ный,  слушай  сюда.  Наиболее
вероятное состояние - это что? Это я в лотерею рупь  выигрываю,  в  главке
мне звание зажимают, как  водится,  вместо  него  почетную  грамоту  суют,
Люська девку рожает не сегодня, а в срок -  через  неделю.  Ну,  допустим,
чего-нибудь одно все же случится, скажем, Люська рожает. Это похоже: у нее
схватки еще вчера начались. Но чтоб все три события, в один день - так  не
бывает. Ан нет, произошло. Почему, спросишь?
   - Почему? - послушно спросил Дан.
   - Флуктуация. Научное явление.
   - Откуда ты про нее знаешь?
   - Держу ушки на макушке, ватой не затыкаю.  Был  в  первопрестольной  в
одной компахе, там физик бородатый про нее плел. Я и запомнил.
   И Дан запомнил. И теперь всерьез подумал,  что  тоже  стал  средоточием
мировой флуктуации. На нынешний день. И Оля здесь ни при чем:  флуктуация,
как сказал друг Коля, явление научное, а  научные  явления  волшебству  не
подвластны.
   И, только придя домой, сообразил, что Оля в студию так и не позвонила.



        5

   С утра репетиция негаданно отменилась:  приехали  киношники,  заставили
зал с манежем прожекторами, изображали что-то "из цирковой жизни".
   Тиль даже калоши не снимал. Постоял, посмотрел на  кинодейство,  сказал
ворчливо:
   - Лентяям всегда везет, - и добавил для вящей ясности: - Это я о  тебе,
Данчик.
   - А я понял, - кивнул Дан, - о ком же еще...
   Сам-то он не прочь был покидать - по крайней мере ему так  казалось,  -
чувствовал некий рабочий зуд в ладонях, считал, что вполне  способен  горы
своротить. Если невысокие.
   - Был бы ты умный мальчик, -  сказал  Тиль,  -  ушел  бы  в  коридор  и
позанимался.
   - В коридоре дует, как в трубе.
   В коридоре и вправду дуло, сквозняки гуляли от дверей к окнам, и вахтер
у доски с ключами сидел в овчинном тулупе и заячьей ушанке.
   - В какой трубе,  Данчик?  -  поинтересовался  Тиль,  любящий  во  всем
точность.
   - В аэродинамической. Я домой пойду, Тиль.
   - Дома тоже можно тренироваться.
   - У меня потолки низкие. Завтра в десять как  штык,  -  и  ретировался,
чтобы не об®яснять дотошному Тилю, какой штык он имел в виду.
   Вообще-то ему хотелось побродить по коридору  неподалеку  от  казенного
телефона, подождать; вдруг да и  позвонит  Оля.  Его  почему-то  волновало
стойкое молчание  знакомой,  хотя  она  говорила  ясно:  выйдет  на  связь
"завтра-послезавтра".   "Завтра"    было    вчера,    сегодня    наступило
"послезавтра". Судя по всему Оля - девушка точная. Но  торчать  в  студии,
ничего не делая, фланируя по "аэродинамической трубе",  -  значит  вызвать
удивление коллег:  как  так,  деловой  человек  Дан  и  вдруг  -  сплошное
тунеядство? Дан очень гордился своей мнимой репутацией делового  человека,
вечно куда-то целеустремленно спешил, даже болтаясь в главке, бессмысленно
болтаясь, все же непрестанно посматривал на часы, говорил веско и коротко,
не спускал с лица озабоченного выражения. Театр для себя,  как  утверждают
всезнающие искусствоведы...
   Но Оля... А если она позвонит через час? А его нет в студии, и появится
он только завтра...  Станет  она  перезванивать  на  следующий  день?  Кто
знает... Ну не станет, не перезвонит - что с того? Мир перевернется? Дан с
горя бросит общество и примет схиму? Что на  ней,  в  конце  концов,  свет
клином   сошелся,   на   Оле    этой,    обыкновенно-замечательной?    Или
замечательно-обыкновенной... Была бы красавица  -  так  нет.  Или  умница,
остроумница, интеллектом наповал била бы... Впрочем, единственно, что  Дан
знал о ней точно, - внешние ее качества. Да, не красавица. Но и  не  урод,
обычная миленькая девушка, фигурка  хорошая,  улыбка,  глаза.  Вот  глаза.
Глаза, конечно, совсем необыкновенные, как у египетской кошки. Дан в жизни
не встречал ни одной египетской кошки, но помнил, что  в  далекой  истории
были они существами священными, загадочными.  Отсюда  легко  проглядывался
вывод: у священной кошки глаза особенные, ничуть не  похожие  на  обычные,
какие-нибудь "кошкомуркинские". Оля, по мнению Дана,  вполне  походила  на
египетскую прародительницу киплинговского  кота,  который,  как  известно,
бродил сам по себе. Оля возникла сама по себе, появлялась точно так же,  и
приручить ее не было никакой возможности.
   Дан все время убеждал себя, что ему не очень-то и хочется приручать ее,
в любовь с первого взгляда напрочь не верил, не посещала она его  никогда,
а та малооб®яснимая симпатия, даже скорее тяга к египетской  девушке  Оле,
которую Дан, если честно, испытывал, ему почему-то мешала  спокойно  жить,
сковывала его.
   Вот и сейчас он решительно  направился  к  выходу,  отбросив  всяческие
глупые колебания: ждать - не ждать, но  рядом  с  вахтером  висела  свежая
стенгазета, перл творения студийного профбюро, и Дан остановился  почитать
интереснейшую статью о пользе своевременной  уплаты  профсоюзных  взносов.
Читал он ее минут пятнадцать, смакуя и повторяя про себя  каждую  чеканную
фразу, пока не поймал на себе подозрительный взгляд вахтера,  скользнувший
между ушанкой и поднятым до глаз овчинным воротником.
   Взгляда Дан не снес, вышел  из  студии,  сел  в  автобус  и  поехал  на
Октябрьскую улицу  -  устраивать  себе  выходной,  читать  "Седую  старину
Москвы", смотреть телевизор, а вечером завалиться  к  знакомому  по  имени
Валерий Васильевич, к его толстой и доброй жене Инне, шумному сыну  Антону
и вечно молчаливой теще Марфе Петровне, которая  если  не  варит  суп,  не
печет пирог, не жарит  котлеты,  то  сидит  в  темной  кухне,  не  зажигая
электричества, и смотрит на холодную плиту, еле заметную в плотном  мраке,
смотрит на нее с тоской человека, который сварил, испек, пожарил все,  что
мог, делать больше нечего, жизнь  кончена,  пора  вешаться  или  травиться
газом.
   Дан как-то спросил Валерия Васильевича:
   - Вы не боитесь, что она все-таки откроет краники у плиты - и ку-ку?
   - Не откроет, - уверенно сказал Валерий Васильевич, - ей нас жалко:  мы
без нее пропадем.
   С семьей этой Дана познакомил друг Коля, невесть как туда втершийся, но
быстро завоевавший неземную любовь всех четырех ее членов. Даже  крикливая
Люська пришлась там ко двору. Их радостно встречали, тормошили,  обнимали,
закидывали ворохом вопросов, ребенок  непрерывно  заливался  смехом,  теща
Марфа Петровна  на  секундочку  выходила  на  свет  божий,  щурила  глаза,
прикрывала их ладошкой, улыбалась, говорила  журчаще:  "Здравствуйте  вам,
гости дорогие!" - и снова скрывалась на кухне, где  немедленно  загоралась
лампа, конфорки, духовка, "пора вешаться или  травиться"  отодвигалась  на
неопределенное время, начиналась пора готовки.  Теща  говорила  про  Колю:
"Надежный  человек".  "Надежный"  в  ее  понимании  -  здоровый,  сильный,
уверенный, умеющий сметать все выставленное тещей на стол, - от пирогов до
борща, и, конечно, женатый.
   Дан, по ее мнению, был ненадежным: здоровый - да, сильный  -  тоже,  но
вот уверенности в  голосе  и  во  взгляде  маловато,  ест  плохо,  холодец
фирменный ковырнет, пирожок проглотит, салатиком переложит - и сыт.  Разве
это мужик? Да еще и неженатый... Последнее возмущало не только тещу, но  и
всю семью, за исключением, естественно, сына Антона. Инна была как раз  из
тех жен друзей, которые вели в дом незамужних  подруг  и  знакомили  их  с
Даном. Скольких ее приятельниц знает Дан? Десяток, не менее.  С  двумя  из
них даже намечались кое-какие близкие  отношения,  окончившиеся,  впрочем,
ничем, как  и  следовало  ожидать.  Дан  не  любил  сватовства  и  заранее
относился к нему с предубеждением,  говорил  о  том  Инне,  но  разве  она
послушает?  Она  одержима  одной  идеей,  и,  как  в  песне,  "никто  пути
пройденного у нас не отберет". Поэтому Дан в последнее  время  не  сообщал
заранее о своем  приходе,  являлся  неожиданно,  чтобы  не  встретить  там
очередную невесту. Считал: придет срок  -  сами,  найдем  суженую,  своими
хилыми силами.
   Пришел домой,  поставил  зонт  в  ванну  сушиться,  и  немедленно  -  к
телефону. Батюшки, да он включен! Отлично  работают  доблестные  труженики
службы связи, на  уровне  требований  века  научно-технической  революции,
который промедления не терпит. Вытащил записную телефонную  книжку,  начал
знакомым названивать: так, мол, и так, запишите  номерок,  будем  общаться
двусторонне. Даже Коле в Киев позвонил - работал там друг,  кидал  мячи  и
булавы, на радость киевлянам, - поймал его на проходной в  цирке,  сообщил
новость. Бестактный Коля сказал:
   - Ну и дурак, что сообщил. Я теперь тебе жизни не дам. Как твой номер с
моноциклой?
   - Шьется помаленьку, не капай мне на мозги.
   - Буду капать. Ночами звонить стану, в  сон  кошмарами  приходить.  Как
статуя Командора.
   - Коля, а ты помнишь, чем кончил тот, к кому эта статуя приходила?
   - Чем? - Коля про статую  слыхал,  а  большего  его  образованность  не
требовала.
   - Помер в страшных судорогах. Тебя устроит моя преждевременная кончина?
   - Да успокойся, не помрешь ты. У тебя мозги иммунитетом покрыты,  капай
не капай - все без толку.
   Дан не стал выяснять, что за "иммунитет" покрыл  его  мозги  и  что  на
самом деле имел  в  виду  Коля  под  этим  высокоученым  понятием,  сказал
просительно:
   - Вот и не капай. У тебя-то что в Киеве?
   - У меня старый, битковый аншлаг день за днем. Директор  продохнуть  не
дает, одних шефских выездов за месяц десяток сделал.  Силы  на  исходе.  В
субботу  и  в  воскресенье  по  три  представления  лупим,  порепетировать
некогда. Только ночью и кидаю. Ну лады, будь здоров,  тут  меня  гонят,  я
тебе позвоню после репетиловки.
   - Когда? - только и успел спросить Дан.
   - Часа в два, - сказал Коля и повесил трубку.
   Дан свою тоже повесил и впервые пожалел, что у него  появился  телефон.
Если еженощно в два часа пополуночи друг Коля станет его будить - а сие на
него похоже, за ним, как он говорит, не заржавеет, - то Тиль сам, пожалуй,
бросит  Дана:  недоспавший  жонглер  не  жонглер,  тут  Колиным   бетонным
здоровьем обладать надо.
   И все же Дан был рад услышать друга, любил его и скучал без него; редко
им приходилось видеться: в одну программу двух жонглеров не поставят, а  в
Москву не из всякого города приедешь. Скажем, закончил  ты  в  воскресенье
гастроли в Ташкенте, а в пятницу у тебя премьера в Ашхабаде. Стоит  ли  на
два дня в столицу  крюка  давать,  если  от  Ташкента  до  Ашхабада  рукой
подать?.. Иной раз только в отпуск в Москву и выбираешься, одна прописка в
паспорте и напоминает, что ты москвич...
   И тут зазвонил телефон.
   Кто-то из оповещенных номер  проверяет,  подумал  Дан,  поднял  трубку,
сказал солидно:
   - Слушаю вас внимательно.
   - Хорошо, что внимательно. А я уж решила, что вы от меня скрываетесь: в
студии вас нет...
   - Оля! - заорал Дан. - Оленька, милая, в  студии  кино  снимают,  манеж
занят, я ждал-ждал, надеялся, а потом неудобно стало -  ушел,  делать  там
нечего... - Он в  радости  даже  не  заметил,  что  "выдает"  себя:  ждал,
надеялся - слова-то какие! Где его пресловутая сдержанность?  Спохватился,
сбавил тон: - Как вы узнали мой телефон?
   - А как узнала, что вам его поставят?
   - Кстати, как?
   - Надоело повторять, да вы все равно не верите.
   - Верю, - сказал Дан, но это "верю" было обыкновенной данью вежливости,
той условной игре, которую начала Оля. - Но все же как?
   - Ах ты, Господи, скучный вы человек. Вам  реальное  об®яснение  нужно?
Пожалуйста: набрала 09, спросила номер, адрес-то я знаю...
   - Позвольте, как 09? Там меня в списки только через месяц включат, а то
и позже. Я знаю, был случай проверить.
   - Раз вы такой всезнающий, то не задавайте лишних вопросов. Главное - я
дозвонилась. Ведь так?
   - Так, - подтвердил Дан, старательно убеждая себя, что подтверждает  он
"главное" тоже ради вежливости, убеждая, но все же  не  очень  веря  своим
убеждениям. Если честно, он тоже считал, что это  главное.  -  Вы  сегодня
свободны?
   - Конечно.
   - Пойдем в гости?
   - Пойдем, обязательно пойдем. Но к кому?
   - К моим приятелям. Помните, когда мы впервые познакомились, я  от  них
возвращался?
   - К Валерию Васильевичу и его жене Инне?
   - Нет, что за память!
   - Я помню и знаю все, что касается вас.
   Дан не стал комментировать самоуверенное заявление, спросил только:
   - Когда и где мне вас встретить?
   - Как обычно: в полседьмого на остановке у Самотеки...
   Поговорили,  попрощались,  Дан  на  тахту  с  книгой  улегся,  полистал
пожелтевшие страницы ("С "ятями", -  как  презрительно  говорил  Коля,  не
умевший читать дореволюционные издания, спотыкавшийся на каждой незнакомой
- "мертвой" - букве), но не шла в голову "седая старина",  монастырские  и
храмовые истории - Оля мешала.
   Она помнит и знает все, что касается Дана. Каково, а? На первый  взгляд
пустая фраза, но за краткое время знакомства Дан почти поверил, что пустых
фраз Оля не произносит. Хотя сейчас, про 09, - явно для проформы. Сказано,
чтоб Дан-реалист успокоился, не приставал с глупостями. Но как она  узнала
номер? Позвонила на АТС? Или, может, она работает  в  Министерстве  связи?
Хорошее  об®яснение!  Тогда  она  еще  должна  работать  на  полставки   в
Москниготорге, заниматься букинистической литературой. Иначе не  об®яснить
ее провидение с книгой. Увидела она его коллекцию, предположила, что может
его интересовать, позвонила туда-сюда, переправила "Седую старину"  в  Дом
книги. Да, но старичок?..  Старичок,  сдавший  красный  том,  в  схему  не
укладывался.  А  почему  не  укладывался?  Он  ее  папа.  Или  дядя.   Или
сослуживец. Она попросила - он и  снес  книжечку  в  магазин.  А  то,  что
книжечка оказалась той самой, за которой Дан гонялся, - случайность.
   Друг Коля как анекдот рассказал. Спорили  священник  и  атеист.  Атеист
говорит: "Чудес не бывает". А священник ему: "Взойдешь  ты,  допустим,  на
колокольню, сиганешь вниз и целым останешься. Что, не чудо?"  Атеист  ему:
"Не чудо - случайность". Батюшка горячится: "А ты еще раз взойдешь,  вновь
сиганешь - и обратно цел". - "Опять не чудо  -  совпадение".  Священник  к
последнему аргументу прибегает: "Ты в третий раз с колокольни сиганешь - и
ни синяка. Чудо?" - "Ну, гражданин поп, - атеист ему в  ответ,  -  это  уж
точно не чудо. Это привычка".
   В  Дане  сейчас  атеист  со  священником  спорили,  никто  друг   друга
переубедить не мог, хотя Дан склонялся  к  тому,  что  период  случайности
закончился, начались совпадения,  прав  атеист.  Как  бы  все  в  итоге  в
привычку не переросло...
   Надо будет тещу Марфу Петровну о том  расспросить:  что  слышно  насчет
волшебства на белом свете - не  перевелось  ли?  И  ведь  скажет,  что  не
перевелось, ибо в Бога верует, в церковь  ходит,  службу  отстаивает.  Дан
как-то едал у них куличи освященные - не тем ли батюшкой, что  с  атеистом
спорил? - нормальные куличи, вкусные, рассыпчатые, ничем от  обыкновенных,
неосвященных, не отличимые...



        6

   Не спросил ни о чем Марфу Петровну - не пришлось. Увидела она, что  Дан
не один в дом пришел, захлопотала, забегала, наготовила всякой  всячины  -
стол ломился. Суета была ничуть не меньшая, чем когда разлюбезный Коленька
появляется, а может, и поболе суетились: Дан ни разу со своей девушкой  не
жаловал  -  событие  мировой  значимости,  раскрытая   тайна   Бермудского
треугольника, ну,  может,  не  до  конца  раскрытая,  а  так  -  занавеску
отодвинули, краешек тайны и выглянул.
   Ели,  пили,  Оля  волшебницей  не  притворялась,   вела   себя   вполне
реалистически,  с  Антоном  говорила,  над  шутками  Валерия   Васильевича
хохотала, с Инной о тряпках поговорила,  а  когда  прощались,  тещу  Марфу
Петровну в щечку чмокнула: спасибо, мол, вы -  настоящая  волшебница,  так
все вкусно было. Выходит, не боится конкуренции, терпит рядом с собой иных
волшебниц, даже поощряет их легкими поцелуями.  Или  настолько  уверена  в
своих силах, что не верит в конкурентов - за таковых не считает?
   И снова был дождь, ожидание троллейбуса, только теперь они  стояли  под
одним зонтом, под черным зонтиком Дана, тесно  прижавшись  друг  к  другу,
потому что иначе - на приличном расстоянии -  остаться  сухим  невозможно:
льет не только с неба, но и с зонта.
   Странное дело: храбрый человек Дан, нахальный ухажер, который ни за что
не упустил бы счастливого момента "дождевого сближения",  стоял  и  держал
руки  по  швам,  как  школьник,  впервые   провожающий   девушку.   Что-то
останавливало его от решительных действий, заставляло смущаться,  двадцать
пятым чувством ощущал, что  не  время  сейчас  руки  распускать.  Коля  бы
сказал: не обломится. А может, и "обломилось" бы, но не мог Дан справиться
с непривычной скованностью - что с ним случилось? Да что там  руки:  он  с
Олей до сих пор на "ты" не перешел, на брудершафт  не  выпил,  хотя  нынче
возможности были. Вон Валерий Васильевич через десять минут "тыкал" Ольге,
и она ему тем же отвечала, а уж об Инне и говорить нечего.
   Тесно было им под одним зонтом, тесно, странно и сладко. Будто не  было
ни дождя, ни мокрого Садового кольца, ни машин, ни людей -  двое  в  целом
мире: очень чужие и очень близкие друг другу люди...
   А на Самотеке она его все-таки высадила. Сказала:
   - Никаких провожании. Иначе поссоримся.
   Одному под зонтиком - он его на сей раз в троллейбусе не оставил - было
куда  вольготнее.  И  куда  тоскливее.  Мокро  жить  на  свете  апрельской
промозглой порой...
   А ведь разговор у  них  в  троллейбусе  загадочным  оказался,  чтоб  не
сказать больше. Она спросила про его студийные успехи, а он,  не  любитель
плакаться,  человек  скрытный,  умеющий  и  любящий  неудачи  да   болячки
переживать в одиночестве, сочувствия не терпящий, он сильный мужик,  вдруг
да и начни жаловаться. Нет, не жаловаться, просто бросил с грустью:
   - Неважные дела. Не идет работа.
   - Что не идет?
   - Да вы не поймете, долго об®яснять.
   - А все-таки?
   - Жонглеров когда-нибудь видали?
   - Вас вижу, - улыбнулась.
   И он улыбнулся.
   - Я имею в виду - в манеже.
   - Конечно. Я бывала в цирке.
   - Бывали... Бездарный я человек, Оля, меня даже режиссер мой за мастера
ни держит, по обязанности со мной возится.
   - А не кажется ли вам это?
   - Если бы!
   - Кажется, кажется. Вы на меня, Дан, не обижайтесь,  но,  по-моему,  вы
очень ленивый человек.
   - Точное наблюдение.
   - Не поняли вы меня. Не  работать  вы  ленитесь,  а  поверить  в  себя.
Привычка вас держит: я ленивый, я бездарный, куда мне до друга Коли. А раз
так, то и стараться незачем.
   - Я стараюсь.
   - Плохо стараетесь. По инерции. Слушайте меня.  Завтра  вы  придете  на
репетицию - только верьте мне, верьте как  врачу  или  исповеднику,  иначе
ничего не выйдет! - придете на репетицию, и все у вас получится  так,  как
вам хочется, как вы можете, вы один можете, и никто другой,  и  так  будет
всегда, пока верите вы, пока знаете, что есть у  вас  силы,  есть  талант,
есть желание, пока я с вами.
   На одном дыхании произнесла, как заклинание. Дан не смеялся, плохо  ему
было, плохо, как никогда. Будто вывернули его, а обратно не завернули  или
не развернули - черт его знает, какую здесь приставку употребить!
   - Пока вы со мной...
   - А я буду с вами, пока нужна вам.
   И сам того  не  хотел,  а  сказал,  вырвалось  помимо  воли,  выскочило
откуда-то из подсознания:
   - Вы мне очень нужны, Оля.
   - Я знаю, - просто ответила она. - Поэтому я - рядом...
   Может, из-за того, что тошно  было,  он  и  не  стал  настаивать:  мол,
провожу до дому, как же так, ночь все-таки, хулиганья кругом...  Вышел  из
троллейбуса и пошел домой.
   А когда добрался до своей квартиры,  налил  по  дороге  полные  башмаки
воды, брюки до колен  вымочил,  когда  влез  под  горячий  душ,  вспомнил:
во-первых, не договорился о следующем звонке - ну да это ладно,  теперь  у
него телефон есть, позвонит Оля, а вот во-вторых...  "Во