Владимир Санин.
   Одержимый.

Оверкиль, товарищи, это опрокидывание судна вверх килем, отчего они быстро
и неизбежно гибнет вмести с экипажем.

(Из выступления капитана Чернышева)


        Соболезнование ЦК КПСС и СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР
     В результате жестокого шторма, сопровождавшегося морозами до
 21 градуса и интенсивным обледенением,  19 января с. г.  погибли
 находившиеся  на промысле в  Беринговом море  средние рыболовные
 траулеры  "Бокситогорск",  "Севск",  "Себеж"  и  "Нахичевань".
     Центральный  Комитет КПСС и  Совет Министров  СССР  выражают
 глубокое соболезнование  семьям погибших на  своем посту моряков
 советского рыбопромыслового флота.
                                                        "ПРАВДА",
                                               11 февраля 1965 г.
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С КАПИТАНОМ ЧЕРНЫШЕВЫМ

Теперь, когда экспедиция закончилась и волнения, ею вызванные, поулеглись,
пришло самое время объективно и по возможности подробно рассказать об этой
истории: она обросла слишком многими наслоениями, и человеку, слышавшему ее
из разных уст, весьма трудно понять, что же произошло на самом деле. Одни в
запальчивости говорят, что Чернышева нужно судить, другие требуют его
наградить, третьи берут сторону Корсакова, четвертые... Словом, сколько
людей, столько мнений!

Взяв на себя смелость рассказать о происшедших событиях, я исхожу из
следующего. Во-первых, на "Семене Дежневе" я был от первого до последнего
дня, причем не как член экспедиции, а как прикомандированный: немаловажное
в данном случае преимущество, ибо ни в спорах, ни в принятии решений не
участвовал и посему могу с большими, чем кто-либо, основаниями претендовать
на роль летописца. Во-вторых, профессия приучила меня с чрезвычайной
осторожностью прислушиваться к чужим мнениям и не принимать их на веру, а
всегда стараться выслушать другую сторону: в легковерной молодости я не раз
ошибался и захлебывался восторгом там, где следовало, по меньшей мере,
проявить сдержанность. Поэтому, работая над очерками, я стремлюсь не
попадать под влияние даже собственных симпатий и антипатий, обязываю себя к
беспристрастному изложению событий. Ну а получается это или нет - вопрос
другой.

Несколько слов о себе. Зовут меня Павел Георгиевич Крюков, мне тридцать
семь лет, и по профессии я журналист. Работаю в редакции областной газеты
разъездным корреспондентом, издал книгу очерков о своих земляках,
знаменитых и безвестных. Меня считают неудачником (за пятнадцать лет работы
ни заметных отличий, ни большой прессы не получал, по службе не
продвинулся, жена ушла к другому, мебель в квартире обшарпанная и прочее),
но сам к себе я отношусь более снисходительно: бродячая жизнь мне по душе -
Дальний Восток изъездил вдоль и поперек и повидал кое-что, на мебель мне
плевать, а Инна обязательно должна была уйти (не женись на красавице, если
сам рылом не вышел!), поскольку каждый вечер весь город любовался ею по
телевизору и письма к ней таскали мешками. Не буду лукавить: к успеху я
вовсе не равнодушен и в минуты расслабления думаю о том, что достоин лучшей
у части; как и любой мой коллега, я мечтаю набрести на своего "настоящего
человека" и поймать на перо неповторимое мгновение, но самое интересное,
как давно доказано, происходит до нас или после нас; впрочем, бродить по
свету я еще не устал, так что надежды не теряю.

Итак, с чего начать?

Будь я кинематографист, начал бы свою картину с такого эффектного кадра:
ураган, бушующее море, волны высотой с двухэтажный дом, и вдали виднеется
что-то похожее на айсберг. Крупный план: это вовсе не айсберг, а сплошь
закованный в лед, от клотика до ватерлинии, крохотный кораблям, неведомо
каким чудом удерживающийся на плаву. Или: на воду спускается шлюпка, в ней
рулевой матрос и человек с низко склоненной головой. Лица этих людей не
видны, но зритель догадывается, что происходит нечто необычное,
драматическое...

Кинематографиста, однако, из меня не получилось (два сценария были
зарублены на телевидении), а раз так, лучше всего отказаться от эффектов и
начать последовательно излагать события.

На борту "Семена Дежнева" я оказался потому, что у моего битого, дряхлого и
склеротичного "Запорожца" долго не заводился двигатель. Его величество
Случай! Я по натуре фаталист и к случаю отношусь с огромным уважением: по
моему глубочайшему убеждению, именно случай, а не достоинства или
недостатки человека играют в его судьбе решающую роль. Случай - это порыв
ветра, который подхватывает щепку и либо возносит ее ввысь, либо сбрасывает
в пропасть, это... На данную тему я могу философствовать часами. Если
спорно, останемся, как говорится, при своих.

Итак, двигатель не заводился, и на утреннюю планерку я опоздал на десять
минут. У нашего главного редактора, человека, в общем, справедливого и без
предубеждений, имеется слабость: опоздание на планерку он воспринимает как
личное оскорбление и разгильдяя наказывает не каким-нибудь пустяковым
взысканием, а куда более изощренно - поручает готовить самый неприятный
материал. Таковым на сегодня и оказался очерк о капитане Чернышеве: двести
строк по случаю победы в соревновании за второй квартал.

О Чернышеве я был наслышан предостаточно. До сих пор судьба нас не
сталкивала, за что я не предъявлял ей никаких претензий. Мои товарищи,
которым доводилось иметь с ним дело, говорили, что если и есть на свете
более тяжелый характер, то он им не попадался. Рассказывали, ему ничего не
стоит и даже доставляет удовольствие вселять страх и трепет в подчиненных,
поднимать на смех уважаемых капитанов и доводить до белого каления каждого,
кто имеет несчастье в нем нуждаться.

- На редкость неприятная личность, - посочувствовал Гриша Саутин, который
когда-то брал у Чернышева интервью. - Льет дождь, а он вытащил меня на
корму и молол дикую чепуху, пока я не промок как собака. Не поздравлять, а
фельетон бы о нем писать! Послушай, ты когда-то жаловался на радикулит, я
бы на твоем месте взял больничный.

Я вышел на улицу и пнул сжавшийся в комок "Запорожец". Черт бы побрал эту
развалину!

Рассудив, что лучше других о Чернышеве могут рассказать его коллеги, я стал
наносить визиты тем, с кем был знаком лично. Узнав о цели моего визита,
капитан Астахов прямо, что называется в лоб, спросил:

- Прославлять будешь?

Я заверил его, что успехи успехами, но в очерке я собираюсь писать правду и
только правду.

- Тогда другое дело, - смягчился Астахов. - Вытащи хромого черта на божий
свет и покажи голенького, со всем его нахальством. Ты не подумай, что я
предвзято, он мне дороги не переступал. Я даже, если хочешь, отношусь к
нему хорошо. Ну, грубиян, нахал - этого у него не отнимешь, зато моряк он
не из последних. Скажем так, средний, из второго десятка.

- Рыбу он вроде ловит неплохо, - заметил я.

- Везуч! Феноменально везуч! Ты с Чупиковым поговори, он его с детского
сада знает - их горшки рядом стояли.

Капитан Чупиков, уравновешенный и интеллигентный человек, при упоминании
фамилии Чернышева слегка побагровел.

- Да, мы действительно знакомы с детства, но я не считаю это большой
удачей. Чернышев... как бы получше выразиться... человек весьма
эксцентричный, никогда не знаешь, в какую сторону его развернет в следующую
минуту. Пообщаетесь с ним - поймете. Бешено честолюбив, ради успеха готов
на все, через лучшего друга перешагнет. К тому же циник и хам. Вот вам
образцы самых изысканных комплиментов, которыми он удостаивает своих
товарищей по работе: "Хоть глаза и бараньи, а не так уж безнадежно глуп".
Или: "Хороший моряк, я, пожалуй, взял бы его третьим помощником" - это,
между прочим, об Астахове, капитане с двадцатилетним стажем!

- Да-а... Сам-то Чернышев - моряк приличный?

- Моряк - это совокупность многих качеств. А человек, который может в глаза
обозвать своего коллегу... э-э... бараном с куриными мозгами, такой
человек...

Чувствуя, что мой собеседник разволновался, я свернул разговор и пошел к
отставному капитану Ермишину, который на старости лет сам пописывал в
газетах и был для местных газетчиков неиссякаемым источником всякой морской
информации.

- Все верно, - подтвердил Ермишин, - трудная личность, чуть что - втыкает
шило в одно место. Многие его не любят...

- Чупиков, например, - выжидательно подсказал я.

- Ну, с Чупиковым все понятно, в молодости Алексей Машу из-под венца у него
увел. Неужто не слышал? Большой скандал был. Но вот что я тебе скажу:
поменьше ты их спрашивай, такого тебе наговорят! Рыбу он лучше их ловит -
вот и все дела. У меня, прошлое дело, был нюх на рыбу, но у Алексея - мое
почтение. Целая флотилия по морю пустая шастает, а он забьется куда-нибудь
под рифы, куда другой и подойти боится, и таскает один трал за другим. Ему
самому уже за сорок, а не стесняется прийти, спросить совета у старика -
тоже характеризует, верно? Обложить, облаять, конечно, может, недостатков у
кого не бывает, среди нашего брата рыбака святых не водилось, разве что
Николай-угодник.

Приободренный, я тут же позвонил Чернышеву и представился.

- Валяй, - прозвучал в трубке скрипучий голос, - я дома.

- Ты его не бойся, - напутствовал меня Ермишин, - не съест. Пропускай, если
что не нравится, мимо ушей и не пяль глаза на Машу, он этого не любит, а
при случае может и врезать. Ну, бывай, потом доложишь.

Чернышев жил в доме напротив.

- Входи, борзописец, - вполне дружелюбно предложил он. - Надень тапочки, я
паркет надраил.

- Мы сразу переходим на "ты"? - поинтересовался я, разуваясь.

- А чего церемониться, и ты не Толстой, и я не министр. Маша, знакомься,
тот самый газетный деятель, что из меня героя хочет делать.

Слегка располневшая, но очень миловидная особа лет тридцати церемонно
протянула мне теплую руку. Глаза у Чернышевой были влажные и влекущие,
полные губы чуть тронула улыбка - тоже влекущая, так называемая загадочная
улыбка, что-то на первый взгляд обещающая, а что - один черт знает. Позабыв
про совет Ермишина, я несколько дольше, чем следовало, "пялил глаза" и был
немедленно поставлен на место.

- Ты к моей жене пришел или ко мне? - буркнул Чернышев. - Смотри, друг
ситный, не вздумай брать у Маши интервью, когда я уйду в море.

- А когда вы уходите? - исключительно глупо спросил я. - Я к тому, что...

Чернышевы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

- Понятно, - прервал Чернышев. - Маша, заноси в свой реестр еще одного леща
и ступай... Что, хороша у меня жена?

- Хороша, - согласился я, опять же с несколько большим энтузиазмом, чем
следовало. - А что, много этих... лещей в реестре?

- Штук десять наберется, - беззаботно ответил Чернышев, вводя меня в
комнату, служившую, видимо, кабинетом и гостиной, и с грохотом пододвигая
кресла к журнальному столику. - Тебя Павлом зовут? Садись, Паша, и
спрашивай, что надо.

Пожалуй, самое время дать его портрет. Представьте себе человека чуть выше
среднего роста, очень худого, но ширококостного, с туго обтянутым дубленой
кожей лицом, на котором весьма приметны высокий лоб - за счет отступившей
полуседой шевелюры, серые с льдинкой глаза, ястребиный нос и мощный
подбородок; руки сильные и узловатые, с ревматическими утолщениями на
пальцах, а походка энергичная, несмотря на легкую хромоту.

- Садись же, - повторил Чернышев и сам удобно погрузился в кресло. - Твое,
как вы говорите, творчество мне знакомо, читал твою книжку про знатных
земляков.

Я польщено склонил голову.

- Плохая книжка, - продолжил Чернышев. - Плаваешь на поверхности, не
человека описываешь, а как он план выполняет, И опять же умиляешься на
каждой странице: смотрите, какие они у меня все хорошие! Блестят твои
земляки, как хромированные. А ведь книга немалые деньги, полтинник стоит.
Купишь такую, полистаешь и расстраиваешься: лучше бы мне дали по морде!

Я вытащил кошелек, отсчитал пятьдесят копеек.

- Что ж, это справедливо! - Чернышев взял деньги и сунул в карман пижамы. -
Будем считать, познакомились, приступим к делу.

Со стыдом припоминаю, что впервые в своей журналистской практике я
растерялся. До сих пор люди, о которых я собирался писать, вели себя
совершенно по-иному: одни со сдержанным достоинством, другие чрезмерно
предупредительно, третьи не скрывали радости, что их имя появится в газете,
- простительная человеческая слабость; но впервые человек, которого я
интервьюировал, лез вон из кожи, чтобы произвести самое неблагоприятное
впечатление.

- Мне поручено, - я, сделав акцент на последнем слове и ледяным тоном
повторил, - поручено написать о вашем последнем рейсе. Какие обстоятельства
предопределили успешное выполнение плана добычи рыбы?

- Молодец, - похвалил Чернышев. - Берешь быка за рога. Записывай: первое -
дружба, второе - взаимопомощь, третье - энтузиазм и трудовой подъем. Все
или еще чего добавить?

- Пожалуй, достаточно. - Я встал и сунул блокнот в карман. - Был счастлив
познакомиться, всего хорошего.

- Ладно, хватит валять дурака! - Чернышев довольно бесцеремонно толкнул
меня обратно в кресло. - Маша! - неожиданно рявкнул он так, что я
вздрогнул. - Кофе корреспонденту! Книга твоя, конечно, не высший сорт, но
про капитана Прожогина ты написал совсем не худо, хотя и со слезой: он у
тебя добряк и размазня, а на самом деде Демьяныч держал команду в великом
страхе, молоток был капитан и знатный ерник. Бери назад свою полтину и не
дуйся. Агентура донесла, ты обо мне наводил справки, а я о тебе. Старик
Ермишин заверяет, что с тобой дело иметь можно, а я его уважаю за ум и
трезвость. Давай договоримся: когда пойду на корм рыбам, сочинишь про меня
некролог, можешь хоть в стихах, а сейчас мне от тебя нужно другое.

- Но редакционное задание...

Чернышев досадливо поморщился.

- Если так уж надо, напиши, что отличились старпом Лыков, тралмастер Птаха,
матросы Воротилин и Дуганов. Придумай что-нибудь и разведи водой, ваш брат
это умеет. А дело вот какое. Про нашу зимнюю историю в Беринговом море
хорошо знаешь? Про гибель судов от обледенения?

Я неуверенно кивнул. Ну и собеседник! Прав Чупиков - не угадаешь, в какую
сторону развернет Чернышева через минуту.

- Ни хрена ты не знаешь, - бросил Чернышев и достал из портфеля сколотые
скрепкой бумаги. - Здесь мои заметки на эту тему, не сейчас, дома прочтешь,
только пока ни гугу, на меня и так всех собак вешают. Вот если ты мне с
этим делом поможешь... Завтра с утра в управлении рыболовства важное
совещание, приходи с блокнотом. Очень нужно, чтоб газета поддержала, шуму
там будет много, зимний промысел на носу, а кое-кто рассуждает по-бараньи...

Приоткрыв ногой дверь, да так, что распахнулись полы короткого халата, с
подносом в руках вошла Маша.

- Застегнись, бесстыжая, - перехватив мой взгляд, буркнул Чернышев. -
Корреспондента из строя выводишь.

- А пусть они не смотрят, куда не надо, - дерзко ответила жена, небрежно
запахнув халат. - Ешьте, пейте, дорогой гость.

- Всыплю я тебе когда-нибудь, - со вздохом пригрозил Чернышев, провожая
жену взглядом, отнюдь не свидетельствующим о том, что эта угроза будет
приведена в исполнение. - Я так скажу, Паша: все они бесовки, и нет на них
никакой управы. Сам-то женат?

- Был когда-то.

- Свободный охотник, - неодобрительно констатировал Чернышев. - Знаю я
вашего брата, так и вынюхиваете, где что плохо лежит. Я бы всех таких гуляк
собрал в одну кучу и в принудительном порядке переженил на самых злющих
бабах, чтоб вы, собаки, еле ноги таскали. Маша!

- Черт побери, вы меня заикой сделаете! - возмутился я.

Маша просунула в дверь голову.

- Минуты без меня прожить не может, - пожаловалась она. - Истоскуется, пока
плавает, и ходит за мной, как малое дитя. Ну, чего?

- Попридержи язык! Где сахар?

- Возьмешь в буфете. - Маша захлопнула дверь.

- Я же тебе говорил, что они бесовки. - Чернышев развел руками. - А с
другой стороны, разве без ихней сестры проживешь?

Я сочувственно изогнул брови, подтверждая сию истину. Мне стало весело. По
всей видимости, "бесовка" явно не из тех, кто позволяет собой помыкать, я
вряд ли Чернышев дома капитанствует. Не по-христиански, но я почувствовал
глубокое удовлетворение от этой мысли. И тут же окончательно в ней
утвердился. В прихожей послышались детские голоса, и в комнату, размахивая
портфелями, одна за другой влетели три девочки-погодки, лет от десяти до
двенадцати.

- Папа, ты обещал в кино!

- Немедленно одевайся!

- Ну, па-па!

Чернышев попытался принять строгий вид, но расплылся и не скрипучим, а на
удивление домашним голосом призвал дочек к порядку, все-таки дома гость, а
они такие шумные и невоспитанные. Прежде всего дети должны доложить, как
прошли уроки, ведь они знают, что папу беспокоят контрольные, а Танюшу
могли вызвать по географии. Он стал так умилен и благообразен, что я только
диву давался: неужели этот отменнейший семьянин и есть тот самый "хромой
черт", одна язвительная ухмылка которого приводит в неистовство окружающих?
В эту минуту Чернышев разительно напоминал старого, уставшего от лая
цепного пса, который выполз из конуры и, урча от удовольствия, позволяет
ползать по себе хозяйским детям.

- Дамское общество, - проворчал Чернышев, пытаясь угадать понимание на моем
лице. - Слово есть слово, ничего не поделаешь. Завтра увидимся, будь здоров.

В самом неопределенном настроении я пришел домой, уселся за стол и со
скукой начал листать отпечатанную на машинке копию то ли варианта статьи,
то ли наброска доклада с многочисленными вставками от руки, вкривь и вкось
разбросанными на полях.

Но вскоре мое внимание обострилось.

ИЗ ЗАМЕТОК ЧЕРНЫШЕВА

Когда советские и японские рыболовные суда стали переходить от сезонного к
круглогодичному промыслу, они еще задолго до событий в Беринговом море
встретились с чрезвычайно тяжелыми гидрометеорологическими условиями.

Речь пойдет об обледенении судов, когда в результате действия стихийных сил
на открытых конструкциях образуются большие массы льда. В наиболее тяжелых
случаях потеря остойчивости может наступить мгновенно: достаточно удара
волны или порыва ветра, чтобы судно опрокинулось вверх килем.

Поскольку в данной ситуации экипаж гибнет, не успевая подать сигнал
бедствия, подробности подобных катастроф обычно остаются невыясненными.

(Вставка от руки: "У японцев, по их данным, за период с осени 1957 года по
весну 1961 года оверкиль от обледенения - 44 судна, погибло 427 моряков".)

Некоторые сведения о судах, не вернувшихся на свои базы.

Группа японских рыболовных траулеров закончила промысел у западного берега
о. Сахалин и возвращалась в порт Вакканай. Все суда были на связи. В это
время над проливом Лаперуза проходил циклон, обусловивший на пути
следования судов северо-восточный ветер 15 м/с. Температура воздуха
понизилась да минус 15 градусов, высота волны достигла 5 метров. На
подходах к порту Вакканай траулер "Такарахи Мару ‘ 15" перестал выходить на
связь. Как выяснилось позже, все суда группы подверглись сильнейшему
обледенению и производили непрерывную околку льда. На следующий день в море
была обнаружена резиновая надувная лодка с тремя умершими от переохлаждения
членами экипажа "Такарахи Мару ‘ 15". Остальные 12 человек экипажа вместе с
судном пропали без вести.

В другой раз флотилия из восьми японских траулеров оказалась в тыловой
части сильного циклона. Ветер был северо-восточный 20 м/с, высота волны 5
метров, температура воздуха минус 16 градусов. С борта судна "Тенью Мару ‘
31" в отдел Морской охраны порта Вакканай поступила радиограмма: "Сильное
обледенение, опасный крен, вернуться в нормальное состояние не можем,
просим помочь". После этого связь оборвалась - судно пропало без вести.

В аналогичной ситуации капитан "Майсин Мару ‘ 6" передал срочное сообщение:
"Но могу двигаться прошу помочь", - затем последовал сигнал SOS, и это
оказалось последним известием о судьбе траулера.

Одновременно траулер "Кацун Мару ‘ 1", окончив промысел, направился в порт
Кусиро и внезапно подвергся интенсивному обледенени