ерст на лошади.
   Ночую  с  Винокуровым.  Его  отношения  к  Иванову.  Что   такое   этот
прожорливый и жалкий высокий юноша с мягким голосом, увядшей душой, острым
умом.  Военком  с  ним  невыносимо  груб,  беспрерывно  матом,  ко   всему
придирается, что же ты, и мат, не  знаешь,  не  сделал,  собирай  монатки,
выгоню я тебя.
   Надо проникнуть в душу  бойца,  проникаю,  все  это  ужасно,  зверье  с
принципами.
   За ночь 2-ая бригада ночным налетом взяла Топоров.  Незабываемое  утро.
Мы мчимся на рысях. Страшное, жуткое местечко, евреи у дверей как трупы, я
думаю, что еще с вами будет, черные бороды, согбенные  спины,  разрушенные
дома,  тут  же  [нрзб]  остатки   немецкой   благоустроенности,   какое-то
невыразимое  привычное  и  горячее  еврейское  горе.  Тут  же   монастырь.
Апанасенко сияет.  Проходит  вторая  бригада.  Чубы,  костюмы  из  ковров,
красные  кисеты,  короткие  карабины,  начальники  на   статных   лошадях,
буденновская  бригада.  Смотр,  оркестры,  здравствуйте,  сыны  революции,
Апанасенко сияет.
   Из Топорова - леса, дороги, штаб  у  дороги,  ординарцы,  комбриги,  мы
влетаем на рысях в Буек, в его восточную  половину.  Какое  очаровательное
место (18-го летит аэроплан, сейчас будет бросать бомбы), чистые  еврейки,
сады, полные груш и слив, сияющий  полдень,  занавески,  в  домах  остатки
мещанской, чистой и, может быть, честной простоты, зеркала, мы  у  толстой
галичанки,  вдовы  учителя,  широкие   диваны,   много   слив,   усталость
невыносимая от перенапряжения (снаряд пролетел,  не  разорвался),  не  мог
уснуть, лежал у стены рядом с лошадьми и  вспоминал  пыль  дороги  и  ужас
обозной толкотни, пыль - величественное явление нашей войны.
   Бой в Буске. Он на той стороне моста. Наши раненые. Красота - там горит
местечко. Еду к переправе - острое  ощущение  боя,  надо  пробегать  кусок
дороги, потому что он обстреливает, ночь, пожар сияет,  лошади  стоят  под
хатами,  идет  совещание  с  Буденным,   выходит   Реввоенсовет,   чувство
опасности. Буек в лоб не взяли, прощаемся с толстой галичанкой  и  едем  в
Яблоновку глубокой ночью, кони едва идут, ночуем в дыре, на соломе, начдив
уехал, дальше у меня и военкома нету сил.
   1-ая бригада нашла брод и переправилась через Буг у Поборжаны. Утром  с
Винокуровым на переправу. Вот он, Буг, мелкая речушка, штаб  на  холме,  я
измучен дорогой, меня отправляют обратно в Яблоновку допрашивать  пленных.
Беда. Описать чувство  всадника:  усталость,  конь  не  идет,  ехать  надо
далеко, сил нет, выжженная степь, одиночество, никто  не  поможет,  версты
бесконечно.
   Допрос пленных в Яблоновке. Люди в нижнем белье, есть евреи,  белокурые
полячки, истомленные,  интеллигентный  паренек,  тупая  ненависть  к  ним,
залитое кровью белье раненого, воды не дают, один  толстоморденький  тычет
мне документы. Счастливцы - думаю я - как вы ушли. Они окружают меня,  они
рады звуку моего благожелательного голоса, несчастная пыль, какая  разница
между казаками и ими, жила тонка.
   Из  Яблоновки  еду  обратно  на  тачанке  в  штаб.   Опять   переправа,
бесконечные переправляющиеся обозы  (они  не  ждут  ни  минуты,  вслед  за
наступающими частями)  грузнут  в  реке,  рвутся  постромки,  пыль  душит,
галицийские деревни, мне дают молоко, в одной  деревне  обед,  только  что
оттуда ушли  поляки,  все  спокойно,  деревня  замерла,  зной,  полуденная
тишина, в деревне  никого,  изумительно  то,  что  здесь  такая  ничем  не
возмутимая тишина, свет, покой - как будто фронта и в  100  верстах  нету.
Церкви в деревнях.
   Дальше неприятель. Два голых  зарезанных  поляка  с  маленькими  лицами
порезанными сверкают во ржи на солнце.
   Возвращаемся в Яблоновку, чай у Лепина, грязь, Черкашин унижает  его  и
хочет бросить, если  присмотреться,  лицо  у  Черкашина  страшное,  в  его
прямой, высокой как палка, фигуре угадывается мужик - и пьяница, и вор,  и
хитрец.
   Ленин - грязен, туп, обидчив, непонятен.
   Длинный  нескончаемый  рассказ  красивого   Базкунова,   отец.   Нижний
Новгород,  заведующий  химотделом,  Красная   Армия,   деникинский   плен,
биография русского юноши, отец -  купец,  был  изобретателем,  торговал  с
ресторанами московскими. В течение всего пути толковал с ним. Это мы  едем
на Милатин, по дороге - сливы. В ст. Милатине церковь,  квартира  ксендза,
ксендз в роскошной квартире - это незабываемо -  он  ежеминутно  жмет  мне
руку, отправляется  хоронить  мертвого  поляка,  приседает,  спрашивает  -
хороший ли начальник, лицо типично иезуитское, бритое, серые глаза бегают,
и как это хорошо, плачущая полька, племянница, просящая, чтобы ей  вернули
телку, слезы и кокетливая улыбка, совсем по-польски. Квартиру  не  забыть,
какие-то безделушки, приятная темнота, иезуитская, католическая  культура,
чистые женщины  и  благовоннейший  и  растревоженный  патер,  против  него
монастырь. Мне хочется остаться. Ждем решения - где остаться  -  в  старом
или  новом  Милатине.  Ночь.  Паника.  Какие-то   обозы,   где-то   поляки
прорвались, на дороге столпотворение вавилонское, обозы в три  ряда,  я  в
Милатинской школе, две  красивые  старые  девы,  мне  стало  страшно,  как
напомнили они мне сестер Шапиро из  Николаева,  две  тихие  интеллигентные
галичанки, патриотки, своя культура, спальня,  может  быть  папильотки,  в
этом грохочущем, воюющем Милатине, за стенами обозы, пушки, отцы командиры
рассказывают о подвигах, оранжевая пыль, клубы,  монастырь  ими  заверчен.
Сестры угощают меня папиросами, они вдыхают мои слова о том, что все будет
великолепно - как бальзам, они расцвели, и мы по-интеллигентски заговорили
о культуре.
   Стук в дверь. Комендант зовет. Испуг. Едем в новый Милатин.
   Н.Милатин. С военкомом в  страноприимнице,  какое-то  подворье,  сараи,
ночь, своды, прислужница ксендза, мрачно, грязно, мириады  мух,  усталость
ни с чем не сравнимая, усталость фронта.
   Рассвет, выезжаем, должны прорвать железную дорогу (все это  происходит
17/VIII), железную дорогу Броды - Львов.
   Мой первый бой, видел атаку, собираются у кустов,  к  Апанасенке  ездят
комбриги - осторожный Книга, хитрит, приезжает, забросает  словами,  тычут
пальцами в бугры - по-над лесом, по-над лощиной, открыли неприятеля, полки
несутся  в  атаку,  шашки  на  солнце,  бледные  командиры,  твердые  ноги
Апанасенко, Ура.
   Что было? Поле, пыль, штаб у равнины, неистово  ругающийся  Апанасенко,
комбриг - уничтожить эту сволочь в ... бандяги.
   Настроение перед боем, голод, жара, скачут в атаку, сестры.
   Гремит ура, поляки раздавлены, едем на поле битвы, маленький полячок  с
полированными  ногтями  трет  себе  розовую  голову  с  редкими  волосами,
отвечает уклончиво, виляя, "мекая", ну, да, Шеко воодушевленный и бледный,
отвечай, кто ты - я, мнется - вроде прапорщика, мы  от®езжаем,  его  ведут
дальше, парень с хорошим лицом за его спиной  заряжает,  я  кричу  -  Яков
Васильевич! Он делает вид, что не слышит, едет дальше, выстрел, полячок  в
кальсонах падает на лицо и дергается. Жить противно,  убийцы,  невыносимо,
подлость и преступление.
   Гонят пленных, их раздевают, странная картина - они раздеваются страшно
быстро, мотают головой, все это на солнце, маленькая неловкость, тут же  -
командный состав, неловкость, но пустяки, сквозь пальцы. Не забуду я этого
"вроде" прапорщика, предательски убитого.
   Впереди - вещи ужасные. Мы перешли железную дорогу у Задвурдзе.  Поляки
пробиваются по линии железной дороги к  Львову.  Атака  вечером  у  фермы.
Побоище. Ездим с военкомом по линии, умоляем не рубить пленных, Апанасенко
умывает руки. Шеко обмолвился - рубить, это сыграло  ужасную  роль.  Я  не
смотрел на лица, прикалывали, пристреливали, трупы покрыты телами,  одного
раздевают, другого пристреливают, стоны, крики, хрипы, атаку произвел  наш
эскадрон, Апанасенко в стороне, эскадрон оделся, как следует, у Матусевича
убили лошадь, он со страшным, грязным лицом, бежит, ищет лошадь.  Ад.  Как
мы несем свободу, ужасно. Ищут в ферме, вытаскивают, Апанасенко - не трать
патронов, зарежь. Апанасенко говорит всегда  -  сестру  зарезать,  поляков
зарезать.
   Ночуем  в  Задвурдзе,  плохая  квартира,  я  у  Шеко,   хорошая   пища,
беспрерывные бои, я веду боевой образ жизни, совершенно измучен, мы  стоим
в лесах, кушать целый день нечего, приезжает экипаж Шеко, подвозит,  часто
на наблюдательном пункте, работа батарей, опушки, лощины, пулеметы  косят,
поляки, главным образом, защищаются аэропланами, они становятся  грозными,
описать воздушную атаку, отдаленный и как будто медленный  стук  пулемета,
паника в обозах, нервирует,  беспрерывно  планируют,  скрываемся  от  них.
Новое применение авиации, вспоминаю Мошера, капитан Фонт-Ле-Ро во  Львове,
наши странствия по бригадам, Книга только в обход, Колесников в лоб,  едем
с Шеко в разведку, беспрерывные леса, смертельная  опасность,  на  горках,
перед атакой пули жужжат вокруг, жалкое лицо Сухорукова с саблей,  мотаюсь
за штабом, мы ждем донесений, а они двигаются, делают обходы.
   Бои за  Баршовице.  После  дня  колебаний  к  вечеру  поляки  колоннами
пробиваются к Львову. Апанасенко  увидел  и  сошел  с  ума,  он  трепещет,
бригады  действуют  всем,  хотя  имеют  дело  с  отступающими,  и  бригады
вытягиваются  нескончаемыми  лентами,  в  атаку  бросают   3   кавбригады,
Апанасенко торжествует, хмыкает, пускает  нового  комбрига  3  Литовченко,
взамен раненого Колесникова, видишь, вот они, иди и уничтожь,  они  бегут,
корректирует действия артиллерии,  вмешивается  в  приказания  комбатарей,
лихорадочное ожидание, думали повторить историю под Задвурдзе,  не  вышло.
Болото с одной стороны, губительный огонь с другой.  Движение  на  Остров,
6-ая кавдивизия должна взять Львов с юго-восточной стороны.
   Колоссальные потери в  комсоставе:  ранен  тяжело  Корочаев,  убит  его
помощник - еврей убит, начальник  34-го  полка  ранен,  весь  комиссарский
состав 31-го полка выбыл из строя,  ранены  все  наштабриги,  буденновские
начальники впереди.
   Раненые ползут на тачанках. Так мы берем  Львов,  донесения  командарму
пишутся на траве, бригады скачут, приказы ночью, снова леса, жужжат  пули,
нас сгоняет с места на место артогонь, тоскливая боязнь аэропланов,  спеши
тебя, будет разрыв, во рту  скверное  ощущение  и  бежишь.  Лошадей  нечем
кормить.
   Я понял - что такое лошадь для казака и кавалериста.
   Спешенные всадники на пыльных горячих дорогах, седла в руках, спят  как
убитые на чужих подводах, везде гниют лошади, разговоры только о  лошадях,
обычай мены, азарт, лошади мученики, лошади страдальцы, об них  -  эпопея,
сам проникся этим чувством - каждый переход больно за лошадь.
   Визиты Апанасенко со  свитой  к  Буденному.  Буденный  и  Ворошилов  на
фольварке, сидят у стола. Рапорт Апанасенко, вытянувшись. Неудача  особого
полка - проектировали налет на Львов, вышли,  в  особом  полку  сторожевое
охранение, как всегда, спало, его сняли, поляки подкатили пулемет  на  100
шагов, изловили коней, поранили половину полка.
   Праздник Спаса - 19 августа - в Баршовице, убиваемая,  но  еще  дышащая
деревня, покой, луга, масса гусей (с ними потом  распорядились,  Сидоренко
или Егор рубят шашкой гусей на доске), мы едим вареного гуся, в тот  день,
белые, они украшают деревню, на зеленых (лугах), население праздничное, но
хилое,  призрачное,  едва  вылезшее  из   хижин,   молчаливое,   странное,
изумленное и совсем согнутое.
   В этом празднике есть что-то тихое и придавленное.
   Униатский священник в Баршовице. Разрушенный, испоганенный  сад,  здесь
стоял штаб Буденного и сломанный, сожженный улей, это  ужасный  варварский
обычай - вспоминаю разломанные рамки, тысячи пчел, жужжащих и  бьющихся  у
разрушенного улья, их тревожные рои.
   Священник  об®ясняет  мне  разницу  между  униатством  и  православием.
Шептицкий великий человек, ходит в парусиновой рясе. Толстенький  человек,
черное, пухлое лицо, бритые щеки, блестящие глазки с ячменем.
   Продвижение к Львову. Батареи тянутся все ближе.  Малоудачный  бой  под
Островом,  но  все  же  поляки  уходят.  Сведения  об  обороне  Львова   -
профессора, женщины, подростки. Апанасенко будет их резать - он  ненавидит
интеллигенцию,  это  глубоко,  он  хочет   аристократического   по-своему,
мужицкого, казацкого государства.
   Прошла неделя боев - 21 августа наши части в 4-х верстах у Львова.
   Приказ - всей Конармии перейти в распоряжение запфронта. Нас двигают на
север - к Люблину. Там наступление. Снимают армию, стоящую в  4-х  верстах
от города, которого добивались столько времени. Нас заменит  14-ая  армия.
Что это - безумие или невозможность  взять  город  кавалерией?  45-верстый
переход из Баршовице в Адамы будет мне памятен всю жизнь. Я на своей пегой
лошаденке, Шеко в экипаже, зной и пыль, пыль  из  Апокалипсиса,  удушливые
облака, бесконечные обозы, идут все бригады, облака пыли, от  которых  нет
спасения, страшно задыхаешься, кругом грай, движение, уезжаю с  эскадроном
по  полям,  теряем  Шеко,  начинается  самое  страшное,   езда   на   моем
непоспевающем коньке, бесконечно едем и все рысью, я выматываюсь, эскадрон
хочет обогнать обозы, обгоняем, боюсь отстать, лошадь  идет  как  пух,  по
инерции, идут все бригады, вся артиллерия, оставили для заслона по  одному
полку, которые должны присоединиться к  дивизии  с  наступлением  темноты.
Проезжаем ночью через мертвый, тихий Буек. Что  особенного  в  галицийских
городах? Смешение грязного  и  тяжелого  Востока  (Византии  и  евреев)  с
немецким пивным Западом. От Буска 15 км. Я не выдержу.  Меняюсь  лошадьми.
Оказывается, нет  покрышки  на  седле.  Ехать  мучительно.  Каждый  раз  я
принимаю другую позу. Привал в  Козлове.  Темная  изба,  хлеб  с  молоком.
Какой-то крестьянин, мягкий и приветливый  человек,  был  военнопленным  в
Одессе, я лежу на лавке, заснуть нельзя, на мне  чужой  френч,  лошади  во
тьме, в избе душно, дети на полу. Приехали в Адамы в  4  часа  ночи.  Шеко
спит. Я ставлю где-то лошадь сено есть и ложусь спать.


   21.8.20. Адамы

   Испуганные русины. Солнце. Хорошо. Я болен. Отдых. Днем  все  в  клуне,
сплю, к вечеру лучше, ломит голова, болит. Я У Шеко живу. Холуй наштадива,
Егор. Едим хорошо. Как мы добываем пищу. Воробьев  принял  2-ой  эскадрон.
Солдаты довольны. В  Польше,  куда  мы  идем  -  можно  не  стесняться,  с
галичанами, ни в чем не повинными, надо было осторожнее, отдыхаю, не  сижу
на седле.
   Разговор с комартдивизионом Максимовым, наша армия  идет  зарабатывать,
не революция, а восстание дикой вольницы.
   Это просто средство, которым не брезгует партия.
   Два одессита - Мануйлов  и  Богуславский,  опрвоенком  авиации,  Париж,
Лондон, красивый еврей, болтун, статья в европейском журнале, помнаштадив,
евреи в Конармии, я ввожу их в корень. Одет во френч  -  излишки  одесской
буржуазии, тяжкие  сведения  об  Одессе.  Душат.  Что  отец?  Неужели  все
отобрали? Надо подумать о доме.
   Прихлебательствую.
   Апанасенко написал письмо польским офицерам, Бандяги, прекратите войну,
сдайтесь, а то всех порубим, паны. Письмо Апанасенки на  Дон,  Ставрополь,
там чинят затруднения бойцам, сыны революции, мы герои,  мы  неустрашимые,
идем вперед.
   Описание отдыха эскадрона, визг свиней, тащат курей,  агенты,  туши  на
площади. Стирают белье, молотят овес, скачут со снопами, лошади, помахивая
ушами, жрут овес. Лошадь это все. Имена: Степан, Миша, братишка,  старуха.
Лошадь - спаситель, это  чувствует  каждую  минуту,  однако  избить  может
нечеловечески. За моей лошадью никто не ухаживает. Слабо ухаживают.


   22.8.20. Адамы

   У Мануйлова - помнаштадив - болит живот. Конечно. Служил  у  Муравьева,
чрезвычайка, что-то военно-следственное, буржуй, женщины, Париж,  авиация,
что-то с репутацией, и он коммунист. Секретарь  Богуславский  -  испуганно
молчит и ест.
   Спокойный день. Движение дальше на север.
   Живу с Шеко. Ничего не могу делать. Устал, разбит. Сплю и  ем.  Как  мы
едим. Система. Каптеры, фуражиры, ничего не дают. Прибытие  красноармейцев
в деревню, обшаривают, варят, всю ночь  трещат  печи,  страдают  хозяйские
дочки, визг свиней, к военкому с квитанциями. Жалкие галичане.
   Эпопея - как мы едим. Хорошо - свиньи, куры, гуси.
   "Барахольщики", "молошники" те, которые отстают.


   23-24.8.20. Витков

   Переезд в Витков на подводе. Институт обывательских подвод,  несчастные
обыватели, их мотают по две-три недели, отпускают,  дают  пропуск,  другие
солдаты перехватывают, снова мотают. Случай - при нас приехал  мальчик  из
обоза. Ночь. Радость матери.
   Идем в район Красностав -  Люблин.  Взяли  армию,  находившуюся  в  4-х
верстах от Львова. Кавалерия не могла взять.
   Дорога  в  Витков.  Солнце.  Галицийские  дороги,  нескончаемые  обозы,
заводные лошади, разрушенная Галиция, евреи в местечках,  уцелевшая  ферма
где-нибудь, чешская предположим, налет на неспелые яблоки, на пасеки.
   О пасеках подробно в другой раз.
   В дороге, на телеге, думаю, тоскую о судьбах революции.
   Местечко особенное, построенное после разрушения по одному плану, белые
домики, деревянные высокие крыши, тоска.
   Живем с помнаштадивами, Мануйлов ничего не  понимает  в  штабном  деле,
муки с  лошадьми,  никто  не  дает,  едет  на  обывательских  подводах,  у
Богуславского сиреневые кальсоны, в Одессе успех у девочек.
   Солдаты просят спектакля. Их кормят - "Денщик подвел".
   Ночь наштадива - где 33-ий  полк,  где  пошла  2-ая  бригада,  телефон,
армприказ комбригу 1, 2, 3!
   Дежурные  ординарцы.  Устройство  эскадронов,  командиры  эскадронов  -
Матусевич и бывший  комендант  Воробьев,  неизменно  веселый  и,  кажется,
глупый человек.
   Ночь наштадива - Вас просят к начдиву.


   25.8.20. Сокаль

   Наконец город. Проезжаем местечко Тартакув, евреи,  развалины,  чистота
еврейского типа, раса, лавчонки.
   Я все еще болен, не могу опомниться от Львовских  боев.  Какой  спертый
воздух в этих местечках. В Сокале была пехота, город нетронут, наштадив  у
евреев. Книги, я увидел книги. Я у галичанки,  богатой  к  тому  же,  едим
здорово, курицу в сметане.
   Еду на лошади в центр города,  чисто,  красивые  здания,  все  загажено
войной, остатки чистоты и своеобразия.
   Революционный   комитет.   Реквизиции   и    конфискации.    Любопытно:
крестьянство  не  трогают  совершенно.  Все  земли  в  его   распоряжении.
Крестьянство в стороне.
   Об®явления революционного комитета.
   Сын  хозяина  -  сионист  и  ein  angesprochener  nationalist.  Обычная
еврейская жизнь. Они тяготеют к Вене, к Берлину, племянник, молодой юноша,
занимается философией и  хочет  поступить  в  университет.  Едим  масло  и
шоколад. Конфеты.
   У Мануйлова трения с наштадивом. Шеко посылает его к...
   У меня самолюбие, ему не дают спать, нет  лошади,  вот  тебе  Конармия,
здесь не отдохнешь. Книги - polnische, juden.
   Вечером - начдив в новой  куртке,  упитанный,  в  разноцветных  штанах,
красный и тупой, развлекается - музыка ночью, дождь разогнал. Идет  дождь,
мучительный галицийский дождь, сыпет и сыпет, бесконечно, безнадежно.
   Что делают в городе наши солдаты? Темные слухи.
   Богуславский изменил Мануйлову. Богуславский раб.


   26.8.20. Сокаль

   Осмотр города с молодым сионистом. Синагоги  -  хасидская,  потрясающее
зрелище,  300  лет  тому  назад,  бледные  красивые  мальчики  с  пейсами,
синагога, что была 200 лет тому назад, те же фигурки в капотах, двигаются,
размахивают руками,  воют.  Это  партия  ортодоксов  -  они  за  Белзского
раввина,  знаменитый  Белзский  раввин,  удравший  в  Вену.  Умеренные  за
Гусятинского раввина. Их синагога.  Красота  алтаря,  сделанного  каким-то
ремесленником, великолепие зеленоватых люстр, из®еденные столики, Белзская
синагога - видение старины.  Евреи  просят  воздействовать,  чтобы  их  не
разоряли, забирают пищу и товары.
   Жиды все прячут.  Сапожник,  сокальский  сапожник,  пролетарий