известным  Дану
светским правилам красное вино никак не подходило к их нехитрой еде. Да  и
какая разница - подходило или  нет?  -  если  лопать  хотелось  невероятно
вопреки здравому смыслу. Ну  с  Олей  все  понятно,  она  только-только  с
работы, обедала давно, но Дан-то всего за час до свидания  покинул  уютную
харчевню неподалеку от циркового главка, где,  кажется,  от®елся  за  весь
день маеты и беготни. А  может,  чувство  голода  -  штука  заразная?  Или
волшебница  Оля  способна  испускать  неизвестные  науке  флюиды,  которые
заставляют Дана чувствовать то же, что и она, хотеть того же, что и она?
   Волшебница... Редкая по нынешним временам  профессия.  Далекие  средние
века, время расцвета волшбы и колдовства, тем не менее привели к захирению
эту  могущественную  профессиональную  касту.  Одна  святейшая  инквизиция
отменно постаралась и преуспела в том. Но вот явилась все  же  одна  -  из
ныне вымерших, пробует свое забытое могущество на  обыкновенном  советском
жонглере. Получается? Чегой-то не шибко...
   Вспомнил еще:  выходили  из  дому,  провожал  он  ее  до  троллейбусной
остановки, спросил - скорее из вежливости, чем по осознанному желанию -  о
следующей встрече. Получил лаконичный ответ:
   - Созвонимся.
   - Я - вам?
   - Нет, я - вам.
   - Я бываю в студии с десяти до двух ежедневно.
   - Позвоню.
   - Когда? - привычка требовала настойчивости.
   - Завтра или послезавтра.
   - Жаль, что дома нет телефона: сидел бы и  ждал  звонка,  никуда  б  не
ходил, шею не мыл бы...
   - Шею - это ужасно... А что, не ставят телефон?
   - Обещают.
   - Обещанного три года ждут, помните? Прикинул в уме, засмеялся:
   - Как раз три года и минуло.
   - Значит, поставят.
   - Когда?
   - Завтра или послезавтра.
   Однообразна девушка Оля, второй раз по шаблону отвечает.
   - Хотел бы поверить.
   - А вы верьте мне. Я же волшебница.
   Да какая, к черту, волшебница! Брился  в  ванной,  жужжал  "Харьковом",
анализировал от нечего делать. Кто она - Оля? Ответ - никто. Не знает он о
ней ничегошеньки: ни профессии (если не считать волшебства), ни адреса, ни
отчества, ни фамилии. Если по анкете: ни возраста, ни семейного положения,
ни национальности, ни отношения к воинской службе. Хотя последнее и  знать
ни к чему. А характер? Ответ - никакой. Не обнаружил он в  ней  характера,
не проявилась  она  ни  в  чем.  Интересы?  Неизвестно.  Привычки?  Тайна.
Привязанности? Мгла. Вот яичницу ела, да  еще  намекнула,  будто  готовить
может. Волшебница-кулинар, по совместительству на полставки. Ну, к  книгам
с пиететом относится - уже приятно. А еще что? Ответ - ничего боле. Этакое
среднестатистическое    неизвестное     в     юбке.     Среднехорошенькая,
среднеговорливая, средневеселая, среднебойкая. А может, и  впрямь  она  из
средних веков?.. Идиотский каламбур, надо  будет  Коле  его  подарить,  он
собирает - для всяких застолий: вдруг да удастся к месту ввернуть.
   Итак - средняя.
   Выключил бритву, побрызгал физиономию  лосьоном,  поглядел  на  себя  в
зеркало: мужик как мужик, казак степной,  орел  лихой.  Или  наоборот,  не
припомнить. Коля скажет:
   - Таких, как мы, - два на мульен. Цени  себя,  старый,  по  мелочам  не
разменивайся.
   Коля, конечно, умрет  не  от  скромности,  но  в  среднем  -  опять  "в
среднем"! - он прав:  чего  ты  зацепился  за  эту  среднюю  девушку?  Ну,
положим, не он зацепился, а она за него: кто кому звонит?  Эй,  Дан,  хоть
сам с собой не финти: был бы у тебя номер ее телефона, ты бы с  утра  диск
накручивал. Да и сам-то вчера: когда вахтер позвал, рванул с манежа - чуть
Тиля не раздавил.
   Что-то здесь есть непонятное - и в ее пресловутой "усредненности", и  в
твоем раже. Тайна какая-то. Волшебство - радость невежд.
   Однако поживем - увидим.



        4

   Жил Дан на Октябрьской улице  неподалеку  от  архитектурно  знаменитого
театра,  являющего  в  плане  -  с  высоты,  для  любознательных  птиц   -
пятиконечную  звезду.  Четырнадцатиэтажное   обиталище   Дана,   наоборот,
выглядело   архитектурно-тоскливым:   блочная    спичечная    коробка    с
грязно-белыми карманами лоджий.  Тусклая  -  пятнадцатисвечовая,  наиболее
экономичная! - лампочка-лампадка  у  лифтов,  узковатые  короткие  пролеты
лестницы с лирическими признаниями на стенах, писанными школьными цветными
мелками, третий этаж, обитая серым дерматином дверь с числом 21 -  "очко",
как говаривал Дан своим знакомым, твердо  считая,  что  карточные  понятия
надежнее всего, если надо вбить в память номер квартиры.
   Поспешая в студию. Дан по  привычке  сунул  на  бегу  палец  в  круглую
дырочку почтового ящика - нет ли  чего?  -  и  нащупал  какую-то  бумажку.
Притормозил, пошуровал ключиком, достал открытку. Районный телефонный узел
уведомлял тов. Шереметьева Д.Ф. - то есть Дана, Даниила Фроловича,  -  что
ему разрешена установка телефона и что ему, то есть тов. Шереметьеву Д.Ф.,
надлежит зайти на вышеупомянутый узел и уплатить кровные за вышеупомянутую
установку. И внизу - шариковой ручкой - номер его будущего телефона.  Слов
нет, какой замечательный, удобнейший, легко запоминающийся номер!
   Впрочем, Дану сейчас любой номер показался бы  наизамечательнейшим:  уж
очень он обрадовался. Прямо-таки возликовал. Сколько ходил "по инстанциям"
-  все  без  толку:  нет   возможности,   отвечали   "инстанции",   каналы
перегружены, вот построим новую АТС,  тогда...  А  когда  "тогда"?  Дан  и
надеяться перестал, а тут на тебе: апрельский сюрприз. Нет,  братцы,  есть
справедливость  на  белом  свете,  и  торжествует  она   вопреки   неверию
отчаявшихся.
   Естественно, Дан немедля припомнил вчерашний разговор  с  Олей.  Она-то
откуда узнала про открытку? Видела почтальона? В  пятнадцатисвечовой  мгле
углядела в ящике "что-то белеющееся"? Да вздор, вздор, она даже номера его
квартиры не ведала, пока Дан не подвел ее к серой двери с карточной цифрой
на косяке.
   Шальная мысль: а вдруг она, прежде чем на свидание заявиться,  все  про
него разузнала, всю подноготную?
   Мысль сколь шальная, столь идиотская. Где разузнала?  В  отделе  кадров
главка? В правлении ЖСК? В отделении милиции? Чушь собачья!..  И  конечно,
не преминула звякнуть на АТС, выяснить  про  телефон:  когда  поставят  да
какой номер определят. Это уже просто бред, некий род мании преследования,
коей Дан до сих пор не страдал, не было тому примеров. А сейчас появились?
А сейчас появились. Инфернальная дева-вамп преследует бедного  циркача  по
заданию  разведки  -  ну,  скажем,  парагвайской.   Они   хотят   выведать
государственный секрет равновесия моноцикла под  тощим  задом  Шереметьева
Д.Ф. Ужас, ужас...
   Надо будет сообщить Оле про телефон, когда она позвонит в студию,  -  с
благодарностью  сообщить,  с   нижайшими   поклонами   и   расшаркиванием:
спасибо-де, милая благодетельница, за проявленную  заботу,  без  вас,  как
теперь ясно, ничего бы этого не случилось...
   На телефонном узле, как сказано в открытке, будущих абонентов принимают
после пятнадцати ноль-ноль, так что репетицию Дан не пропустит, не  станет
огорчать "старого Тиля", покидает свои пять булав,  тем  более  настроение
отменное.  Друг  Коля   твердо   считал,   что   качество   работы   прямо
пропорционально настроению.
   - Ежели мне хорошо, - говорил он, - я тебе ни одного завала не  сделаю,
номерок отдуплю - публика слезами умоется. От счастья и восхищения. А коли
на душе паскудно, считай, завалы пойдут, начнешь "сыпать" на ковер.
   - Что-то редко "сыплешь", - замечал Дан. - Всегда в настроении?
   - А то! Как юный пионер.
   - А если с Люськой перед работой полаялся? Не бывает такого?
   С подначкой вопрос. Люська - баба вздорная, крикливая, что не по ней  -
тут же посудой швыряется. А Коля сидит, потолок разглядывает, на "летающие
об®екты" ноль внимания, ждет: покидает Люська посуду,  успокоится,  еще  и
прощения попросит - за вспыльчивость. Но, несмотря на быстрое  примирение,
должна ссора на настроение влиять? Особенно  если  она  перед  выходом  на
манеж. Не каменный же Коля в конце концов!
   - Люська - актриска. Своими воплями она дает мне заряд бодрости.  Я  ее
иной раз сам провоцирую: пусть покидается, посуды не жалко. Ей бы в театр,
какую-нибудь там Макбетшу изображать - эмоций-то сколько! А  она  со  мной
мотается, борщи мне варит, портки стирает. Должна быть у нее отдушина  или
нет? Ты скажи, скажи.
   - Должна.
   - То-то и оно. Я ей и приоткрываю отдушину.  А  сам  радуюсь:  какой  я
благородный и работаю без завалов! Идею уловил?
   Идею Дан уловил и в хорошее настроение верил свято. И вера в его работе
находила доброе подтверждение: "сыпалось" и  впрямь  меньше.  Но  все-таки
"сыпал" Дан, ронял на ковер булавы или кольца, потому что далеко ему  было
до Коли - не до  его  сомнительного  умения  "настроение  поднять",  а  до
таланта его. Ничего удивительного: Коля в цирке один, а  таких  жонглеров,
как Дан, - пруд пруди. И все "сыплют", не без того.
   И все же пять булав нынче пошли у Дана плоховато. Когда следил за ними,
чуть рот не открывал от усердия - идет рисунок, траектория полета  ровная,
красивая, ловить поспевал.
   Тиль пошептал:
   - Темп, Данчик, темп, спишь на ходу. Увеличил темп - падают булавы.
   - Давай четыре, - сердито сказал Тиль.
   С четырьмя все в порядке.  Дан  взвинтил  темп,  замелькали  в  воздухе
деревянные,  оклеенные  блестками  бутылочки-кегли,  веером   встали   над
задранной горе головой жонглера.
   Тиль спросил:
   - Ты чего на них уставился? Давно не видел?  Смотри  на  меня,  Данчик,
любуйся моей красотой и элегантностью, а булавы пусть сами летают.
   - А чего на тебя смотреть, Тиль? - Дан  обрадовался  передышке,  поймал
булавы,  прижал  к  груди,  закачался  взад-вперед  на  своем  шестке.   -
Эстетическое удовольствие - нулевое.
   -   Как   сказать,   Данчик,   как   посмотреть...   -   Тон   у   Тиля
философски-раздумчивый, будто вспоминал он тех, кто глядел на него лет сто
назад, захлебываясь от счастья. А может, и сейчас  захлебывается:  любовь,
как известно, зла. Зла-то она зла,  считал  Дан,  но  не  свирепа  же,  не
безжалостна... А Тиль как подслушал поганую мыслишку  ученика,  заявил  не
без сарказма: - Одно тебе скажу, Данчик, из любви к тебе скажу, не  скрою.
На  меня  поглядишь:  сидит  благообразный  пожилой  гражданин,  улыбается
приятно, все у него чисто, аккуратно, пристойно - глаз отдыхает. А на тебя
взгляни: рот открыт, из  ноздрей  пар  идет,  прямо  дракон  одноколесный,
руками машешь, а все без толку.
   - Ну уж и без толку, - сказал Дан, вроде равнодушно сказал, но кольнули
его слова благообразного гражданина. - Что я, хуже других?
   - Не хуже, - возликовал Тиль. - Такая же серятинка, - и вдруг  спросил:
- Хочешь, я тебя завтра на комиссию выпущу? Схожу в главк, сообщу  о  том,
что номер склеен, работаешь ты на уровне. Мне поверят...
   - А как увидят?..
   - А что увидят? Провинциальный номерок, радость директора шапито. Дадут
третью  категорию,  и   катись   на   своем   моноцикле   в   какой-нибудь
Краснококшайск, народ на базарах веселить. Надоел ты мне, Данчик,  до  зла
горя...
   Не впервые они такие разговоры разговаривали, привык  Дан  к  недоброму
языку Тиля и хоть обижался на него, но виду  не  казал.  И  сейчас  лениво
ответил:
   - Не хочу в Краснококшайск.
   - А тогда работай, - рявкнул Тиль, и было это так  непохоже  на  всегда
спокойного гномика, что Дан испугался. Испугался и понял: шутки кончились,
терпение у старика истощилось, есть и ему предел, оказывается.
   Можно было бы, конечно, плюнуть на  Тиля,  отказаться  от  его  помощи,
дотянуть номер самому или - если уж без  режиссера  главк  не  разрешит  -
подключить для проформы друга Колю. Тот вмешиваться в  работу  не  станет,
ему все до фонаря, у него одна присказка: "кидай да лови". Кидай да  лови,
пока не  посинеешь,  а  коли  не  хочешь  -  дело  твое,  сам  дурак,  сам
расхлебывай; где тут акт о сдаче  номера?  -  великий  жонглер  для  друга
автографа не пожалеет, во всех трех экземплярах распишется.
   Можно было бы так сделать, но у Дана и в мыслях похожего  не  возникло.
Во-первых, плюнуть на Тиля - себе навредить: у гнома язык длинный, мало ли
чего  он  по  начальству  понесет  -  век  на  репетиционном   проторчишь.
Во-вторых, советчик Тиль -  дай  бог,  технику  жонглирования  досконально
изучил, хотя Дан никогда не видел, чтобы  Тиль  взял  в  руки  булавы  или
мячики. И просто технику знает, разбирается в  "железе"  -  откуда?  -  но
такой аппаратец для финального трюка сочинил, сам чертежи  сделал,  что  -
применяя Колину терминологию - "публика слезами  умоется".  Да  и  вообще,
голова у него варит, спору нет. А в-третьих, Дан был ленив - все верно, но
вовсе не глуп, прекрасно понимал, что  хороший  номер  лучше  среднего,  и
умел, когда хотелось, преодолеть проклятую леность ума, мышц  -  чего  там
еще.
   Подобрал с ковра пятую  булаву,  молча  от®ехал  от  Тиля,  назло  тому
стиснул зубы и начал кидать. Долго кидал, час - уж  точно,  без  передыху,
сто потов спустил, ни рук не чувствовал, ни зада - и  то  и  другое  отбил
начисто, но не сдавался, рта не раскрывал: Тиль молчит,  и  мы  вякать  не
будем. Вроде что-то получаться стало.
   Краем глаза углядел: Тиль калоши натянул, стульчик сложил и в  портфель
спрятал. Куда собрался?
   - Данчик, уже без четверти два натикало, - спокойно так сообщил,  будто
и не кричал недавно, не грозился карами. - Пора на покой.
   - Ты иди, Тиль, я еще покидаю.
   - Покидай, Данчик, покидай, дело хорошее, только руки не перетруди, они
тебе и завтра понадобятся, - перешагнул  через  барьер  манежа,  вернее  -
перелез, как росток его крохотный позволил, пошел к выходу, но не утерпел,
обернулся: - Можешь ведь, лодырь несчастный, если захочешь. Кнута на  тебя
нет... - и скрылся за дверью.
   Слова его были приятны Дану. Он и сам ощущал себя молодцом  и  умницей.
Однако послушался Тиля - "руки перетруждать" не  стал,  да  и  в  зал  уже
заглядывали  партерные  акробаты  из  группы   Лосева,   тоже   здесь   на
репетиционном периоде  сидят,  вслух  ничего  не  говорили,  но  вроде  бы
намекали: пора и освободить манеж, наше время подходит.
   Освободил, не противился. Постоял под горячим душем, смывая не  столько
пот, сколько усталость. Давно заметил: очень горячий  сильный  напор  воды
взбадривает  его,  снимает  напряжение  с  мышц,   и   хотя   болят   они,
перетруженные, но уже и  жить  вроде  хочется,  и  легкость  появляется  -
чудеса! Как-то работал в Новосибирске, тоже  весной,  труба  там  лопнула,
пока чинили-заваривали - три  дня  горячей  воды  не  было.  Так  три  дня
разбитым и ходил, как  работал  -  вспоминать  тошно.  А  Коля,  наоборот,
холодный душ предпочитает, прямо ледяной, верит в  него,  бугай  здоровый,
как в панацею. Причуды человеческого организма...
   На телефонном узле Дан управился скоро: очереди там не было,  скучающая
девушка приняла деньги, выписала разные квитанции, послала на  склад.  Там
Дан получил мышиного цвета аппарат с электрической лампочкой  под  стеклом
на  передней  панели:  когда  звонит,  значит,  лампочка   и   загорается.
Договорился - тут уж он на обаяние телефонную  барышню  взял,  на  обаяние
плюс контрамарка на две персоны в цирк на вечернее  представление,  -  что
мастер к нему прямо сегодня и явится. С семнадцати ноль-ноль его ожидать.
   До семнадцати  ноль-ноль  оставался  час  с  лишним.  Полученная  утром
зарплата отягощала карман, и Дан решил подскочить в букинистический  отдел
Дома книги, где имелась  у  него  знакомая  девица,  большая  любительница
нетленного циркового искусства. Поймал такси, поехал.
   Едучи, вспоминал Олино обещание про Дом книги, посмеивался про себя,  а
между тем точила его малюсенькая надежда на то, что чудо не обманет,  ждет
его там книга желаемая, заветная,  мечта  коллекционера,  давно,  впрочем,
заказанная той девице. Нет, он не верил в то, что наличие книги об®яснится
Олиным обещанием, при чем здесь она? Да и  не  знала  Оля,  какой  раритет
ловит он по букинистическим магазинам, сказала  просто  так,  ради  шутки:
чего только не предложит светская беседа, каких таких куртуазных поворотов
не предположит! Нет ничего легче, чем  обещать  несбыточное,  от  тебя  не
зависящее.
   "Ах, я так мечтаю встретить человека, который во всем поймет меня!.."
   "Милая, верьте мне - я волшебник! - вы встретите его, и очень скоро..."
   Разве сам Дан с игривой легкостью не представлялся волшебником: с  него
не убудет, а даме приятно, хотя она ни на секунду Дану не верит, понимает,
что все это - игра, и охотно играет в нее, потому что Дан ей  нравится,  и
она вообще-то надеется, что он и есть тот самый человек, "который во  всем
поймет". Было такое, старый ловелас? Было, чего греха таить. Так ведь  там
человека даме пророчишь, на всю жизнь счастье обещаешь, а здесь - книга...
Разве это масштаб?..
   Девица из  Дома  книги  Дану  заулыбалась,  подмигнула  заговорщицки  и
выложила на прилавок - вот радость-то! - красный с  золотом  томик  "Седой
старины  Москвы"   -   отличный   путеводитель   по   городу,   выпущенный
издательством Морозова аж в  1893  году.  Дан  много  лет  собирал  старые
путеводители, а московские - особенно,  любил  ветхие  карты  и  городские
планы, а за этим морозовским изданием гонялся давно:  видел  его  в  одном
доме и возжелал иметь непременно.
   - Вчера один старичок сдал, - доверительно сообщила  девица.  -  Вы  на
состояние взгляните: как новенькая!
   Книга и вправду гляделась новой, будто неведомый Дану старичок почти не
открывал ее, держал на полке, нечитаную, с конца прошлого века.
   - Берете?
   - Вопрос! - Дан, боясь, что за эти минуты книга исчезнет с прилавка,  а
то и вовсе в воздухе растворится, пулей помчался в  кассу,  вручил  девице
чек, уложил в чемоданчик заветный томик и несколько ошарашенный  вышел  на
улицу.
   Радость бестелефонного  жильца,  которому  наконец-то  ставят  аппарат,
об®яснять вряд ли нужно: она близка и понятна любому  человеку.  Но  стоит
поверить, что радость  истового  коллекционера-книжника,  обретшего  давно
желаемую книгу, ничуть не меньше. Две радости в один день -  не  много  ли
для одного? Дан считал, что не много, в  самый  цвет.  Пора  было  спешить
домой, чтобы  достойно  завершить  телефонную  эпопею:  вот-вот  заявится,
мастер.
   Одно только омрачало хорошее настроение: обе радости  были  предсказаны
Олей, среднестатистической Кассандрой  из  ночного  троллейбуса.  Да,  она
могла пообещать Дану телефон -  просто  так,  из  приязни,  ради  красного
словца. Но ведь телефон-то ставят... Да,  она  могла  напророчить  удачный
визит в Дом книги - чего ей стоит, вежливой женщине, и Дан своего  желания
от нее не скрыл. Но ведь визит-то и вправду удачный...
   Конечно,  ни  в  какой  "кассандризм"  Дан  не  верил.  Вспомнил   день
пятилетней давности, когда у друга Коли  дочь  Машка  родилась,  дали  ему
звание заслуженного артиста, и по лотерее выиграл  он  стиральную  машину,
впоследствии получив выигрыш наличными.
   Вечером того счастливого дня, сидя за бутылкой шампанского,  ничуть  не
удивленный событиями, Коля заявил:
   - Сегодня я стал средоточием мировой флуктуации.
   Дан, помнится, чуть со стула не упал. В Колиных  устах  сие  прозвучало
столь же странно, как, например, грубая тирада в устах розовой  выпускницы
Смольного института благородных девиц.
   - Средоточием чего? - выдавил из себя Дан.
   - Тебе, старый, не понять.  Читай  словарь  иностранных  слов,  станешь
образованным, как я.
   - А все ж об®ясни необразованному.
   - Флуктуация, старый, это... - тут он повспоминал малость  и  выговорил
без запинки: - Это наименее вероятное отклонение  от  наиболее  вероятного
состояния.
   - А попроще можешь?
   - Проще некуда... - выдул бокал шампанского, презрительно  поглядел  на
Дана. Однако смилостивился:  -  Ладно,  болез