рмальная" жизнь такого тела среди людей, живущих "по часам"? Здесь
тоже возникает проблема адаптации:  помнить настоящее, чтобы не унестись
бог знает куда...  и,  возможно,  не позабыть в ходе этого видимое тело,
ложно приклеенное к креслу 25 мая 1961 года.  Может показаться,  что еще
должны быть созданы средства перехода, позволяющие вести двойную жизнь в
старом и новом теле, не теряя то или другое. Это физиологические пробле-
мы, вы понимаете, а не метафизические. Что вы будете делать, когда мета-
физика становится физикой!
     Но, возможно,  это полностью ментальная проблема,  потому  что  для
птиц нет  трудности.  Трудность  заключается  в структуре разума и в том
факте, что приходится жить вместе с другими существами, которые приклее-
ны к своему разуму.  Поистине, должен быть сделан переход от одного вида
к другому.
     И жизнь тоже меняется -- когда я говорю "жизнь",  то имею в виду не
только отношение с людьми и с остальными вещами,  а само качество возду-
ха,  которым дышишь,  тот сорт дыхания,  который движет  тобой:  Золотой
свет,  абсолютно неподвижный... и затем видится, как вещи наполняются --
наполняются бесконечным содержимым.  Действительно было  ощущение  нечто
полного вместо пустого.  Жизнь,  которой живут люди, как я вижу, как они
живут,  -- пуста, ложна, суха: она пуста -- тяжела и пуста одновременно.
Она пуста.  Тогда как от той другой жизни немедленно возникает впечатле-
ние: полная, полная, полная, полная -- полная! Ты понимаешь, она перели-
вается через все края,  больше нет пределов.  Она столь полна,  что все,
уничтожаются все пределы,  они стираются,  уходят -- нет больше  ничего,
кроме того, того Нечто.
     Как сделать,  чтобы просочилось это "нечто", как жить в этом нечто,
переносить, выдерживать его,  в то же время видимо оставаясь в теле, ко-
торое кажется сделанным из самой противоположности всех этих качеств?

Сеть

     Она пробиралась сквозь свой лес, изредко озаряемый вспышками света,
и иногда это было почти обескураживающе.  Мы обманываем самих себя в от-
ношении жизни,  мы одеваем ее в идеалы, движения, возбуждение, неистовс-
тво и страсти,  и заявляем "это жизнь", это "волнующе", но это не верно!
Мы просто навешиваем декорацию на некую пустоту каждой секунды,  в кото-
рой есть шаги и еще шаги и ничего + ничего + ничего, и жесты и еще боль-
ше жестов, тысячи жестов ради... чего-то иного, за чем мы бежим и чего у
нас никогда нет. Настоящая жизнь, "чистая", если осмелиться так сказать,
это этот фабрикат, скопище нулей, как счетчик такси, отсчитывающий несу-
ществующее время,  чтобы прибыть "туда".  "Наполненное" время  там,  как
только мы туда прибудем -- но мы никогда не прибываем туда!  Всегда одно
и то же.  Таков базис жизни.  О, но вся жизнь, КАКОЙ БЫ ОНА НИ БЫЛА, по-
добна этому.  Даже те события, которые кажутся с расстояния величайшими,
какими они кажутся большинству людей,  даже те исторические события, ко-
торые  продвинули дальше трансформацию земли и явились настоящим перево-
ротом -- решающие события,  великие завоевания, как их называют -- спле-
тены из ТОЙ ЖЕ ткани,  это ТА ЖЕ САМАЯ вещь! Когда ты взглянешь на них с
расстояния, то в целом они могут произвести значительное впечатление, но
сама жизнь каждой минуты,  каждого часа,  каждой секунды сплетена из ТОЙ
ЖЕ САМОЙ тусклой,  однообразной, скучной ткани, лишенной какой-либо нас-
тоящей жизни -- простое отражение жизни, иллюзия жизни -- лишенная силы,
света или чего-либо еще,  хоть сколь-нибудь напоминающего  радость.  Это
хуже кошмара, некая... О, не безысходность, ты понимаешь, нет даже како-
го-либо ощущения ЧУВСТВОВАНИЯ -- нет НИЧЕГО!  Это пустая,  пустая,  пус-
тая... серая, серая, серая, плотно сплетенная, мелкоячеистая сеть, кото-
рая не пропускает ни воздух,  ни жизнь,  ни свет -- ничего. Мы говорим о
"вуали",  "тюрьме",  но  на  самом  деле это вся та же плотно сплетенная
сеть,  которая обволакивает все,  прямо до клеток тела,  как если бы вся
жизнь была чем-то сглажена. И затем, временами происходит вторжение дру-
гой жизни,  без нашего понимания того,  как все это работает,  причем мы
даже  не способны переносить эту жизнь дольше,  чем несколько секунд или
несколько часов. Величие света -- столь очень мягкого, столь наполненно-
го истинной любви, истинного сочувствия, нечто такое теплое, такое очень
теплое...  Вот что здесь,  всегда здесь,  ожидающее своего часа, если мы
только  позволим ему войти.  Вот что должно выйти на первый план и проя-
виться в вибрации КАЖДОЙ секунды -- не как целое, что видится с расстоя-
ния  и которое кажется интересным,  а вибрации каждой секунды,  сознание
каждой минуты,  иначе...  Да,  иначе... единственная альтернатива -- это
воспарить  в небеса или идти в ад.  Но вуаль должна быть поднята в самом
низу, а не на вершинах. Именно глубоко внизу должны мы найти средство от
удушья.
     Важный секрет поистине должен быть найден на микроскопическом уров-
не каждой секунды, как раз там, куда мы никогда не хотим смотреть, пото-
му что это ужасно -- это "ничто",  как говорит  Мать,  удушающее  ничто,
отбрасывает людей в некую аберрацию, лишь бы только не видеть, не видеть
это любой ценой,  не сталкиваться с ним. Сталкиваться с ним означает на-
девать шкуру черного пигмея.  Для Матери, которая знала все великие рас-
ширения сознания в течение восьмидесяти лет, это было... удушающе. Пото-
му что  физический разум -- это не просто идиот,  бесконечно повторяющий
попугай, который заставляет вас по десять раз проверить,  хорошо ли  за-
крыта дверь,  тогда как вы прекрасно знаете, что заперли ее, но это убо-
гий идиот и попугай, он тормозит все: в одну секунду он предвидит тысячи
деталей, которые произойдут через десять лет; начиная от реплики доктора
"О, придется лечиться два года" (так что, естественно, потребуется дейс-
твительно два  года) до самого изворотливого образа.  Это неумолимая па-
мять,  возможно,  тысячелетняя память.  Это первичный разум Материи. Все
затормаживается и кристаллизуется именно там -- действительно, это стро-
итель тюрьмы.  Все имеет последствие, все связано, все идет от причины к
следствию,  непреклонно. Он склепал нашу тюрьму, тщательно и во всех де-
талях. И ничто не может быть вылечено, пока не вылечено то нашептывание:
за один взмах оно сводит на нет все победы,  одержанные высоко вверху, в
высших областях сознания.  Корни секса скрыты  здесь,  не  в  каком-либо
"сексуальном органе" или "инстинкте",  от которого можно очень легко от-
вязаться,  а в темной маленькой фиксации,  которая хочет...  в  конечном
итоге она хочет ночи, разложения, дезинтеграции всего. Это некое "зацик-
ливание", внедренное в материю. И оно повторяет и повторяет свой малень-
кий шепот смерти в каждом жесте,  при каждом случае и встрече,  во всем.
Болезнь Паркинсона -- крайний восторг для него, его элемент, "представи-
тельный" верх его деятельности. Он хочет лишь остановить все, как столб-
няк -- и,  на самом деле,  он это и делает, скрытно. Это его работа: де-
лать тюрьму. Он хочет воссоздать умиротворенную жесткость камня.
     Смерть -- это его величайший успех.
     Так что  корень зла находится не в каком-либо бездонном или психоа-
налитическом подсознательном:  он здесь,  в пределах  досягаемости  руки
или, скорее, досягаемости уха. Только, чтобы воспринять его, нам не сле-
дует покрывать его всем обычным шумом,  включая моральный.  То, что пре-
пятствует трансформации -- это все те вещи,  которые мы считаем неважны-
ми, вся эта масса вещей,  все они. И поскольку они очень маленькие (или,
скорее, КАЖУТСЯ очень маленькими и несущественными),  то являются самыми
худшими препятствиями. Очень маленькие вещи, принадлежащие подсознатель-
ному механизму,  до такой степени,  что ты можешь быть свободным в своих
мыслях, свободным в своих чувствах, свободным даже в своих импульсах, но
физически ты остаешься рабом.  Все это должно быть уничтожено, уничтоже-
но, уничтожено...  Это ни что иное,  как механическая привычка.  Но  она
цепляется, прилипает, о!... И мы даже не знаем, что нужно сделать, чтобы
уничтожить ее! Ментально мы можем сказать: мы должны очиститься, универ-
сализоваться, имперсонализоваться...  все это очень хорошо,  но это мен-
тальная картина. Как это сделать в теле? Как прорвать ту сеть? Как можно
воздействовать на  тот черный глинистый порошок?  Как только к нему при-
коснешься, он тут же взмывает завесой грязи.

Мантра

     Единственным приспособлением, которое Мать использовала на непрото-
ренном пути,  для которого не было никаких приспособлений, кроме как су-
ществовать определенным образом, просачивать определенным образом и идти
дальше, была мантра.
     Все организованные формы, как мы видим их, являются скоплением виб-
раций (ученые скажут "скоплением атомов",  потому что видят только  один
слой материи  и сквозь ментальные очки),  выражающими какое-то особенное
качество объекта,  его "стремление",  как говорила Мать,  и таким  путем
она, например,  называла цветы. Некоторым образом, это настоящее имя ве-
щей, их особенная музыка, которая становится довольно печальной на чело-
веческом уровне.  Именно  повторение  вибраций обеспечивает стабильность
форм. Изменение вибрационной игры влечет за собой "разлад" формы  (изме-
нение формы, если это переносимо, или дезинтеграцию и "смерть", если это
непереносимо). Каждая вещь обладает своим собственным "звучанием", явля-
ющимся движением сил,  составляющих его. Мантра -- это чистый звук вещи,
какой бы она ни была,  суть ее вибрации,  которая порождает эту вещь или
проявляет ее в форме.  Есть целая так называемая тантрическая наука, ко-
торая манипулирует этими звуками и кажется, что творит "чудеса", воспро-
изводя  звуки вещей -- дезинтегрирует или реинтегрирует их,  комбинирует
или изменяет их.  Поэзия и музыка -- формы этой "магии звука", когда они
являются  настоящей поэзией и настоящей музыкой,  то есть,  когда они на
самом деле вызывают определенные силы или стремления, определенные формы
бытия -- есть всевозможные уровни, вплоть до самых грубых. Это также на-
ша самая обычная магия -- о которой мы не знаем,  что это магия,  но  ее
воздействие  все  равно  есть,  печальное и грязное -- когда мы ходим по
улицам, бормоча свои немые желания или бедные опасения... что естествен-
но приходит, поскольку мы сами и зовем их. Если бы люди видели чудовищно
раскрашенную слизь (и что за цвет!), в которой они живут, то им бы пока-
залась  совершенно  очаровательной  окись углерода,  которой они дышат в
своих городах.  Но если некий чистый звук введен в материю, то и его эф-
фект  может  быть  также магическим;  только требуется большая настойчи-
вость, поскольку наша ложная материя толстая, липкая и повторяющаяся. То
же  самое  свойство материи и физического разума неустанно все повторять
как попугай,  может быть использовано в другом направлении и,  "чудесным
образом" материя может начать повторять настоящий звук вместо того, что-
бы тянуть свою обычную смертную рутину -- насколько она способна это де-
лать  без травматических последствий или рискованного подрыва своей виб-
рационной моды. Есть тонкая разграничительная черта в переходе от старо-
го материального способа бытия к новому, новому способу бытия материи.
     "Чистый звук" совсем не нужно искать в каком-то мудреном магическом
заклинании. Это ОМ,  санскритский звук,  настоящее чудо, но, как обычно,
настоящая магия кроется в предельной простоте,  которой мы обладаем,  не
зная этого,  в  той  простоте,  которая кажется пустяком,  но может быть
чрезвычайно сильной в своей чистоте,  в своей  предельной  чистоте:  как
крик нашего сердца, потребность всего нашего существа собраться в ту се-
кунду, когда решается вопрос жизни или смерти.  Это последнее слово, ко-
торое остается, когда все остальное ушло. Один чистый звук, непохожий на
другие, который делает нас некой индивидуальностью, а не безликой марио-
неткой, нацепившей  галстук и степень доктора математики.  Каждый из нас
может найти этот звук или выражение этого звука в одном  или  нескольких
словах, которые являются нашим собственным "паролем", так сказать, нашим
особенным "сезам,  откройся": звуком, который представляет некое пережи-
вание и  обладает  силой вспомнить это переживание.  Это может быть звук
пламени, звук уверенности или свободы,  звук радости,  звук чистой  люб-
ви... Того,  что  составляет для нас весь смысл.  Крик на вершине нашего
существа или в пучине нашего существа, когда все потеряно. И мы пытаемся
внедрить этот звук в повседневную материю,  в каждую минуту,  каждую се-
кунду, в каждый жест,  каждую глупость,  любую пустоту,  ошибку, печаль,
радость -- во все.  Это должно стать музыкой нашей материальной субстан-
ции.
     Такова мантра.
     Это способ обожествить эту субстанцию,  - сказала Мать. Звук сам по
себе обладает силой, и заставляя тело повторить некий звук, ты тем самым
заставляешь его воспринять нужную вибрацию.  Механизм воздействия  такой
же, как при ежедневных занятиях за пианино,  например: ты повторяешь ме-
ханически, и в конечном итоге,  это наполняет твои руки сознанием -- на-
полняет тело сознанием.
     Она нашла свою мантру.  Это была первая вещь, необходимость в кото-
рой она почувствовала после своего первого "заболевания" в 1958: Мое те-
ло хотело бы иметь мантру,  чтобы ускорить трансформацию (изменить  свою
темную вибрационную моду),  написала она мне тогда. Она нашла эту мантру
и повторяла ее до своего последнего дыхания, день и ночь и каждую секун-
ду,  в течение пятнадцати лет, как, возможно, делал Шри Ауробиндо, когда
ходил взад-вперед по своему коридору с высоким  потолком.  И,  возможна,
она все еще повторяет эту мантру сейчас. Ведь что же может дезинтегриро-
вать ту вибрацию?
     Эта мантра  обладает  поразительной  силой  над вибрационной сетью,
темной сетью грязи, которая обволакивает нас и порождает все наши болез-
ни и старение и всевозможные несчастные случаи.  Эта мантра воздействует
на мое тело,  - сначала отметила она. Это странно, мантра как бы сгущает
нечто: вся клеточная жизнь становится компактной, прочной массой гранди-
озной концентрации -- и ОДНОЙ ЕДИНОЙ вибрацией. Вместо всех обычных виб-
раций тела,  нет ничего, кроме единой вибрации. Единой массы. Вся дрожь,
несчетные колебания,  поползновения тела внезапно сгустились в одну еди-
ную вибрационную массу. Смерть не может войти туда. Болезни и несчастные
случаи также не могут войти.  Тело наполнено "неприступной" субстанцией,
так сказать. Но нужно быть способным вынести эту "субстанцию". Все же, в
самом начале,  она заметила:  Как только я остаюсь в покое на минуту или
концентрируюсь, всегда начинается эта мантра, и есть ответ в клетках те-
ла: они начинают вибрировать. В дугой раз, когда это пришло, оно охвати-
ло все тело, таким вот образом: все клетки затрепетали. И с какой силой!
Вибрация продолжала усиливаться и расти,  тогда как сам звук  становился
все громче  и  громче,  и  все клетки тела были охвачены такой интенсив-
ностью стремления, как если бы все тело начало распухать -- это станови-
лось грандиозно.  Я чувствовала,  что все готово было взорваться.  И это
обладало такой силой трансформации!  Я чувствовала, что если бы это про-
должалось,  то нечто бы произошло, в том смысле, что изменилось бы некое
равновесие клеток тела... Опасная переломная точка. И мы снова сталкива-
емся  с  проблемой  "адаптации" субстанции.  С какого конца ни подходи к
проблеме,  все время наталкиваешься на одну и ту  же  сеть,  опутывающую
все:  можно ли разрушить эту сеть, эту смертную вибрационную паутину, не
разрушив саму жизнь и не дезинтегрировав форму?
     Это станет главной проблемой Матери на многие годы:  проблемой, пе-
реживаемой из минуты в минуту,  физиологически. Короче говоря, она пыта-
лась сконструировать  первое  "новое тело".  Или,  возможно,  освободить
настоящее. И это означает... рискованный переход.
     В мантре Матери было семь слогов:

                           OM NAMO BHAGAVATEH

     Мать дала ее миру.

Окружающие мысли

     Лес Матери был не только в ее теле,  но и в тех 1300 маленьких  об-
разчиков (в  1960),  каждый  из  которых  представлял свой особый способ
смерти, определенный способ бытия в сети и  культивирования  этой  сети.
Поскольку она прекратила свою внешнюю деятельность, то проблема заостри-
лась, вместо того, чтобы ослабиться: теперь они больше не могли осаждать
ее на  Плэйграунде  или теннисном корте или где-то,  куда она приходила;
вместо этого они сами наводняли коридоры,  подходили к двери  ее  ванной
комнаты или  к двери холодильной установки,  где она держала свои цветы,
поджидали ее за каждой дверью и в любую секунду. Это было непрекращающе-
еся  вторжение.  И  если она позволяла кому-то войти хотя бы раз,  чтобы
дать цветок или свой взгляд,  то это становилось законным правом на  всю
вечность -- и,  естественно, "почему не я?". Каждый был я, я, я. Не было
недостатка в маленьких я, утаскивающих свои цветы от Матери и продолжаю-
щих культивировать свою сеть. И если Мать не делала в точности того, что
они хотели,  тогда темная и неистовая сеть выбрасывала массу грязных ма-
леньких вибраций, которые Мать все поглощала и поглощала. Она никогда не
говорила "нет" никому.  Мать никогда не говорила "нет", люди сами должны
были открыть удушение собственной сети. Она просто накладывала свой спо-
койный свет на сеть...  и она еще больше перекручивалась и переворачива-
лась под ее давлением.  И письма тоже: Они убивают меня своими письмами.
О,  если бы ты только знал,  какие письма они мне пишут... прежде всего,
тошнотворное  количество глупостей,  которые никогда не следовало бы пи-
сать;  затем,  вдобавок к этому,  такая демонстрация неведения, эгоизма,
злой воли,  полного непонимания и беспримерной неблагодарности,  и затем
все это... столь прямо, мой мальчик! Они сбрасывают на меня это ежеднев-
но, ты понимаешь, и это исходит из самых неожиданных мест. И она отвеча-
ла,  отвечала.  И иногда у нее вырывался крик: Шри Ауробиндо ослеп, я не
хочу ослепнуть!...  Она садилась в свое большое кресло с резной спинкой,
на мгновение закрывала глаза, а руки ее покоились на подлокотнике, такие
бледные:  Труден  контакт  с  людьми Ашрама.  Будь это только постоянная
ходьба, чтобы дать им цветок... И они так несознательно эгоистичны! Если
я не делаю обычной концентрации на каждом,  они возмущаются: что не так,
я сделал что-то не то?  И разворачивается все зрелище.  Ее  ноги,  столь
тщательно укрытые японскими табами,  опухли от филаризиса,  как железные
палки.  И она продолжала свои ежедневные хождения,  переходя  туда-сюда,
все  время повторяя мантру.  Но все равно проблема оставалась той же са-
мой:  каждый человек, каждое письмо вносит свою степень беспорядка, дис-
гармонии  и дезинтеграции.  Как если бы все выливалось на твою голову из
помойного ведра. И ты должен все это поглощать... Каждая вещь, поглощен-
ная снаружи,  порождает беспорядок [в теле], раскалывает все и порождает
неправильные связи, нарушает организацию; и иногда требуются часы, чтобы
навести  порядок.  Что означает,  что если бы я действительно хотела ис-
пользовать это тело как инструмент,  не меняя его из-за того,  что он не
может следовать движению,  то я должна была бы остановить, насколько это
возможно,  материальное поглощение всех вещей,  которые отбрасывают меня
на годы назад.
     Она продолжала "поглощать" до самого конца,  и все больше и  больше
-- чем ближе она подходила к цели, тем неумолимей становилась окружающая
сеть, отбрасывая к смерти. Это была не "ее" сеть: это поистине была сеть
мира. И  проблема  все более запутывалась,  поскольку это было не просто
физическое присутствие 1000 или 1300 образчиков,  танцующих свой неисто-
вый танец в ее теле, а это была вся невидимая толпа. И для начала мысли.
Пока нам уютно и тепло в сети,  мы не понимаем,  но как только сеть рас-
пускается, это полное втор