сравнению со вспышками Ментала, которые не длятся долго - но
как только тело что-то усвоило, оно непоколебимо  это  усвоило,  как  первую
каплю молока из груди матери. Этот ребенок нового зарождающегося мира  понял
одну необычайную вещь, которую никто не  видит  из-за  того,  что  весь  мир
находится внутри нее, а надо быть немного снаружи, чтобы разглядеть ее:  мы,
люди ментального вида, мы ПОЛНОСТЬЮ  заключены  в  свинцовый  скафандр,  как
астронавт, который шагает в открытом космосе!
   Это грандиозное рас-крытие!
   Ибо великое раскрытие состоит в том, чтобы увидеть отсюда  то,  что  есть
там, увидеть препятствие, невидимое  для  всех  нас,  кто  находится  внутри
препятствия и дышит воздухом "доброго боженьки"! Но это смертельный  воздух,
и он все более и более удушливый - есть другой воздух! Надо проделать дыру в
скафандре, чтобы увидеть это! Это будущий воздух! как воздух для после-рыбы.
   И тогда этот ребенок нового невозможного мира понял в своем теле,  почему
Она сказала: ты можешь делать эту  работу,  потому  что  твои  клетки  имели
переживание, предшествующее смерти... Ну конечно! как раз это и  происходит:
когда эти бедные клетки должны усвоить этот другой, невозможный  воздух,  по
другую сторону свинцового скафандра,  у  них  такое  же  ощущение,  что  они
лопаются и расплющиваются, какое было бы у астронавта без скафандра.
   Это трудное рас-крытие,  надо  признать.  Но  оно  делается  мало-помалу,
медленно-медленно, с трудом. И благодаря тому,  что  эти  клетки  преодолели
старую смерть, откуда не возвращаются, эту  старую  гипнотическую  смерть  в
свинцовом мешке, благодаря этому они  почувствовали,  смогли  почувствовать,
что... Ну конечно! это изобилие солнца на другой  стороне,  изобилие  Любви,
изобилие Нежности, изобилие свободного пространства, вибрирующего и поющего,
изобилие всего возможного и невозможного, чего  нельзя  представить  даже  в
волшебных сказках.
   Это восхищение... трудное. И немного сокрушающее.
   Но особенно  это:  чувство  Божественного,  нерушимое  и  священное,  как
какое-то новое чувство сверх (или вне) наших пяти чувств.



   И космическое чувство.
   Ибо совершенно  очевидно,  телесно  очевидно,  что  эта  Новая  Эволюция,
божественная эволюция делается не ради "доброго малого", не для того,  чтобы
вылепить "сенсационного" человека, как мы могли  бы  нафантазировать,  нечто
вроде сверх-человека, наделенного невероятными  силами.  Хотя  наши  вымыслы
содержат крупицу истины, и такое тоже могло бы произойти, ведь очень  быстро
понимаешь, что "законы Природы" не таковы, как о них думаешь. Эта  Революция
гораздо более глубокая, чем кажется.
   Сразу же и с самого начала, или в первом же  просвете,  низвергаешься  на
другой конец вещей, к старому началу нашего Несчастья. Впрочем, это то самое
Несчастье, которое вынуждает нас искать выход, поскольку препятствие  всегда
является Средством. Мы всегда выходили через не ту дверь, но есть и  хорошая
дверь.
   "Спасение - физическое", - говорила Мать.
   Первая же пробоина в Скафандре, если она ввергает нас в чудесное ощущение
Божественного,  одновременно   выбрасывает   нас   в   величайшее   ощущение
Космического, как если бы все тысячелетия разом бы были  там  -  тысячелетия
Несчастья. Это как если бы Ад  неистово  сражался  против  этого  внезапного
вторжения  Могущества...   беспокоящего   или   изнуряющего.   Все   дьяволы
спокойненько жили там, под покровом Ночи материи, вечно творя свои маленькие
несчастья из жизни в жизнь, из века в век, и  в  конечном  счете,  раскрывая
свою гадкую пасть на все наши маленькие благополучия и  красивые  сказки.  И
тут вдруг жизнь входит в скафандр, настоящая Жизнь - конечно, это их  бесит,
они разъярены. И тогда все восстает против, но это "против" - на космическом
масштабе. Это вселенские силы совершенно расстроены. Это как  раз  те  самые
известные "законы",  которые  заправляли  нашим  человеческим  скафандром  и
вообще всем земным Скафандром, в котором мы живем. Потому  что,  в  конечном
итоге, есть только ОДНО - там внутри  больше  нет  тебя-и-меня,  больше  нет
особого "доброго малого", есть земное Все, застывшее как бетон  и  говорящее
"Нет" этому божественному вторжению. Это старое  тысячелетнее  Сражение,  но
теперь, одним прекрасным днем, Жизнь и Смерть вдруг столкнулись лицом к лицу
в одном теле. И кто одержит верх?
   Мы все вовлечены в это дело. И  весь  мир  тоже.  И  он  бьется  как  все
тысячелетия, откуда мы вышли. Как первый краеугольный Камень.
   Тогда тело сразу же понимает, почему Шри Ауробиндо  сказал  то,  что  нам
кажется загадкой и парадоксом: этот  новый  воздух  текучее  газа  и  тверже
алмаза. Нам надо просверлить дыру в этом первом краеугольном Камне,  земном,
космическом, как если  бы  с  помощью  бура  с  алмазным  наконечником.  Это
Могущество сокрушит и слона, - сказала Мать - ну  конечно!  "это"  могло  бы
сокрушить кого угодно, но оно сокрушает Смерть мира. И оно чудесным  образом
текучее, божественно текучее, как воздух, которым никогда не дышали, и это к
счастью, поскольку этот "воздух" не хочет  сокрушать  "доброго  малого":  он
хочет сокрушить Смерть "доброго малого" и Ложь мира. И клетки это знают! Они
знают чудесное Солнце другой стороны,  чудесную  Любовь  другой  стороны,  и
Нежность, Свободу, доколе неизвестную - больше нет тех  "законов",  но  есть
этот Закон. Наконец-то свободный человек. Наконец-то настоящая Жизнь. Нечто,
что больше не "противоположно", как  любовь  противоположна  ненависти,  как
жизнь противоположна смерти, как добродетель противоположна греху - во  всех
этих старых противоположностях обе крайности полностью объемлют друг  друга,
так что добродетель тайно лелеет свои грехи, а любовь внезапно оборачивается
ненавистью, и смерть миленько улыбается за своей разряженной маской - и то и
другое обладает умением превращаться в дьявола. Теперь же есть только  ОДНО,
что всегда было наполнено Любовью и Радостью, и  великим  Простором.  Но  на
этот раз в теле. Клетки знают это. Они ждут этого Момента - сколько же веков
и тысячелетий под нашими бедными каркасами, несчастными и обманутыми?
   И тогда вся Эволюция, старая эволюция показывает свое  настоящее  лицо  в
ясном проблеске глаз тела: всякий раз, на каждом этапе, она была  как  Чудо,
как невозможность, становящаяся возможностью,  как  если  бы  "нечто"  вечно
пыталось  освободиться,  чтобы  проявиться  в  большей  системе,   в   более
просветленном взгляде, в более  сознательном  сознании.  И  затем  временная
"система" замыкалась в узаконенную тюрьму, тюрьму обычную, привычную, до тех
пор, пока она не становилась достаточно удушливой, чтобы разбить свой старый
панцирь или свой старый скафандр... и начать еще раз.
   Но на этот раз мы,  возможно,  достигнем  настоящего  Выхода,  того,  что
искали все эти тысячелетия и эти старые страдания, как раз  потому  что  вся
земная Система стала удушливой. Нужно было, чтобы Жестокость системы сдавила
нас до такой степени, чтобы "мы", люди, или кто-то еще, стали искать из  нее
выход. Искажение, в котором мы живем, достигло такой степени разлада.
   И там, внутри этой старой Материи, которую, как мы считали, мы так хорошо
знали, ждала своего часа Улыбка.
   Тогда видно или можно увидеть, либо, во всяком случае, тело может увидеть
и выдержать эту потрясающую текучесть алмаза,  которая  бомбит  и  бомбит  и
сверлит дыру в этом свинцовом Скафандре и бетоне, и в один  прекрасный  день
выбрасывает наружу, в свой прозрачный и могущественный воздух,  все  низости
нашей  старой  эволюционной  зоологии.  Это  вся  земля   бомбардируется   и
содрогается. Мы переживаем это Чудо наизнанку.
   Это будущая Материя прокладывает свой путь.
   Но есть одно  "место"  в  этой  изнаночной  стороне,  и  когда  начинаешь
высовывать  свой  нос  на  другую  сторону  скафандра,  то  с  изумлением  и
восхищением замечаешь или  чувствуешь,  что  не  только  законы  Природы  не
таковы, как мы до сих пор о них думали в своем  скафандре,  но  и  сама  эта
Материя, такая окаменелая, такая строптивая и такая не проходимая, кроме как
с нашими демоническими и смертными средствами, является чем-то совсем другим
- это само место Секрета и Мистерии  и  Чуда,  сотворившего  все  эти  миры.
Видишь, или тело видит (болезненно, потому что оно сопротивляется, как и все
космическое тело), что эта "Материя"... боже мой!  это  тесто,  из  которого
можно лепить.
   Только, чтобы лепить, надо иметь настоящий инструмент.
   Каждый вид был вылеплен на свой особый манер и жил достаточно  гармонично
в  пределах  собственной  формы,  но  наш  думающий  вид,  вид   научный   и
религиозный,  сделан  из  несомненного  бетона,  бетона   гипнотического   и
непреложного, откуда не было выхода, кроме как выхода на небеса смерти или в
последние открытия нашей Науки, которая открывала только  то,  что  она  уже
имела, и думала и смертно лепила в собственном скафандре. И  мы  наколдовали
то, о чем думали.
   Но там, подо всем этим, ждала Улыбка, ждала Нежность, ждала Любовь... что
замечают дети, когда являются детьми.
   Это настоящая волшебная Сказка,  которую  мы  хотим  вам  рассказать.  Та
самая, о которой наши поэмы, наши мечты  и  наши  песни  невнятно  бормотали
сквозь века. Ибо в нас живет очень древняя память,  которая  вспоминает  то,
что всегда было ее, вспоминает Красоту,  Любовь,  великий  Простор,  который
всегда был ее, вспоминает другую сторону, которая  всегда  находилась  в  ее
теле и которая, на этот раз, сможет перейти сюда и вылепить здесь свое новое
тело.






   6 мая 1997

   Роберу Лафону
   с признательностью.







   Все здесь есть чудо
   И чудом может измениться

   Шри Ауробиндо
   Savitri







   Бигарно






   О, малыш


   О, малыш...
   Ты, ищущий, ты, стремящийся, верящий в  Дьявола  или  Бога  -  и  во  все
подобное - верящий в Любовь, и это счастье, и это несчастье, ведь как знать,
кого любить, кого ненавидеть - и  во  все  подобное  -  и  ты  ударяешься  и
кричишь, смеешься, плачешь - и это так похоже, и так хотелось бы,  о!  нечто
иного, что не было бы подобно, чего так не хватает, это как  дыра  в  центре
наших жизней, как никогда не удовлетворимая  жажда,  как  всегда  одинаковый
крик, который рядится в красное, черное,  белое  и  все  цвета  неизведанной
радуги; и так хотелось бы, так хотелось бы нечто, чего не знаешь, что всегда
было там, чего там всегда хватало, и стремишься и бежишь... за тем, что есть
там, к тому, что есть ты - и кто есть ты? Ты  мудрец,  ты  смышленый,  и  ты
ничего не знаешь; ты влюблен, и ты больше не влюблен, и ты больше не знаешь;
ты бродяга и бунтарь, но все бунтует, и ты не знаешь, почему; ты верующий  и
неверующий, и ты не знаешь, во что ты веришь или не веришь, и все же нечто в
глубине тебя еще верит и верит и хотело бы верить в  Дьявола  или  Бога,  но
лучше в нечто, что было там  всегда,  любило  всегда,  что  было  бы  Маяком
навсегда, извечной радугой в этой Ночи, где все время за чем-то гонишься,  и
которая кажется так похожей на Ночь всех наших Предков,  которые  неотступно
преследуют нас и рассказывают нам о своих смертях,  и  о  стольких  подобных
смертях, и о стольких умерших любовях, и о столько раз обманутой  Вере.  Так
что бежишь, бежишь, и это навсегда? Убегаешь туда,  убегаешь  сюда,  но  все
побеги всегда обманчивы, и столько ловушек, как если бы все было ловушкой, и
все же бежишь в Надежде, как  если  бы  Надежда  была  единственным  биением
Жизни, и будем ли мы всегда обмануты? О!  что  же  есть  там,  что  было  бы
всегда-всегда, как наконец-то  удовлетворенная  Любовь,  как  крик,  ставший
песней, ставший небом и радугой в небесах,  как  наконец-то  удовлетворенная
бездна жажды, ставшая необъятной, как все моря, ставшая ОДНИМ со всем сущим,
без стен, без деления на "я" и "ты", без дьяволов и богов, без "нет" и  "да"
и еще раз "нет". О! что же есть там, что было бы "Да" во всем, без стен, без
еще другой вещи, в единой Вещи, которая есть и  которая  есть  все,  которая
объемлет все, которая поет везде.
   О, малыш моего сердца, это тебе хочу я рассказать, это твой Секрет, и это
мой Секрет и наш Секрет во всем, что печалится и кричит и настойчиво  просит
того, что есть там и что удовлетворило бы все эти смерти, которые преследуют
нас, все эти напрасные костры, все эти века, которые плачут в нас и надеются
еще и еще и всегда.
   Есть Чудо, не найденное всеми нашими Науками, которые не знают ничего, не
найденное всеми нашими Храмами, которые рушатся всегда, не  найденное  всеми
нашими Верами, которые возобновляются с  нуля  всегда,  но  которые  все  же
возобновляются - потому что Чудо  есть  там,  в  глубине  человека,  который
рядится в черное, голубое, красное, но это только одежда, не так ли?
   Есть Материя, начало и конец всего, начало, которое никогда не начиналось
и которое надеется всегда; есть Человек, которого еще нет и  который  всегда
ждет свой Секрет, который есть там, свое Чудо, которое  есть  там,  в  своей
Материи, как в звездах и всех океанах и всех радугах.
   Эта Материя, твоя Материя, что это  такое?  Это  Чудо,  какое  оно?  Этот
Секрет, который удовлетворил бы все Века и исполнил бы все труды...
   Есть Чудо в этой Материи, но надо добраться туда.
   Так что, если ты хочешь этого, послушай  эту  сказку  на  никаком  языке,
рожденную изо всех веков, которые тоже хотели бы этого.





   1

   Старец


   Жил-был старый-престарый человек. Никто не знал ни сколько  ему  лет,  ни
как его зовут. Он жил на высокой горе, там,  где  великие  реки  берут  свои
истоки; вот, впрочем,  почему  его  называли  человеком  истоков,  а  другие
называли его человеком без имени, а некоторые шалуны прозвали его  человеком
"без-нет", потому что он никогда не говорил  "нет".  Он  смотрел  на  снега,
поверьте мне, на столько снегов, и это было таким поглощающим, что иногда он
отправлялся в другие снега, в неведомый здесь край. У него там  был  большой
ледник, как пирамида, которую называли пирамидой-изо-льда, и  утренний  свет
на гранях льда был таким  искрящимся  и  немного  розовым,  что  иногда  она
уходила в великий свет неизвестного здесь солнца. Этот  человек  без  имени,
без возраста, знал так много всего, что иногда  грезилось,  как  его  любовь
течет как  маленькая  речка,  которая  бьет  там  ключом  и  разливается  на
равнинах, впадая в великую реку среди стольких людей, которые имели  столько
имен и рождались в четырех стенах. Его взгляд уходил далеко-далеко, туда,  к
этим людям и этим равнинам, так далеко, что иногда он  переходил  на  другие
равнины, сегодняшние равнины или более поздние, или же эти равнины  были  до
людей? И его любовь текла и терялась вдали, как великая река, смывая мертвые
тела, печали, унося прах и гирлянды и  потерянный  смех,  черные  и  розовые
наносы, унося все это к древнему Морю, которое хранит все. И он  тоже,  этот
старец без имени, хранил все свое богатство - столько печалей и  потерянного
смеха, и столько мужчин и женщин со столькими именами и  столькими  солнцами
или ночами, прошлыми, сегодняшними или  будущими  -  в  одном  чреве,  таком
глубоком, что иногда  он  сам  поглощался  в  этом  чреве,  ничейном,  таком
древнем, так далеко, что иногда он выходил на другую  сторону  всех  глубин,
всех печалей, всех криков и всего смеха, выходил к  Морю  неведанного  края,
которое, однако, было как маленький источник всего, что  есть  здесь,  всего
свежего, всего юного, всего искрящегося смехом, куда он погружал свои шаги и
пил снежные звезды - было ли это сегодня, было ли это всегда? И  старец  без
имени смотрел, смотрел далеко туда, в то "там", что искрилось здесь,  и  его
глаза раскрывались, становились голубыми, как море,  обрамленное  пеной  или
льдом, а затем они снова закрывались, как всегда,  в  бездне  без  названия,
которая была им самим, во времени без времени,  которое  было  им  самим,  в
ослепительном богатстве какого-то потерянного галиона,  и  старец  не  знал,
смеялся он или плакал, он не знал больше ничего отсюда  или  оттуда,  и  это
было наполненным, как все моря, как все бьющиеся сердца, и это  было  ничем,
как крик  пролетевшей  трясогузки,  секундой  после  того,  как  она  выпила
маленькую жемчужину из водопада.





   2

   Мать истоков


   В этом сердце, однако, жила старая печаль, которая  проходила  через  все
печали, как весны и зимы и приливы и отливы проходят под  столькими  лунами;
эта печаль проходила через  столько  смеха  и  радостей,  потерянных,  затем
обретенных  и  еще  раз  потерянных  под  столькими  обликами,  любимыми   и
исчезнувшими,  и  еще  раз  найденными,  как  маленький  источник  с  новой,
совершенно свежей каплей, уже ушедшей, как трясогузка, которая пропела все и
взлетела - и к какой Судьбе, всегда одинаковой? И кто же ткет эту песню, кто
вливает эту каплю  в  великую  Реку,  к  какому  Морю,  всегда  одинаковому?
Капелька человека, что это такое? И было нечто, что шевелилось в этом старом
сердце, по ту сторону печалей, по ту сторону жизней и обликов, как  если  бы
все уже было прожито и, однако, было бы новым, совершенно новым, как если бы
еще что-то не было прожито, имело бы еще жажду, проливало бы еще одну  каплю
для...  чего?  Этот  Старец  стольких  сердец  и  стольких  обликов  мог  бы
раствориться там в старых снегах и сделать еще одну снежинку, из  ничего,  в
великом изумлении, всегда одинаковом, для другого взора ребенка или  старца,
подобного ему, и водопад снова  забрызжет  своими  маленькими  бусинками,  и
птица снова испустит свой крик, и люди, там, в  четырех  стенах,  возобновят
свою любовь и свои печали и  свои  часы,  так  быстро  кончающиеся,  и  свои
истории, всегда одинаковые? Он  смотрел,  этот  Старец,  и  каждая  секунда,
каждая капля и каждый крик были  наполнены  вечностью,  они  были  наполнены
бесконечным богатством, и его сердце зашевелилось, не в силах заполнить  эти
полости бездонной любви, не в силах дать так много, дать это "нечто",  влить
еще одну каплю - и, возможно, из-за того, что в мире так много  печали,  так
много жаждущих тел, так много детских смертей,  без  своей  трясогузки,  так
много людей в четырех стенах без своего маленького водопада, то стоило  ему,
этому Старцу, вливать и вливать еще одну каплю? Как если бы  ожидалась  одна
чудесная капля, которая изменила бы все. К чему еще одна снежинка в  древних
снегах? К чему это Богатство, которому никто не внемлет?
   И все было полным, и всегда была эта пустота.
   Какому же сердцу я расскажу свой Секрет, если ни одно  из  них  не  знает
своего подлинного биения?
   Кому  я  поведаю  Секрет  этой  капли,  всегда  новой,  этого   Богатства
маленького человечка?
   Какому малышу поведаю я о его настоящем вопросе?



   Тут явилась Великая Госпожа истока. И Старец снегов остолбенел.
   Она была прекрасна, о! как невиданное создание, как чистая капля, которая
содержит в себе все капли, как радужный свет, который содержит  все  снежные
звезды, и ее длинные золотые волосы предстали как утренняя заря  на  большой
пирамиде изо льда, излучая солнечную радость, нежную и сладостную, как  если
бы все было готово расплавиться в этой улыбке, и все и навсегда  исполнилось
и растворилось бы в этой великой мантии любви.
   Это длилось всего лишь секунду, но было так,  как  если  бы  все  времена
достигли своей Цели, как если бы  все  печали,  все  смешки  были  поглощены
собственной жаждой, которой была Она.
   Возможно, это была Мать Миров.
   Но эта Любовь, как будто бы с другой стороны всех глубин,  всех  печалей,
всех ночей, всех дней, которые возобновлялись,  чтобы  выпить  еще  раз  эту
единственную чистую каплю...
   Ошеломленный, Старец закрыл свои глаза; одна секунда, которая содержала в
себе все секунды, прошлые, грядущие, неизвестные, которые взывали, чтобы еще
раз возобновилось это Чудо, как если