, могу клятвенно  подтвердить.  Мы  с  Любезным
другом монополию на напиток не желаем. Правда?
     Старик кивнул головой.
     - Может, кто-нибудь из присутствующих здесь дам и  кавалеров  захочет
присоединиться к нам?



        12

     Человеку свойственно совершать ошибки.
     И раскаиваться в них.
     И чем дольше он живет, тем больше накапливается  этих  ошибок  и  тем
горше сознание того, что далеко не все из них можно исправить.
     Как  только  человек  осознает,  что  есть  связь  между  причиной  и
следствием, он догадывается, что  не  надо  было  пожирать  разом  коробку
шоколадных конфет, растянул бы удовольствие на  два  дня  и  живот  бы  не
болел.  Это  ошибка  еще  дошкольная.  А  помните,  как  вы  засиделись  у
телевизора, глядя  уже  известный  мультфильм,  не  выучили  стихотворение
Некрасова, получили двойку и  лишились  похода  в  зоопарк.  Казалось  бы,
пустяк, а помнишь об этом всю жизнь.
     Дальше   -   хуже.   Накапливается   неисправимость   глупых    слов,
легкомысленных  поступков,   упущенных   возможностей   и   несостоявшихся
свиданий. И в какой-то момент все эти ошибки складываются в жизнь, которая
пошла по неверному пути.
     А где тот перекресток, где тот поворот  на  жизненной  дороге,  после
которого неправильное течение жизни стало необратимым? Где  тот  проклятый
момент, после которого уже ничего нельзя исправить?
     Некоторые даже и  не  догадываются,  что  совершили  роковую  ошибку,
другие - догадываются, но смиряются и стараются отыскать утешение  в  том,
что еще осталось. Но есть люди, которые всю жизнь маются,  вновь  и  вновь
возвращаясь к роковому моменту и  втуне  изыскивая  возможность  исправить
неисправимое. Нелюбимая жена уже родила тебе троих сорванцов,  а  любимая,
но покинутая Таня живет с ненавистным ей Васей, и вы лишь  раскланиваетесь
на улице, так и не простив друг друга. Друг Иванов, решившийся плюнуть  на
теплое и спокойное место и шагнувший в новое, ненадежное  дело,  уже  стал
министром или академиком, а ты так и сидишь на этом теплом месте. По радио
рассказывают о боксере Н., который  только  что  с  триумфом  вернулся  из
дальней зарубежной поездки, ввергнув там в нокаут  известного  всем  Билли
Джонса, а ты вспоминаешь, как бросил боксерскую секцию, где  подавал  куда
больше надежд, чем Н., потому что поленился ездить  через  весь  город  на
двух трамваях.
     И вот из всех жизненных разочарований и ошибок  вырастает  великое  и
пустое слово: "Если бы".
     Вот если бы я женился на любимой, но не имевшей жилплощади Тане!
     Вот если бы я  вместе  с  другом  Ивановым  пожертвовал  зарплатой  и
премиальными ради интересной работы!
     Вот если бы я не бросил секцию бокса!
     Вот если бы...
     Миллион лет назад первый питекантроп превратился в  человека.  Прожил
свою относительно короткую жизнь и перед смертью сказал:
     - Вот если бы начать жизнь сначала...
     С этого и пошло.
     Короли и рыцари,  епископы  и  землепашцы,  писатели  и  художники  -
неустанно и безрезультатно твердили волшебные слова: "Если бы..."
     По мере роста культурного уровня человечества оно  изобрело  буквы  и
начало писать книги. И если приглядеться  к  истории  мировой  литературы,
окажется, что значительная ее часть посвящена той же  проклятой  проблеме:
"Если бы..."
     Некий доктор Фауст даже продал свою бессмертную душу ради  молодости.
А Дориан Грей возложил старение на  собственный  портрет.  Если  заглянуть
поглубже, то окажется, что даже древний мифологический персонаж  Гильгамеш
занимался поисками эликсира молодости. И лишь чешский писатель  Чапек  эту
проблему разрешил положительно, описав биографию дамы, которая,  пользуясь
средством Макрополуса, прожила не старея лет шестьсот.  Но  ведь  это  все
художественная  литература,  фантастика,  вымысел.  А  вот  если  бы...  И
представьте себе ситуацию. В небольшом городке, поздним вечером нескольким
самым  обыкновенным  людям,   прожившим   большую   часть   жизни   и   не
удовлетворенным  тем,  как  они  ее  прожили,  предлагают  воспользоваться
случаем и начать все сначала.
     Разумеется, никто, кроме наивного Грубина, всерьез слова  старика  не
принял. Не было в этом никаких оснований. И отвергнув нелепую возможность,
улыбнувшись и глубоко вздохнув, наши герои готовы были  уже  разойтись  по
домам. Но никто не разошелся.
     Это чепуха, подумал каждый. Это совершенно невероятная чепуха.
     И именно крайняя нелепость чепухи сводила с ума.
     Если бы старик предложил, допустим, разгладить морщины  на  челе  или
излечить от гастрита, все бы поняли - простой  знахарь,  мошенник.  Но  ни
один знахарь не посмеет предложить молодость. Даром. За  компанию  с  ним.
Никакого псевдонаучного об®яснения,  кроме  дикой  истории  о  космическом
пришельце и царе Алексее Михайловиче, старик не предложил. И ни на чем  не
настаивал. Сам спешил принять.
     И пока тикали минуты, пока люди старались переварить и как-то увязать
со своим жизненным опытом происходящие  события,  в  каждом  просыпался  и
начинал стучаться, просясь на волю, проклятый вопрос: "А что если бы..."
     И была долгая пауза.
     Ее прервал старик Алмаз. Неожиданно и даже громко он сказал:
     - Итак, средство состоит из трех частей. Порошок у  меня  в  кармане.
Растворитель в бутылках, что я  взял  в  музее.  Добавки  составляются  из
разных снадобий, и рецепт на это заключен в тетради.
     Старик  Алмаз  взял  тетрадь  со  стола  и  помахал  ею  как  веером:
становилось душно от многолюдного взволнованного дыхания.
     Елена Сергеевна постукивала по  столу  ногтями,  старалась  разогнать
внутреннее смятение, звон в ушах. Сквозь тугой, вязкий воздух  пробился  к
ней внимательный взгляд. Подняла голову, встретилась глазами с  Савичем  и
поняла, что он ее не видит, а видит сейчас  Леночку  Кастельскую,  которую
любил так неудачно. И Елена Сергеевна поняла, что Савич скажет "да". В нем
это "если бы" ворошилось долгие годы, спать не давало.
     Елена  Сергеевна  чуть   перевела   взгляд,   посмотрела   на   Ванду
Казимировну. Но странно, та смотрела не  на  мужа,  а  в  синь  за  окном.
Улыбалась своим потаенным  мыслям.  И  Елена  Сергеевна  вспомнила,  какой
яркой, крепкой была Ванда, пока не расползлась от  малоподвижной  жизни  и
обильной пищи.
     - Формально вы  не  имеете  права  на  пользование  находкой.  Она  -
собственность музея, - сказал Миша Стендаль. - Тем более, что вы совершили
кражу. У государства.
     - И это карается, - вмешался Удалов.
     - Уже говорили, - сказала  старуха  Бакшт.  -  Не  ведите  себя,  как
российские либералы. Они всегда много говорили в земстве  и  в  дворянском
собрании. Ничего из этого не получилось.
     Елена  Сергеевна  пыталась  угадать  в   старухе   черты   прекрасной
персиянки, но, конечно, не угадала - старческая маска была надежна, крепка
и непрозрачна.
     - Нет, так не пойдет, -  сказал  Стендаль.  -  Необходимо  подключить
власти и общественные организации.
     - Правильно, - согласился Удалов, недовольный тем, что его сравнили с
царским либералом. - Что скажут в райкоме? В Академии  наук?  Потом  уж  в
централизованном порядке будет распределение...
     - Сколько времени это займет? - невежливо перебил его старик.
     - Сколько надо.
     - Год?
     - Может, и год. Может, и два.
     - Нельзя. У меня дела. Милице тоже ждать негоже. Помрет.
     Милица прискорбно склонила голову, кивнула согласно.
     -  Чепуху  говорите,  товарищ  Удалов,  -  вмешался  Савич,  которому
хотелось верить в эликсир. - Вы что думаете, придете в райком или  даже  в
Академию наук и скажете: в этой банке лежит эликсир молодости,  полученный
одним вашим знакомым в семнадцатом веке от марсианского путешественника. А
знаете, что вам скажут?
     - Температуру,  скажут,  измерить!  -  хихикнула  Шурочка  Родионова.
Вообще-то  она  молчала,  робела,  но  тут  представила  себе  Удалова   с
градусником и осмелилась.
     - Если бы ко мне пришел такой человек, - сказал Савич,  -  я  бы  его
постарался немедленно изолировать.
     Удалов услышал слово "изолировать" и замолчал.  Лучше  промолчать.  В
любом случае он свое возражение высказал. Надо будет - вспомнят.
     Грубин не удержался, вскочил, принялся шагать по комнате, перешагивая
через ноги и стулья.
     - Русские врачи, - сказал он,  -  прививали  себе  чуму.  Умирали.  В
плохих условиях. Нам же никто умирать не предлагает. Зато перед  наукой  и
человечеством можем оказаться героями.
     Голос Грубина возвысился и оборвался. Он пальцами, рыжими от  частого
курения, старался застегнуть  верхнюю  пуговицу  пиджака,  скрыть  голубую
майку - ощущал разнобой между высокими словами и своим обликом.
     - Это не смешно, - сказал Савич хмыкнувшему Удалову.
     - К  научным  организациям  мы  обратиться  не  можем,  -  продолжал,
собравшись с духом, Грубин. - Над нами  начнут  смеяться,  если  не  хуже.
Отказаться от опыта мы не имеем права. По крайней мере, я не  имею  права.
Откажемся - бутылки либо затеряются в  музее,  либо  товарищ  Алмаз  Битый
поставит опыт сам по себе, и мы ничего не узнаем.
     - Если получится, - сказал Савич, которому хотелось верить, -  то  мы
придем к ученым не с пустыми руками.
     - С метриками и паспортами, - сказал Грубин, - в которых наш  возраст
не соответствует действительному.
     - Кошмар какой-то! - сказала Ванда Казимировна. - А если это яд?
     - Первым буду я, - ответил старик Алмаз.
     - И я, - сказала Милица Федоровна. - Для меня это не первый раз.
     - Мы никого не  заставляем,  -  сказал  Грубин.  -  Только  желающие.
Остальные будут контрольными.
     - Разрешите мне, - поднял руку Миша Стендаль. - А что будет,  если  я
буду участвовать?
     - Младенцем станешь, - сказала Шурочка Родионова. - И я тоже.  Увезут
нас в колясках.
     - А действует сразу? - спросил Удалов. Он  не  хотел  выделяться,  но
думал о возвращении домой, к супруге.
     - Нет, действует не сразу, - сказал Алмаз. - Действует по-разному, но
пока организмом не впитается, несколько часов пройдет. К утру ясно станет.
Каждый вернется к расцвету физической сущности. Потому молодым пользы нет.
Только добро переводить.
     Алмаз  почувствовал,  что  общее  мнение  склоняется  в  его  пользу.
Человеческое любопытство, страсть к новому, проклятое "если бы", нежелание
оказаться трусливее других - все эти причины  способствовали  стариковским
идеям. И он поспешил поставить на середину  стола  бутыль  и  велел  Елене
принести стаканы, другую посуду и  ложку  столовую  и  еще  спросил  соли,
обычной, мелкого помола,  и  мелу  или  извести,  а  сам  листал  тетрадь,
вспоминал - спешил, пока кто-нибудь из людей не спохватился,  не  высказал
насмешки, так как насмешка в таких случаях страшнее хулы и сомнения. Стоит
кому-то решить, что сказочность затеи никак не вяжется с тихой комнатой  и
временем, в котором живут эти люди, и тогда отберут бутыли, отнесут  их  в
музей, положат в сейф. А если так, погибнет дело, ради  которого  проделал
Любезный друг столь долгий путь, да и жизнь его, от которой мало осталось,
вскоре завершится. Этого допускать было нельзя, потому что старик, проживя
на свете свои первые триста  лет,  только-только  начал  входить  во  вкус
человеческого существования.
     Пока шли приготовления, и были они обыденны, как приготовления к чаю,
начались тихие разговоры - по двое, по трое.
     Иногда  раздавался  смешок,  но  он   был   без   издевки,   нервный,
подавленный.
     Алмаз Федотович отсыпал в миску весь порошок - чтобы на всех хватило.
Потом  откупорил  бутылки  с  растворителем,  слил  содержимое   в   одну,
примерился и плеснул  в  миску  темной  жидкости.  Начал  столовой  ложкой
размешивать порошок,  тщательно,  деловито  и  умело,  доставая  рукой  из
кармана штанов пакетики и свертки.
     - Это все добавки, - пояснил он, - купил в аптеке.  Ничего  сложного,
даже аспирин есть - для усиления эффекта.
     - Потом надо будет все зафиксировать для передачи  ученым,  -  сказал
Грубин.
     - Не забудем, - согласился старик, для  которого  общение  с  учеными
оставалось далеким и не очень реальным. Одна мысль занимала его  -  только
бы успеть приготовить все, выпить, а дальше как судьбе угодно.
     - Лист бумаги попрошу, - сказал  Грубин  Елене  Сергеевне.  -  Начнем
запись опыта. Никто не возражает?
     - Зачем это? - спросил Удалов.
     - Передадим в компетентные органы.
     - А если кто не желает? - спросил Удалов.
     - Тогда оставайтесь как есть. Нам наблюдатели тоже нужны.
     Удалов хотел еще что-то  сказать,  но  Грубин  не  дал  ему  слова  -
остановил поднятой ладонью, взял лист, шариковую ручку и написал  крупными
буквами:

     12 июля 1969 года, г.Великий Гусляр, Вологодской области.
     Участники эксперимента по омоложению организма.

     Написал себя первым:

     1) Грубин Александр Евдокимович, 1925 года рождения.

     Затем следовал старик Алмаз:

     2) Битый Алмаз Федотович, 1603 года рождения.
     З) Бакшт Милица Федоровна.

     - Вы когда родились?
     - Пишите приблизительно, - сказала Милица  Федоровна.  -  В  паспорте
написан 1872 год, но это неправда. Пишите - середина XVII века.
     Грубин написал: "Середина XVII в."
     В действиях Грубина была уверенность, деловитость, и потому  все  без
шуток, а как положено, ответили на вопросы. И таблица выглядела так:

     4) Кастельская Елена Сергеевна, 1908 г. рожд.,
     5) Удалов Корнелий Иванович, 1923,
     6) Савич Никита Николаевич, 1909,
     7) Савич Ванда Казимировна, 1913,
     8) Родионова Александра Николаевна, 1950,
     9) Стендаль Михаил Артурович, 1946.

     - Итого девять человек, -  сказал  Грубин.  -  Делю  условно  на  две
группы. Первая - те, кто участвует в эксперименте.  Номера  с  первого  по
седьмой. Вторая - контрольная. Для сравнения.
     - Простите, - сказал Миша. - Я тоже хочу попробовать.
     - Количество эликсира ограничено, - отрезал Грубин. - Я категорически
возражаю.
     В глазах Грубина зажегся священный огонь подвижника, свет  Галилея  и
Бруно. Он руководил экспериментом, и Удалову очень  хотелось  оказаться  в
контрольной группе. Изменения в старом друге были непонятны и пугали.
     - Вы готовы? - спросил Грубина Алмаз, поворачиваясь к нему всем телом
и взмахивая листком как знаменем.  -  Можно  разливать?  -  Старик  сильно
притомился от волнения и физических напряжений. Его заметно шатало.
     - Помочь? - спросила Елена Сергеевна и, не дожидаясь ответа,  разлила
жидкость из миски по  стаканам  и  чашкам.  Девять  сосудов  стояли  тесно
посреди стола, и кто-то должен был первым протянуть руку.
     Старик   размашисто   перекрестился,   что   противоречило   научному
эксперименту, но возражений не вызвало, провел рукой над скоплением  чашек
и выбрал себе голубую с золотым ободком.
     - Ну, - сказал он, внимательно оглядев остальных, - с богом.
     Зажмурился, вылил содержимое чашки в себя, и кадык от глотков заходил
под дряблой кожей, а жидкость булькала. Потом  поставил  пустую  чашку  на
стол, перевел дух, сказал хрипло:
     - Хорошее зелье. Елена, воды дай - запить.
     И сразу тишина в комнате,  возникшая,  когда  старик  взял  чашку  со
стола, окончилась, все зашевелились и  потянулись  к  столу,  к  стаканам,
будто в них было налито шампанское...



        13

     Первым поднял чашку Грубин. Понюхал, шевельнул ноздрями, покосился на
часы. Старик поднес чашку Милице Федоровне и та, кивнув,  словно  получила
стакан обычной воды, стала пить маленькими осторожными глотками.
     Грубин выпил быстро, почти залпом.
     - Ну и как? - спросил Удалов. Он  держал  чашку  здоровой  рукой,  на
весу.
     - Ничего особенного, - сказал Грубин. Поставил чашку на стол и тут же
стал записывать, повторяя вслух: - Опыт начат в 23 часа 54 минуты. Порядок
приема средства следующий. Номер один - Битый Алмаз,  номер  два  -  Бакшт
Милица, номер три - Грубин  Александр...  -  Он  поднял  голову  и  строго
приказал другу: - Ну!
     Удалов все не решался. Странное видение посетило его.  Ему  казалось,
что он находится на большой площади, края которой теряются в тумане. Перед
ним стоят бесконечным рядом старики и старухи - ветераны  труда  и  войны,
абхазские долгожители, пенсионеры из разных  республик.  И  все  эти  люди
глядят на Удалова с надеждой и настойчивостью. Тут же  и  Грубин,  который
медленно катит громадную бочку, стоящую на тележке.  А  Шурочка  Родионова
держит в руках поднос с небольшими  рюмками.  Серебряным  черпаком  Грубин
разливает из бочки зелье по рюмочкам. Удалов берет  рюмочки  с  подноса  и
медленно шествует вдоль строя стариков. Каждый пенсионер, получив рюмочку,
говорит:
     - Спасибо, товарищ Удалов.
     И выпивает зелье.
     Мгновенная  трансформация  происходит  с   выпившим.   Разглаживаются
морщины,  выпрямляется  стан,  густеют  волосы  и   неистовым   сверканием
наполняются глаза. И вот уже молод пенсионер, и готов  к  новым  трудам  и
подвигам. Но еще много желающих впереди - тысячи и тысячи ждут приближения
Корнелия. Рука немеет от усталости. А надо всех обеспечить зельем,  потому
что все достойны.
     -  Корнелий,  -  донесся  словно  сквозь  туман  голос   Грубина.   -
Расплескаешь.
     Корнелий  пришел  в  себя.  Рука  с  чашкой  дрогнула  и   рискованно
наклонилась. Удалов смущенно улыбнулся.
     - Я задумался, - сказал он.
     - О чем? Время идет.
     - Надо Ксении отнести, - сказал Удалов. - А то как же получится  -  я
молодой, а она в годах останется?
     - Разберемся, - ответил Грубин. - Я тебя уже отметил. Как принявшего.
     - Закусить бы, - попытался оттянуть пугающий момент Удалов, но  понял
- невозможно. И быстро выпил то, что было в чашке. Зелье было