а...
     Конец фразы он  досказал мысленно:  "В каждом кабинете должен быть свой
дурак". Но лорд Крейфильд важно ответил:
     - Подумаю  о  вашем  предложении,  милый  Уинстон...  -  И  мечтательно
добавил: - Ах, колледж, колледж! Какие были времена!


     Бен  еще  несколько раз пытался вернуть разговор к  интересовавшему его
вопросу  о  Польше,  о  возможных размерах конфликта и  об  угрозе  нефтяным
источникам,  интересовавшим Маргрет.  Но Черчилль ловко избегал ответа.  Бен
понял,  что  получит ответ  лишь  в  обмен на  записи разговоров Галифакса и
Гендерсона с Гитлером. Он решил, что в конце концов Уинстон не чужой человек
- можно показать ему записи.
     С этим Бен и уехал.
     Однако, несмотря на все старания, ему так и не удалось вынести документ
из канцелярии премьера.  Еще раз внимательно прочесть запись -  вот все, что
он смог сделать.
     Как  многие недалекие люди,  Бен обладал отличной механической памятью.
Неспособный   самостоятельно   проанализировать  многозначительный  разговор
министра иностранных дел  с  Гитлером,  Бен мог с  фотографической точностью
запомнить диалог.  Явившись на  лондонскую квартиру Черчилля,  он  предложил
пересказать ему содержание берлинских бесед в обмен на точный и ясный ответ:
что делать с американо-польскими бумагами.
     - Милый Уинстон,  -  сказал Бен, - если Маргрет узнает, что я выдал вам
ее тайну, мне не сдобровать.
     Это не было рисовкой ни перед Черчиллем,  ни перед самим собой. Из двух
тайн,  которые он  привез Черчиллю,  его несравнимо больше беспокоила судьба
той,  хранить  которую велела  Маргрет.  По  мере  того  как  ухудшались его
денежные дела,  Бен чувствовал все большую зависимость от жены.  Он старался
не  думать о  том,  что власть Маргрет -  это власть ее  дяди Джона Бену был
противен развязный шумный американец и  его  доллары,  грубо  вторгавшиеся в
чинную жизнь Грейт-Корта.  Даже перед самим собою Бен  делал вид,  будто все
это его не касается,  и только под нажимом жены соглашался иногда поговорить
о денежных делах.
     Но с Черчиллем такая наивная игра была бесполезна.  Не Бену было надуть
старого пройдоху.  Черчилль сразу  понял,  что  в  обмен на  хороший совет в
личных делах лорд-свиновод, не задумываясь, выдаст ему государственную тайну
Англии. Гражданская совесть - не жена, она не будет мучить лорда Крейфильда.
     Сделка состоялась быстро и  к обоюдному удовольствию,  хотя ни тот,  ни
другой ни разу не назвали вещи своими именами.  Они оба были джентльменами и
умели не ставить собеседника в ложное положение.
     С  такой легкостью,  будто речь шла о салонной сплетне,  Бен выкладывал
то, что должно было оставаться величайшей тайной от человечества:
     - Галифакс заявил фюреру,  что  его заслуги признаются в  Англии.  Если
английское общественное мнение  и  занимает  иногда  критическую позицию  по
отношению к  известным германским проблемам,  то это объясняется тем,  что в
Англии  не   полностью  осведомлены  о   мотивах  и   обстановке  германских
мероприятий.  -  Бен не заметил, что в этом месте Черчилль криво усмехнулся.
Он  беззаботно продолжал:  -  Члены правительства его  величества проникнуты
сознанием,  что  в  результате уничтожения коммунизма в  своей  стране фюрер
преградил заразе путь  в  Западную Европу.  Поэтому Германия по  праву может
считаться бастионом Европы против большевизма...
     - Очень жаль,  -  сказал Черчилль.  - Министр слишком откровенен с этим
выскочкой.   Гитлер   не   должен   знать,   как   высоко   мы   ценим   его
антикоммунистическую деятельность. Иначе он положит ноги на стол.
     - Я не отвечаю за слова лорда Галифакса,  Уинстон, - со скукою в голосе
заявил Бен. - Я передаю вам содержание документа.
     - Никогда не  забуду  этой  услуги,  дорогой Бенджамен...  Продолжайте,
прошу вас.
     И  Черчилль на цыпочках,  чтобы не мешать Бену,  подошел к курительному
столику.
     - После того как германо-английское сближение,  сказал фюреру Галифакс,
подготовит почву, четыре великие державы должны совместно создать основу, на
которой может быть установлен продолжительный мир  в  Европе.  Далеко идущее
сближение может  быть  достигнуто только  тогда,  когда  все  стороны станут
исходить из одинаковых предпосылок и будет достигнуто единство взглядов.
     - Галифакс  не  говорил,  что  он  имеет  в  виду  под  "далеко  идущим
сближением"? - спросил Черчилль.
     - Если я правильно понял,  он хотел сказать Гитлеру, что мы готовы даже
на...
     Бен запнулся.  Только тут на память ему пришло предостережение, которое
сделал Галифакс,  когда рассказал о  своей встрече с  Гитлером:  это большой
секрет.  Немцы  боятся,  что  американцы взорвут  марку,  если  узнают,  что
рейхсканцлер шушукается с Лондоном.
     Бен вопросительно посмотрел на собеседника.  Ссутулившийся,  с  большой
головой, втянутой в высоко поднятые плечи, с огромной нижней губой, отвисшей
чуть ли  не  до тройного подбородка,  Черчилль уставился на гостя крошечными
злыми глазками,  прикрытыми тяжелыми мешками одутловатых век. Бен понял, что
сопротивляться этому  взгляду удава  не  в  его  силах,  и,  словно бросаясь
головой в воду, договорил:
     - ...Вплоть  до  согласия не  мешать  Гитлеру на  западе.  Гитлер может
разделаться с  Францией,  если это  является его условием похода на  восток.
Галифакс сказал мне:  в том, что Гитлер оккупировал бы Францию, есть большой
плюс для нас.  Блокада Германии стала бы полной.  Французам была бы отрезана
возможность использовать свой флаг для снабжения немцев за нашей спиной.
     Черчилль сделал  размашистое движение рукой,  в  которой держал сигару.
Струя дыма  прочертила в  воздухе след,  как  от  совершившего мертвую петлю
самолета.
     - В том, что говорит долговязый дурень, есть доля правды... - проворчал
он. - Вернемся к их беседе.
     - Галифакс сказал Гитлеру,  -  уныло  продолжал Бен,  -  что  англичане
являются  реалистами.   Они   убеждены,   что  ошибки  Версаля  должны  быть
исправлены.  Английская сторона не считает, что статус-кво должно оставаться
в силе.
     - Это порадовало фюрера? - спросил Черчилль.
     - Еще бы!  Он ответил, что возможности разрешения международных проблем
будут найдены,  если поумнеют политические партии или в Англии будут введены
государственные  формы,   не   позволяющие  партиям   оказывать  влияние  на
правительство.
     - У него осталось мышление ефрейтора. Этот дурак, видимо, полагает, что
англичане принимают Мосли всерьез!  И  что мы готовы отдать власть ему и его
прощелыгам.
     - Повидимому, - ответил Бен. - Но Галифакс сказал ему, что существующие
в Англии формы правления не изменятся сразу.  Из этого,  однако, не следует,
что  влияние политических партий могло вынудить правительство его величества
упустить какие-либо возможности сближения с  Германией.  Тут же Галифакс дал
ему  понять,   что  наше  правительство  не  отказывается  и  от  обсуждения
колониального вопроса.
     - Глупо!  -  сердито отрезал Черчилль.  - С цепной собакой не обсуждают
вопроса о том, какую кость ей бросить... Нельзя упускать возможности держать
этого разбойника на привязи. Иначе он бросится на нас.
     - Галифакс это понимает.
     - К  сожалению,  он частенько выбалтывает свои мысли.  А в отношениях с
такими типами, как Гитлер, это самое страшное.
     - На  этот раз министр дал только понять,  что мы не закрываем глаза на
необходимость значительных изменений в Европе.
     - Ефрейтор наверняка уцепился за эту фразу?
     - Да,  он  тут  же  заявил:  следует наверстать то,  что было упущено в
прошлом из-за ненужной верности договорам.
     - Нашел кого учить!
     - Фюрер сказал еще, что два столь реалистических народа, как германский
и английский, не должны поддаваться влиянию страха перед катастрофой.
     - Ему-то хорошо!  -  с нескрываемой завистью проговорил Черчилль.  - Он
зажал своих в  кулак.  А  попробовал бы  он "удержать от страха" наших милых
соотечественников!
     - Под катастрофой Гитлер разумел большевизм, - пояснил Бен.
     - Разве вы  не  понимаете,  что  англичанина нужно еще суметь убедить в
том, что большевизм действительно катастрофа для нас.
     - Для нас или для Англии? - наивно спросил Бен.
     - Англия - это мы! - отрезал Черчилль. - Дальше!
     - Это главное из того, что Галифакс сказал Гитлеру.
     - А Гендерсон?
     - Гендерсон был еще конкретней.  Он  сразу же заявил Гитлеру,  что дело
идет не о  торговой сделке,  а о широком политическом соглашении,  о попытке
установить сердечную дружбу с Германией.  Он указал,  что, по нашему мнению,
данный момент является подходящим для такой попытки.
     - Да,  если  только Гитлер не  верит в  серьезность наших переговоров в
Москве.
     - Едва ли он верит в них.
     - Почему? - с напускной наивностью спросил Черчилль.
     - Ему уже дано понять,  что цель московских переговоров -  прикрытие от
глаз общественности того, что происходит в Лондоне.
     - Глупо!
     - М-м-м...  -  Бен не нашелся, что ответить: одним из инициаторов этого
сообщения Гитлеру  был  он  сам.  Он  поспешил сказать:  -  Гендерсон сказал
фюреру,  что премьер взял в свои руки руководство английским народом, вместо
того чтобы итти у него на поводу.
     Эти слова вызвали оживление Черчилля.  Вот,  наконец,  та бомба которой
можно взорвать кабинет Чемберлена.
     Между тем Бен продолжал:
     - Гендерсон сказал  еще,  что,  по  его  мнению,  наш  премьер  выказал
беспримерное  мужество,   когда  сорвал  маски  с   таких  интернациональных
лозунгов, как коллективная безопасность...
     - Это пришлось Гитлеру по вкусу!
     - "Не  надо  было  впускать Советскую Россию  в  Европу,  -  сказал  он
Гендерсону. - Если стоит говорить об объединении Европы, то без России".
     - Что ответил посол?
     - Он указал Гитлеру на глобус и жестом как бы поделил его пополам.
     - Не многовато ли для такого ублюдка, как фюрер?
     - Обещать не значит дать.
     Бен считал,  что сказал вполне достаточно для оплаты совета, обещанного
Черчиллем.  Хозяин  не  стал  спорить.  Он  красноречиво описал политическую
перспективу.  Бен слушал со вниманием,  чтобы не пропустить то главное,  что
нужно передать Маргрет.  Но все,  что говорил Черчилль,  выглядело важным, и
вместе  с  тем  Бен  не  мог  уловить  ничего,   что  прояснило  бы  вопрос,
интересующий леди Крейфильд. Он покинул дом Черчилля с еще большим туманом в
голове, чем прежде.
     После его  ухода Черчилль долго расхаживал по  кабинету,  дымя сигарой.
Потом  вынул  из  письменного стола толстую тетрадь дневника и  отыскал свою
прошлогоднюю запись о  беседе с  гитлеровским гаулейтером Данцига Ферстером,
посетившим его частным образом на этой самой квартире в Лондоне.
     Черчиллю вспомнилось,  как он в те дни яростно нападал в парламенте и в
многочисленных  статьях  на  позицию  Чемберлена  и  Даладье.  Он  для  виду
настаивал тогда на защите Чехословакии,  являвшейся пробным камнем в попытке
Гитлера открыто, вооруженной рукой перекроить карту Европы.
     Черчилль с недоброй усмешкой перечитал свои собственные слова:
     "Я заверил Ферстера,  что Англия и  Франция приложат все усилия,  чтобы
уговорить пражское правительство..."
     Да, Чемберлен и Даладье уговорили Прагу капитулировать.
     Черчилль  вспоминал,   как   Советский  Союз   стремился  предотвратить
вторжение Гитлера в Чехословакию,  как Франция открытой изменой союзническим
обязательствам в  отношении Праги свела на-нет  все усилия СССР.  Он  крепче
закусил сигару при  мысли о  роли,  сыгранной тогда Чемберленом.  Взгляд его
быстро скользил по строкам дневника.
     "Я  ответил Ферстеру,  что,  по  моему мнению,  было бы вполне возможно
включить в  общеевропейское соглашение пункт,  обязывающий Англию и  Францию
прийти Германии на  помощь всеми  силами...  Я  не  являюсь противником мощи
Германии.  Большинство англичан желает,  чтобы Германия заняла свое  место в
качестве одной из двух или трех руководящих держав мира...
     Ферстер  ответил мне,  что  не  видит  никакого реального основания для
конфликта между Англией и  Германией,  -  если бы  только Англия и  Германия
договорились друг с другом, они могли бы поделить между собою весь мир..."
     Эту   последнюю  фразу  немца  переводчик  счел  тогда  за   лучшее  не
переводить. Но Черчилль понял ее и без переводчика.
     Черчилль продолжал рассеянно перелистывать дневник, выхватывая взглядом
отдельные фразы. Несколько задержался на странице:
     "Вчера один  друг  доставил мне  копию  совершенно секретного донесения
польского посла в  Париже Лукасевича об  его  беседе с  Боннэ.  Есть кое-что
заслуживающее внимания:
     "...Министр Боннэ  пространно начал говорить об  отношении к  Советской
России.   Он  сказал:  франко-советский  пакт  является  очень  условным,  и
французское правительство не  стремится опираться на  него.  Он будет играть
роль и  иметь значение только в связи с тем,  как Франция будет воспринимать
колебания Польши. Боннэ откровенно заявил, что был бы особенно доволен, если
бы  он  мог,  в  результате выяснения вопроса  о  сотрудничестве с  Польшей,
заявить Советам,  что Франция не  нуждается в  их помощи...  Во время беседы
Боннэ  напомнил о  поддержке,  которую Франция имеет  не  только со  стороны
Англии,  но  и  со  стороны  Соединенных  Штатов  Америки..."  У  Лукасевича
написано:  "Посол Буллит говорил мне,  что министр Боннэ в  разговоре с  ним
заявил,  что  не  допускает мысли  о  том,  что  Соединенные Штаты  могут не
поддержать английский и  французский демарш в Берлине,  и получил в ответ от
посла Буллита: "Это так..."
     Черчилль захлопнул тетрадь.
     "Господь да поможет мне завершить дело всей моей жизни,  -  произнес он
про себя.  -  Пусть всевышний уничтожит Россию руками Гитлера прежде,  чем я
уничтожу их всех".
     Тут Черчилль вспомнил,  как Бен проговорился насчет того, что Гитлер не
решается ринуться в  войну против России,  не  имея в  кармане союзнического
договора с Англией.  Это было серьезное препятствие. Воспоминание о нем едва
сразу же не погасило хорошего настроения Черчилля. Бен, конечно, прав. Вовсе
не свои слова он произносил, когда высказывал опасения скандала на весь свет
в  случае обнаружения эдакого договорчика с  Гитлером.  Такой бум взорвал бы
кабинет, как бомба.
     А  нет никакого сомнения,  что при малейшей попытке Англии увильнуть от
исполнения подобного  соглашения Гитлер  начал  бы  шантажировать британское
правительство оглаской документа перед  общественным мнением мира.  Подобный
прощелыга не остановится перед приведением своей угрозы в исполнение.
     При этой мысли Черчилль даже привскочил и  стал нервно потирать ладони,
как  бы  торопя и  без  того стремительно мчавшиеся мысли.  Его изощренный в
политической игре  мозг  рождал одну комбинацию за  другой...  Почему бы  не
взорвать  правительство Чемберлена,  подтолкнув его  на  заключение пакта  с
Гитлером?  Тогда,  придя к власти на место Чемберлена,  он, Черчилль, мог бы
сразу   обрести  ореол   народного  героя   -   стоило  бы   только  порвать
чемберлено-гитлеровское соглашение. Но...
     Всяких  "но"  оказалось  все  же  чересчур  много.  К  своему  крайнему
огорчению,  Черчилль понял:  на подобный пакт в нынешней обстановке не пошел
бы даже такой полный невежда,  как,  скажем,  лорд Крейфильд.  О  Чемберлене
нечего было и  говорить:  его на  такой мякине не  проведешь,  как бы самому
Чемберлену ни  была  мила подобная перспектива...  Нет,  из  этого ничего не
может получиться...  Прекрасный,  но бесплодный зигзаг мысли...  Фантазия!..
Химера!
     - Очень жаль!  - произнес он вслух и с кряхтеньем стал освобождать свое
грузное тело из тисков кресла.


        "10"

     Ответ, привезенный Беном от Черчилля, не удовлетворил Маргрет, а только
еще  больше напугал ее.  Тогда Бен сделал попытку решить задачу собственными
силами.  Однако ему скоро надоело копаться в  бумагах Форейн офиса Махнув на
все рукой, вице-премьер стал искать утешения у своих свиней.
     Не один Бен был бессилен предугадать события, определявшие в те роковые
дни  ход мировой истории.  Решающими были политические переговоры в  Москве.
Они   велись   между   советским  правительством,   с   одной   стороны,   и
представителями Англии и Франции -  с другой. От имени Англии эти переговоры
направлялись людьми,  бок о  бок с которыми жил и работал Бен.  Сплетая сеть
диверсии против  Советского Союза,  они  сами  не  могли  предсказать исхода
опасной игры.  У  дипломатов эта игра нашла название "канализации германской
агрессии на  восток".  Авторы  губительного для  народов проекта производили
этот выдуманный ими глупый термин от  слова "канал",  но  история,  наверно,
сочтет более уместным производить его от слова "каналья". В качестве главных
каналий она  пригвоздит к  позорному столбу  Чемберлена с  его  министрами и
Черчилля  с  его  шайкой  закулисных  режиссеров кровавой  драмы.  Знай  они
заранее,  что эта драка будет стоить человечеству миллионов жизней,  они все
равно не прекратили бы своих интриг.
     Вокруг этих главных постановщиков,  как рой трупных мух, жужжали мелкие
политические гангстеры с  Кэ  д'Орсэ.  Придет  время,  и  они  окажутся  под
стеклянным колпаком истории.  Особое место там будет отведено отвратительным
маскам,  которые пришлет из-за  океана американский народ.  К  ним прикрепят
ярлыки с  точным пересчетом принадлежавших им  долларов на море человеческой
крови,  пролитой ими  ради  прибылей,  во  имя  власти двух тысяч паразитов,
присосавшихся к двум миллиардам людей, которые боролись за право отбросить в
прошлое  закон   власти  человека  над   человеком.   Рядом  с   Черчиллями,
чемберленами,  галифаксами и другими,  рядом с даладье,  лавалями, петэнами,
рейно,  рядом с ископаемыми вроде гитлеров,  муссолини, франко и всяких пиев
будут красоваться маски "Джонов третьих",  "гарри первых" и  прочих типов из
той же породы. Это будет, когда свершится справедливый суд истории...
     Но в  1939 году мало кто из будущих экспонатов думал о таком суде.  Они
мечтали о  лаврах и  прибылях,  о власти над людьми,  над территориями,  над
событиями, которыми хотели повелевать.
     В 1939 году в Вашингтоне и Нью-Йорке,  в Лондоне и Париже,  в Берлине и
Риме происходила преступная пляска с факелами на бочках с порохом.  Миллионы
людей с  затаенным дыханием следили за этой пляской.  Миллионы простых людей
отдавали себе отчет в том,  что ждет человечество,  если упадет хотя бы одна
искра  от   столкнувшихся  в   пляске  факелов.   Миллионы  людей  в   ужасе
отворачивались от  вздымающихся на  горизонте волн  крови и  зарева пожарищ.
Доносившийся из Москвы гневный голос разума:  "Затопите же пороховые погреба
вместе  с  преступными поджигателями,  прежде чем  мир  взлетит на  воздух",
доходили  до  сердец  народов,  но  руки  их  оставались скованными.  Пляска
продолжалась.
     Человечество шаг за шагом приближалось к катастрофе...
     Об этом не думали те,  для кого катастрофа означала бизнес.  Они знали,
как превращать человеческую кровь в  золото,  они молились божеству наживы и
власти. Они еще властвовали и влекли народ на бойню. Их час еще не настал.
     Они  хранили в  тайне свои  преступные комбинации.  Народы знали только
одну сторону политики -  ту,  которая делалась открыто,  во имя мира, во имя
спасения человечества.  Такая политика делалась в  Москве.  Другая политика,
делавшаяся в столицах буржуазных государств, оставалась скрытой.
     События развивались так:
     Москва.  ТАСС.  "Советское Правительство выдвинуло предложение о созыве
совещания  представителей наиболее  заинтересованных государств,  а  именно:
Великобритании, Франции, Румынии, Польши, Турции и СССР. Такое совещание, по
мнению  Советского  Правительства,  давало  бы  наибольшие  возможности  для
выяснения  действительного  положения  и   определения  по