о иметь  в виду, когда приходится
судить о развитии интроверта.  Обычно  люди плохо  осведомлены  относительно
интроверта,  ибо  его  нельзя видеть.  Так  как он не может  непосредственно
реагировать  вовне, то и личность его не  обнаруживается. Поэтому  его жизнь
всегда дает публике простор для  фантастических толкований и проекций,  если
он  вообще  когда-нибудь,  например   благодаря   своим  трудам,  становится
предметом общего, интереса.
     Поэтому когда Оствальд говорит, что ранняя духовная зрелость характерна
для  романтика,  то  мы  должны  к  этому  добавить,   что  именно  романтик
обнаруживает свою раннюю зрелость, тогда как классик может обладать столь же
ранней зрелостью, но скрывает в себе свои плоды, и притом не намеренно, а по
неспособности   обнаружить   их  непосредственно.  Вследствие   недостаточно
дифференцированного  чувства, интроверту очень долго  еще  присуща известная
неловкость,  настоящий  инфантилизм  в  личном  отношении,  то  есть  в  том
элементе, который англичане называют "personality". Его личные проявления до
того неуверенны и неопределенны и  сам он в этом отношении так чувствителен,
что он может решиться показать  себя  окружающим лишь с таким произведением,
которое  кажется  ему совершенным.  Кроме того,  он предпочитает, чтобы  его
произведение  говорило за него,  вместо того чтобы  лично выступать в защиту
своего  труда. Конечно, вследствие такой установки он так поздно  появляется
на мировой  сцене,  что  его  легко  можно  назвать  человеком с  запоздалой
духовной зрелостью. Однако  такое поверхностное суждение совершенно упускает
из  виду то  обстоятельство,  что в  человеке, по-видимому рано созревшем  и
вовне  дифференцированном,  инфантилизм  просто  остается   внутри,  в   его
отношении к его внутреннему  миру. В  жизни человека с ранней зрелостью этот
факт обнаруживается лишь позднее, например в форме моральной незрелости или,
как это очень  часто бывает, в поразительном инфантилизме мышления. Оствальд
верно  замечает, что обычно романтик  имеет  более благоприятные возможности
развития и расцвета, чем классик. Именно он открыто и убедительно  выступает
перед публикой и непосредственно проявляет свое личное  значение  во внешних
реакциях.  Благодаря  этому  у него быстро устанавливается множество  ценных
отношений,  оплодотворяющих  его  работу и благоприятствующих ее развитию  в
ширину. /89- S.377/ Напротив, классик  остается  скрытым;  недостаток личных
отношений  ограничивает  расширение  сферы  его  деятельности,  но  от этого
деятельность  его выигрывает в смысле глубины, а  плоды его труда - в смысле
длительного значения.
     Вдохновение присуще  обоим  типам; однако у экстравертного "от  избытка
чувств уста  глаголят",  тогда как интровертному  вдохновение  смыкает уста.
Поэтому он не  зажигает вдохновения и в окружающей его среде, и потому он не
имеет и круга единомыслящих сотрудников. Если бы  даже у  него была  охота и
жажда сообщения,  то лаконизм его выражений и обусловленное этим  удивленное
непонимание его со стороны публики отпугнуло бы его от дальнейших сообщений,
ибо  очень  часто  никто  и  не  ожидает  от  него,  чтобы  он имел сообщить
что-нибудь  в  каком-нибудь  отношении  необыкновенное. Его  выражения,  его
личность представляются обыкновенными для поверхностного суждения, тогда как
романтик  нередко  с  самого  начала  кажется  уже  "интересным" и  обладает
искусством  подчеркивать  еще  это  впечатление  как   дозволенными,  так  и
недозволенными средствами.  Эта  дифференцированная  способность  выражаться
является  подходящим  фоном  для   значительных   мыслей  и,  идя  навстречу
недостаточному пониманию публики, помогает автору  перескочить через пробелы
его    мышления.    Поэтому   Оствальд,   отмечая   успешную   и   блестящую
преподавательскую деятельность  романтика,  устанавливает  нечто  совершенно
верное для этого типа. Романтик эмпатирует своим  ученикам и поэтому находит
подходящее для каждого  данного момента слово. Наоборот, классик пребывает в
своих мыслях и  проблемах и  потому  совершенно не  замечает  затруднений  в
понимании  ученика.  О  классике Гельмгольце  Оствальд говорит /89-  S.374/:
"Несмотря  на  его колоссальные  познания,  на его  огромный  опыт  и на его
творческий  дух, он  никогда  не  был  хорошим  учителем: он  реагировал  не
мгновенно,  а  только  через некоторое  время.  Если  ученик  предлагал  ему
какой-нибудь  вопрос  в  лаборатории,  то  он  обещал  подумать  об  этом  и
действительно приносил ответ через несколько дней. Но ответ оказывался столь
далеким от позиции ученика, что  последний лишь в очень  редких  случаях мог
установить  связь между испытанным  затруднением  и той завершенной  теорией
общей проблемы,  которую ему преподносил учитель. Таким образом, не было  не
только мгновенной  помощи, в которой главным образом и нуждался  начинающий,
но  и руководства,  непосредственно  приспособленного  к  личности  ученика,
руководства, благодаря  которому  ученик, развиваясь мало-помалу, доходит от
естественной вначале несамостоятельности  до совершенного владения избранной
научной сферой. Все эти недостатки проистекают совершенно непосредственно из
того,  что  учитель не  в  состоянии  немедленно  реагировать  на  возникшую
потребность  в разъяснении, а нуждается для жданного и желанного воздействия
в таком количестве времени, что из-за него погибает и самое воздействие".
     Объяснение Оствальда ссылкой  на медленную реакцию у интроверта кажется
мне недостаточным. Нельзя доказать,  что Гельмгольц отличался незначительной
быстротой реакции. Но только он реагировал не  во  внешнем направлении, а во
внутреннем. Он не  обладал эмпатией в  отношении к ученику, и  поэтому он не
понимает, чего хочет ученик. Так как он всецело установлен на свои мысли, то
он реагирует  не на  личное желание ученика,  а на мысли, возбужденные в нем
его  вопросом, и  притом  так  быстро  и  основательно,  что  он  тотчас  же
предчувствует дальнейшую  связь, которую  он,  однако, не способен мгновенно
обозреть и  передать в абстрактной  и выработанной форме, но это  не потому,
что он слишком медленно думает, а потому, что объективно невозможно охватить
мгновенно  готовой  формулой  весь  объем  предчувствованной  проблемы.  Он,
конечно, не замечает, что  ученик и не подозревает об  этой проблеме, ибо он
думает, что дело идет о проблеме, а не о в высшей степени простом для него и
нетрудном совете, который он мог  бы дать тотчас же, если бы  только  он мог
уяснить  себе,  что  именно  в  данный  момент  нужно  ученику для успешного
продолжения  занятий.  Но,  в  качестве  интроверта,  он  не  постигает  (не
эмпатирует в) психологию другого, но  устремлен вовнутрь, в свои собственные
теоретические  проблемы,  и  нить, подхваченную  учеником, он  прослеживает,
восходя к теоретической проблеме, прекрасно приспособляясь к проблеме, но не
к тому, что в данный  момент нужно ученику. Понятно, что такая  своеобразная
установка  интровертного  преподавателя  очень  нецелесообразна   в   смысле
преподавания  и  так  же  неблагоприятна  в   смысле  личного   впечатления,
производимого   интровертом.   Он   вызывает   впечатление   медлительности,
странности и даже ограниченности, и поэтому не  только широкая публика, но и
тесный круг его  коллег очень часто недооценивает его, и это  длится до  тех
пор,  пока  позднейшие исследователи  не  передумают, не  переработают  и не
переведут его умственный труд.
     Математик  Гаусс отличался таким  нежеланием  преподавать,  что каждому
отдельному студенту, приходившему к нему  записываться, он сообщал, что  его
курс, вероятно, не состоится, для того  чтобы таким образом  освободиться от
необходимости читать лекции. Оствальд метко замечает, что в преподавании для
него была мучительна "необходимость излагать в лекции научные результаты без
того,  чтобы сначала детально  установить и выточить точный смысл  терминов.
Сообщать другим свои выводы без такой обработки могло возбуждать в нем такое
чувство,  как  если  бы он  должен  был  показываться чужим  людям  в ночной
рубашке". /89-  S.380/ Этим замечанием Оствальд касается очень существенного
пункта,  а именно упомянутого уже  выше отвращения интровертного доводить до
сведения  окружающих какие-нибудь иные сообщения, кроме совершенно безличных
.
     Оствальд  обращает  внимание  на то,  что  обычно  романтику приходится
сравнительно рано  заканчивать свое жизненное поприще вследствие чрезмерного
истощения.  Оствальд  склонен  объяснять  и этот  факт повышенной  быстротой
реакции. Но так как я держусь того мнения, что  понятие быстроты  умственных
реакций  научно далеко еще не выяснено и  что до сих пор отнюдь не доказано,
да вряд ли когда-либо и можно доказать, что реакция вовне слагается быстрее,
чем   реакция  вовнутрь,  то  мне  кажется,  что  причиной  преждевременного
истощения  экстравертного  исследователя  является  по  существу именно  его
направленная  вовне  реакция.  Он очень  рано  начинает  печататься,  быстро
приобретает  известность,  вскоре развивает  интенсивную публицистическую  и
академическую деятельность, поддерживает личные отношения  с  широким кругом
друзей и  знакомых  и,  кроме  того, принимает  необычайно  живое участие  в
развитии  своих  учеников.  Интровертный  исследователь  начинает печататься
позднее,  его  труды  следуют  друг за  другом с  большими промежутками,  по
большей части  они бывают  выражены в более сжатой форме, повторений одной и
той же темы не встречается,  разве только  если при этом может быть изложено
что-нибудь  существенно  новое;  вследствие сжатого  лаконизма  его  научных
сообщений, которые зачастую бывают лишены каких бы  то  ни  было указаний на
пройденный путь или на обработанные материалы, его труды остаются непонятыми
и незамеченными, и сам исследователь остается неизвестным.  Его отвращение к
преподаванию  не  побуждает  его  искать  учеников,  его  малая  известность
исключает отношения к широкому кругу знакомых, и поэтому он живет  обычно не
только по необходимости,  но и  по собственному  выбору  -  в  уединении, не
подвергаясь  опасности  слишком  израсходовать   свои  силы.   Его  реакция,
устремленная внутрь, постоянно уводит его  опять на  тесно ограниченные пути
исследовательской  деятельности, которая сама  по  себе хотя  и  сопряжена с
большим  напряжением  и при большой  длительности тоже приводит к истощению,
однако  не требует добавочных затрат силы на знакомых  и учеников. К тому же
следует, конечно, принять во  внимание,  что  явный успех романтика является
живительным  и освежающим  фактором, которого  классик  очень  часто  бывает
лишен, так что он  бывает вынужден искать себе единственное удовлетворение в
завершенности  своего исследовательского  труда. Поэтому  мне  кажется,  что
сравнительно  раннее  истощение  романтического гения происходит оттого, что
его  реакция  направлена  вовне,  а не  оттого,  что  его реакция  слагается
быстрее.
     Свое деление на типы Оствальд не считает абсолютным  в том смысле,  что
каждый  исследователь  без  всяких  оговорок  мог  бы  быть  изображен   как
принадлежащий к тому или  иному типу. Однако он  придерживается того мнения,
что "именно  совсем  великие люди" очень  часто  самым определенным  образом
могут быть отнесены  к той или  другой конечной группе, тогда  как  "средние
люди"  гораздо  чаще занимают  в  отношении  скорости  реагирования  среднее
положение. /89- S.372/ Объединяя все вышесказанное, я бы хотел отметить, что
биографии Оствальда содержат отчасти  ценный материал для психологии типов и
убедительно доказывают совпадение  романтического типа  с  экстравертным,  а
классического типа - с интровертным.


X. Общее описание типов


1. Введение

     В  последующем  я  постараюсь дать  общее  описание  психологии  типов.
Сначала  я сделаю это для двух общих типов, которые я  назвал интровертным и
экстравертным.  Далее я  попытаюсь дать некоторую  характеристику тех, более
специальных  типов,  своеобразие  которых  слагается  вследствие  того,  что
индивид приспособляется  или ориентируется главным образом посредством своей
наиболее дифференцированной функции. Первые я хотел  бы обозначить как общие
типы установки,  отличающиеся  друг от  друга направлением  своего интереса,
движением либидо; последние я назову типами функций.
     Общие  типы  установки, как уже  было многократно указано  в предыдущих
главах,  отличаются  друг  от друга своеобразной установкой  по  отношению к
объекту. У  интровертного  отношение  к нему  абстрагирующее; в сущности, он
постоянно заботится о том, как бы отвлечь либидо от объекта, как если бы ему
надо  было  оградить  себя  от  чрезмерной  власти  объекта.  Экстравертный,
напротив,  относится  к объекту  положительно.  Он утверждает  его  значение
постольку, поскольку он постоянно ориентирует свою субъективную установку по
объекту  и вводит ее в отношение к нему. В сущности, объект никогда не имеет
для него достаточно ценности, и  поэтому значение  его постоянно  приходится
повышать.  Оба  типа  до  такой  степени  различны  и  их  противоположность
настолько бросается в глаза, что наличность их без всяких разъяснений бывает
очевидна даже  для  профана в психологических вопросах,  - стоит  только раз
обратить его внимание на это.  Всем,  конечно, знакомы эти замкнутые, трудно
распознаваемые, часто  пугливые  натуры, представляющие  собой самую сильную
противоположность  людям  с открытым,  обходительным, часто веселым  или  по
крайней мере приветливым и  доступным характером,  которые со всеми ладят, а
иногда и ссорятся, но  во всяком случае стоят  в отношении  к окружающему их
миру, влияют на него и со своей стороны воспринимают его влияние.
     Понятно, что  сначала люди бывают склонны воспринимать  такие  различия
как индивидуальные  случаи своеобразной структуры характера. Однако тот, кто
имел  возможность основательно  изучить  большое  число людей,  откроет  без
труда,   что   эта   противоположность   отнюдь  не  сводима   к   единичным
индивидуальным случаям,  но что дело идет о типических  установках,  гораздо
более  общих,  чем можно было бы  предположить  на  основании  ограниченного
психологического  опыта.  Предыдущие  главы  должны  были бы  в  достаточной
степени  показать,  что  в  действительности  речь  идет  о  фундаментальной
противоположности,  то  ясной, то менее  ясной, но  обнаруживающейся всегда,
когда речь идет об  индивидах  со сколько-нибудь ярко  выраженной личностью.
Таких людей мы встречаем отнюдь не  только среди образованных, но вообще  во
всех  слоях  населения;  и потому  наши  типы могут быть указаны  как  среди
простых   рабочих   и   крестьян,  так   и   среди  высокодифференцированных
представителей нации. Разница пола тоже  ничего не меняет в этом  факте. Эти
противоположности  встречаются и среди женщин всех  слоев  населения.  Столь
общая распространенность вряд  ли  была бы  возможна, если бы  дело касалось
сознания, то есть сознательно и намеренно выбранной установки. В этом случае
главнейшим  носителем   такой  установки  был   бы,  конечно,  определенный,
связанный   однородным   воспитанием   и   образованием  и,   следовательно,
местноограниченный слой населения. В  действительности же это совсем не так;
и  даже напротив, типы распределяются,  по-видимому, без всякого  разбора. В
одной  и  той  же  семье  один  ребенок  может  быть интровертом,  другой  -
экстравертом. Так как, согласно этим фактам, тип установки в качестве общего
и,  по-видимому,  случайно  распределенного  явления  не  может  быть  делом
сознательного  суждения или сознательного намерения, то он, вероятно, обязан
своим существованием какой-то бессознательной, инстинктивной основе. Поэтому
противоположность  типов в качестве  общего психологического феномена должна
так или иначе иметь свои биологические предпосылки.
     С биологической точки зрения, отношение между субъектом и объектом есть
всегда  отношение приспособления, ибо  всякое  отношение  между  субъектом и
объектом  предполагает видоизменяющиеся  воздействия  одного на  другой. Эти
видоизменения и составляют приспособление, или адаптацию. Поэтому типическая
установка по отношению к объекту суть процессы приспособления. Природа знает
два  коренным образом  различных варианта адаптации и  две обусловленные ими
возможности  самоподдержания живых организмов: первый  путь - это повышенная
плодовитость  при относительно  малой  обороноспособности и  недолговечности
отдельного индивида;  второй путь - это  вооружение  индивида многообразными
средствами самосохранения  при относительно малой плодовитости. Мне кажется,
что эта биологическая противоположность есть не только аналогия, но и  общая
основа наших двух психологических способов приспособления.  Здесь я хотел бы
ограничиться  одним только общим  указанием, с одной стороны, на особенность
экстраверта,   состоящую    в    способности    постоянно    растрачиваться,
распространяться  и  внедряться  во  все;  с другой  стороны,  на  тенденцию
интроверта  обороняться  от   внешних  требований  и,   насколько  возможно,
воздерживаться от  всякой затраты энергии,  направленной прямо на объект, но
зато создавать для  себя самого возможно более обеспеченное и могущественное
положение.  Поэтому  интуиция   Блейка  недурно   определила  оба  типа  как
"prolific"  (плодородный)  и "devouring (прожорливый)  type". Как показывает
общая биология, оба пути удобопроходимы и, каждый по-своему, ведут к успеху;
точно так же и типические установки.  То, что один  осуществляет посредством
множества отношений, другой достигает при помощи монополии.
     Тот факт, что иногда даже дети в первые годы жизни несомненно проявляют
типическую установку, заставляет предположить, что  к определенной установке
принуждает отнюдь не борьба за  существование, как ее обыкновенно  понимают.
Правда, можно было  бы, и  даже  с  достаточным основанием, возразить, что и
малому   ребенку,   и  даже   грудному  младенцу,   приходится  осуществлять
психологическое  приспособление  бессознательного характера, ибо своеобразие
материнских влияний в особенности ведет к специфическим реакциям у  ребенка.
Этот аргумент  опирается на несомненные факты, но он  падает при указании на
столь же несомненный факт, что двое детей у одной и  той же матери могут уже
рано  обнаружить  противоположные  типы, без  того чтобы в  установке матери
можно  было  отметить  хотя  бы  малейшее  изменение. Хотя  я  ни при  каких
обстоятельствах  не хотел  бы недооценить неизмеримую важность  родительских
влияний, но все же это наблюдение заставляет нас сделать вывод, что решающий
фактор следует искать в предрасположении ребенка. Вероятно, в конечном счете
это  следует приписать  индивидуальному  предрасположению,  что при возможно
наибольшей однородности внешних условий один ребенок обнаруживает такой тип,
а другой ребенок  - другой. При этом я, конечно, имею в виду лишь те случаи,
которые  возникают при  нормальных  условиях. При ненормальных условиях,  то
есть когда  мы  имеем дело с крайними и  поэтому ненормальными установками у
матерей, детям может быть навязана относительно однородная установка, причем
насилуется их индивидуальное предрасположение,  которое, может быть, выбрало
бы другой  тип,  если  бы  извне  не вторглись  и не  помешали  ненормальные
влияния.   Там,  где  происходит  такое   обусловленное  внешними  влияниями
искажение типа, индивид впоследствии обычно заболевает неврозом, и исцеление
возможно лишь  при  условии выявления той  установки, которая,  естественно,
соответствует данному индивиду.
     Что же касается  своеобразного  предрасположения,  то об этом я не могу
ничего  сказать,  кроме  того,  что,  очевидно,   существуют  индивиды,  или
обладающие   большей  легкостью  или  способностью,  или  которым   полезнее
приспособляться т