дут лавины?
  - Вполне могут быть.
  - Значит, вполне могут и не быть?
  - Я не господь бог, я могу только предположить.
  - Манэврируешь? - Мурат сужает глаза до щелочек.
Подчиненные больше всего его боятся, когда он непроизвольно
начинает говорить с акцентом. - Отвечай чэстно: будут
лавины? Да или нэт? Ну? Ага, молчишь?! - Он снимает
трубку, набирает номер. - Измаилов, ты? Где там Хуссейн
Батталов? Пусть собирает своих людей, инструкторов и
укатывает туристскую трассу. Что?! Кто тэбэ начальник,
Хаджиев или Уваров? Выпол-нять!
  Трубка с размаху летит на рычаги. Хорошая штука телефон,
пар выпущен. Наполеон, у которого не было телефона, в таких
случаях разбивал фарфоровый сервиз. Мурат открывает папку и
углубляется в бумаги, которые, видимо, очень его интересуют.
Он даже хмыкает и делает рукой какую-то пометку - явное
доказательство, что он забыл о моем существовании.
Переигрывает, и на глазок видно, что его грызет червь
сомнения.
  - Ну, чего сидишь? - не выдерживает он. - Если хочешь
чего сказать - говори.
  Теперь и мне хочется поиграть, ведь ему не известно, каким
аргументом я запасся перед выходом из дома. Пусть это будет
моя маленькая месть. Гвоздь весь извелся - так ему не
терпится увидеть, как Мурат на нее отреагирует.
  - У меня к тебе просьба.
  - Какая? - с готовностью спрашивает Мурат. Он прекрасно
знает, что я могу оспорить его решение официальной бумагой и
тем самым возложить на него тяжелую ответственность, куда
проще пустяковой подачкой превратить меня из врага в
союзника.
  - Позвони, пожалуйста, в Каракол, дежурному по райкому.
  - Это зачем? - Мурат явно озадачен.
  - Ну, чего тебе стоит, - дружелюбно продолжаю я, - про
погоду спроси, самочувствие. Всегда важно знать, какое у
начальства настроение. Я бы и сам позвонил, но мне счет
пришлют, а ты можешь бесплатно.
  Мурат пристально на меня смотрит, пытаясь угадать, где
здесь подвох, но я невозмутим, и он набирает номер. "Алђ,
привет, дорогой, Хаджиев приветствует!" С дежурным Мурат
разговаривает совсем не так, как со мной, дежурный - это
значительная фигура, имеет прямой доступ к первому
секретарю. В изысканных словах Мурат выражает свою радость
по поводу того, что дежурный жив и здоров, и интересуется,
как прошла ночь и нет ли указаний. По мере того как абонент
отвечает, лицо Мурата все больше вытягивается - это он
слышит про лавину, которая в нескольких километрах от
Каракола снесла ремонтную мастерскую и обрушилась на шоссе.
Мурат просит передать руководству, что все меры приняты,
личный привет уважаемому Сергею Ивановичу и прочее. Потом,
не глядя на меня, звонит Измаилову, отменяет свое
распоряжение и велит готовиться к объявлению лавинной
опасности.
  Текст у меня уже напечатан, я кладу его на стол. "Всем,
всем, всем! Из-за сильного снегопада в районе Кушкола
создалась лавиноопасная ситуация. Во избежание несчастных
случаев приказываю..."

        Я ПОСРАМЛЕН

  - С утра штук пятнадцать звонков, - докладывает Надя. -
Всем нужен твой скальп.
  Мы с Гвоздем наездились и чертовски проголодались, мне
плевать на телефонные звонки - ничего хорошего я от них не
жду. Вы никогда не замечали, как противен бывает телефон,
когда не ждешь от него ничего хорошего? Надя с умилением
смотрит, как мы, обжигаясь, проглатываем борщ и
набрасываемся на макароны по- флотски. Гвоздь втягивает их
с мелодичным свистом - фокус, приводящий зрителей в восторг.
Шарль, тот самый француз, который снабжает Мариам туалетным
мылом, утверждает, что в аристократических салонах Гвоздь
имел бы бешеный успех.
  Дзинь!
  - Кто его спрашивает? - Надя смотрит на мое каменное лицо
и врет в трубку: - Его нет дома, позвоните, пожалуйста...
завтра.
  Самое гнусное, что отключить телефон нельзя, мало ли что
может произойти в моем хозяйстве.
  - Я становлюсь из-за тебя отпетой лгуньей, - жалуется
Надя. - Если б ты слышал, как я изворачивалась, когда
позвонил лично товарищ Петухов!
  - Что ему от меня нужно? - интересуюсь я. - Автограф?
  - Он предупредил, что, если его не выпустят из Кушкола, ты
будешь уволен без выходного пособия.
  - Без выходного не уволят, - лихо свистнув, морально
поддерживает меня Гвоздь. - Я как профорг не дам своей
санкции.
  - Кроме того, - Надя листает записную книжку, - тебя
обещал стереть с лица земли Николай Викторович Брынза. "Так
и передайте ему, Брынза!" Видимо, большой человек.
  Трое собираются устроить тебе темную, один грозит судом, а
из-за женщины, которой ты разбиваешь личную жизнь, у меня
сгорела гречневая каша.
  - Мак обещал на ней жениться? - радостно спрашивает
Гвоздь.
  - Насколько я поняла, еще нет. Ей срочно нужно выехать,
потому что муж думает, что она у тетки в Краснодаре, а
завтра у нее день рождения и он туда позвонит. На меня идет
настоящая охота, у многих путевки кончились, на руках
билеты, а из Кушкола никого не выпускают. Мурат приказал
администрации валить весь мусор на Уварова, и в людных
местах я стараюсь не бывать.
  - Это что, - говорю я, - утром у шлагбаума два фана
бросились мне в ноги: "Выпусти, отец родной!" Подумаешь,
муж застукает, вот у них действительно беда - истек срок
командировки.
  Надя пожимает плечами.
  - Но ведь они могут послать своему начальству заверенную у
Мурата телеграмму.
  - Превосходная идея! Но дело в том, что командированы они
не в Кушкол, а в Ставрополь, по дороге как-то сбились с
пути.
  - К тому же у них случайно оказались с собой горные лыжи с
ботинками, - с усмешкой добавляет Гвоздь. - Добрый день,
Анна Федоровна!
  - Добрый? Ты смеешься, Степушка! - с веселым ужасом
говорит мама, садясь за стол. - Полтарелки, Надюша,
спасибо. У дверей инструкторы стоят стеной, на них лезут с
кулаками - а ведь интеллигентные люди! Надя, это не борщ -
это счастье. Гулиев прячется, не подходит к телефону, в
барах столпотворение, я завела сотню новых формуляров,
лучшие книги расхватали. Ну почему я не догадалась закрыть
библиотеку на учет? Как это ни прискорбно, но в кругах
интеллигенции масса прохвостов. Максим, туристы ползут из
окон, как тараканы, и почин положила та нахальная
вертихвостка из восемьдесят девятого, ее уже два раза
ловили!
  Гвоздь исподтишка подмигивает: Катюшу с барбосами мы
встретили у турбазы "Кавказ" в шашлычной, где они
праздновали свой побег. Барбосы обрушились на меня с
насмешками, а Катюша разговаривать не пожелала: видимо, не
привыкла к тому, что на свидания с ней не являются. Лиха
беда начало; лет через десять - пятнадцать привыкнет.
Отныне в лице этой компании я имею лютых врагов: дружинники
из местных ребят по моему распоряжению препроводили их в
"Актау". Если есть в Кушколе человек, которого все
единодушно проклинают, то это трус, паникер и перестраховщик
Максим Уваров. Ну, все - это я загнул, с десяток
снисходительных кое-как наскребу: мама, Надя, мои
бездельники да еще, пожалуй, Хуссейн.
  Забыл про барменов! У них большой праздник. Вчера
вечером я встретил Ибрагима, который вез на санках картонные
ящики с коньяком, и мне пришлось отбиваться - так бурно
выражал он свою признательность. С барменами наберется
десятка два людей, для коих я еще не конченый человек,
остальным лучше не попадаться на глаза.
  - Дорого ты обходишься государству, Максим, - горько
упрекает Мурат, - в большие тысячи. Ты хуже, чем лавина, ты
- землетрясение!
  Я посрамлен, разбит наголову, уничтожен: второй день
стоит солнечная, идиллически-прекрасная погода, лучше
которой нет и быть не может. Но укутанные целинным снегом
склоны, манящие склоны, главная изюминка Кушкола - это тот
самый локоть, который нельзя укусить. Вид вожделенных,
недоступных склонов приводит запертых туристов в ярость.
  - Где их достоинство? - поражается мама. - Когда убегает
девчонка, у которой в голове только ухажеры, это еще можно
понять, но когда известный композитор и академик, пожилые и
почтенные люди, спускаются на связанных простынях с третьего
этажа... Максим, учти, они тебя разыскивают! У композитора
завтра авторский концерт в Горьком, а у академика в Москве
заседание.
  - Но я не пою и ничего не смыслю в радиофизике.
  - Тебе еще смешно...
  Мама на сей раз ошибается: мне решительно не до смеха.
Почему, я понять не могу, но со склонов Актау не сдвинулась
ни одна лавина. Между тем боеприпасов склоны накопили
предостаточно, спусковой крючок взведен и, по моему
глубочайшему убеждению, должен быть спущен. До сих пор у
нас на Кавказе так было всегда: лавины сходили либо во
время сильного снегопада, либо сразу же после него, но ни
вчера, ни сегодня этого не произошло, и моя голова пухнет от
попыток найти объяснение этому феномену. Надя, которая
привезла мне в подарок двухтомник Монтеня, выискала в нем
подходящую к случаю мысль: "Чем сильнее и проницательнее
наш ум, тем отчетливее ощущает он свое бессилие". Что
касается ума, то это написано не про меня, а вот насчет
бессилия я совершенно согласен: сколько я ни копался в
специальной литературе и в собственном опыте, напрашивался
один- единственный вывод - лавины просто меня дурачат,
ехидно смеются над жалким человеком, который тщится
проникнуть в их непостижимую сущность. Я не верю в
оккультные штучки, но отдал бы год жизни, чтоб хотя бы на
пять минут вызвать дух Юрия Станиславовича и взять у него
интервью.
  А ведь Юрий Станиславович предупреждал, что лавинщики -
самая неблагодарная профессия на свете: когда мы ошибаемся,
из нас делают мартышек, а когда мы правы, этого не замечают
("Ваша работа, вам за это деньги платят"). Увы, бывает так,
что лишь одно может убедить людей в нашей правоте: большое
несчастье. От этих мыслей мне не становится легче, в худшей
ситуации я, пожалуй, еще не оказывался. За мое предсказание
Мурат Хаджиев, будь он феодальным владыкой в средние века,
отрубил бы мне голову. Вот что я натворил:

  1. Остановил канатку.
  2. Запер несколько тысяч туристов в помещениях.
  3. Отменил занятия в школе.
  4. Закрыл въезд в Кушкол и выезд из него.

  То есть формально это сделано по приказу местных властей,
но - по моей настоятельной рекомендации, с которой они
обязаны считаться. Нет, в средние века, пожалуй, Мурат
посадил бы меня на кол и был бы по-своему прав. А пункт
5-й, пока что не осуществленный? Я испытываю непреодолимое
желание выселить жильцов из двенадцатиквартирного дома ‘ 23,
ибо мне мерещится, что третья лавина может проснуться. Я
знаю, что если об этом заикнусь сейчас, меня разорвут на
части, но ничего не могу с собой поделать.
  Я снимаю трубку и звоню Мурату.
  К счастью, о вездеходе Мурат не вспомнил, и я тороплюсь -
а вдруг спохватится и отберет?
  Пока Гвоздь прогоняет двигатель, а Надя одевается, я
выхожу на связь со станцией. Олег выкопал несколько шурфов
и произвел анализ взятых оттуда образцов: свежевыпавший
снег быстро оседает, в нижележащей толще образуются
кристаллы глубинной изморози. Снегомерная съемка показала,
что лавиносборы заполнены до отказа, и для него, Олега,
загадка, какая сила удерживает снег на склонах. Видимо, не
хватает пресловутой соломинки, которая переломит спину
верблюду. Обменявшись наблюдениями и туманными догадками,
мы сходимся на том, что такой соломинкой может стать либо
резкое изменение температуры воздуха, либо несколько
дополнительных сантиметров снега. Олег хнычет, что больше
на станции ему делать нечего, и просится вниз. Я даю добро,
здесь он мне будет нужнее.
  Гвоздь в восторге, что Надя тоже едет, ибо со мной можно
умереть от скуки - за рычагами я слишком сосредоточен и
разговоры не поддерживаю. Гвоздь рассыпается мелким бесом
перед Надей, а я на самом малом веду вездеход мимо окон
кабинета Мурата и с облегчением вырываюсь на шоссе.
  Сначала мы направляемся к поляне у подножия Бектау, откуда
открывается обзор почти всех моих лавин.
  Попробую нагляднее описать место действия.
  Ущелье Кушкол - это трехкилометровая долина шириной в
полтора километра, разрезанная вдоль примерно пополам речкой
Кексу, берущей начало от ледников Бектау. С востока и юга
долину ограждают отроги Бектау, с севера - хребет Актау;
если взглянуть сверху, то ущелье похоже на обрубленную с
одного конца ванну - юго-запад свободен, там петляет шоссе
на Каракол.
  Речка Кексу - граница между раем и адом. Южная часть
долины, прижатая к лесистым отрогам Бектау, полна жизни. На
альпийских лугах большую часть года пасутся стада, внизу -
гостиницы и турбазы, дома, шоссе. К северу от Кексу -
мертвая зона, здесь злодействуют двенадцать из пятнадцати
лавин. Склоны Актау почти начисто ободраны - лишь островки
березняка и кустарника, а вся часть ущелья от склонов до
речки загромождена обломками скал, моренным материалом,
снесенным с гор; на непосвященных эта зона навевает уныние,
на посвященных - трепет: вход сюда заказан до лета, когда
лавины полностью сойдут и растворятся в Кексу. Спокойно
спать лавинщикам мешают два обстоятельства: во-первых, то,
что отведенный для горнолыжников склон находится между
третьим и четвертым лавинными очагами, и, во-вторых,
ожидание катастрофических лавин. Ну, с горнолыжниками, как
вы убедились, просто: можно остановить канатку и никого к
склонам не подпускать, а вот со вторым обстоятельством дело
обстоит куда сложнее. Когда лет двадцать назад на месте
древнего поселения начали строить туристский комплекс, само
собой разумелось, что до южной половины ущелья лавины не
дойдут. Но "гладко было на бумаге, да забыли про овраги" -
иные лавины ухитрялись перехлестывать через Кексу,
перекрывать шоссе и уничтожать находящиеся с краю
сооружения. Проектировщики возлагают вину за свой недосмотр
на местных жителей, которые, мол, плохо их информировали, но
аборигены здесь ни при чем: они просто не могли припомнить,
чтобы при их жизни, при жизни отцов и дедов случались такие
большие лавины, а летописей здесь не вели, никаких
письменных свидетельств не осталось. Ну а раз сами не
видели и не припомнят - значит, катастрофических лавин в
Кушколе нет и не может быть. А про "спящую красавицу"
забыли? Я уже говорил, что лавины могут спать по двести -
триста лет и проснуться тогда, когда о них уже и думать не
думают. Такая лавина страшна тем, что застает людей
врасплох, как бандитская шайка; случается, она, как лава
Везувия Помпею, хоронит селение, не оставляя свидетелей, а
спустя века сюда приходят другие люди; они не знают, куда
делись их предшественники, почему они покинули такое
превосходное ущелье, и обживают его - до очередной лавины.
  - Видишь ту сломанную сосну? - Это Гвоздь. - Как раз под
ней торчала голова твоего Мака и шевелила ушами.
  Гвоздь, на ходу придумывая новые подробности,
захлебываясь, пересказывает Наде свою легенду, а я
останавливаю машину и выхожу, чтобы по-отечески пожурить
двух юнцов, которые присели на камень перекурить у самого
"Чертова моста". Я хватаю их за шиворот, приподнимаю и
внушаю, что они являют собой двух ослов, каких свет не
видывал, и если не дадут клятву немедленно возвратиться...
Юнцы извиваются и протестуют по поводу насилия над их
личностями, но клятву дают, и я отпускаю их.
  - Ату их! - кричит им вслед Гвоздь. - Мамам напишу!
  Ба, старые знакомые! В сопровождении своей свиты
приближается Катюша. Барбосы тычут в мою сторону пальцами и
кривятся в усмешках, а Катюша надменна и презрительна.
  - Долой тюремщиков, да здравствует свобода! -
провозглашает она и машет рукой Наде. - Ваш муженек хотел
запереть нас в четырех стенах - руки коротки!
  - Сел в лужу - и давай отбой, - советует Анатолий. - Все
равно ордена за бдительность не получишь.
  - А по шее вполне можешь, - подхватывает Виталий, самый
рослый из барбосов. - Сказать, от кого?
  Кажется, эта компания настроена агрессивно.
  - Уж не от тебя ли? - спрашиваю я.
  - Может, от него, а может, и от меня, - ввертывается
третий.
  Барбосы подходят поближе, я зря ввязываюсь в историю, они
на меня злы.
  - Максим, - спокойно говорит Надя, - поехали дальше. До
свиданья, Катя.
  Но Катюша ее не слышит, она стоит и жадно смотрит, она из
тех женщин, которые обожают смотреть на драки. За спиной я
слышу звяканье металла и дыхание Гвоздя. Не люблю гаечных
ключей, они наносят телесные травмы.
  - От тебя? - громовым голосом ору я третьему и крепко
хватаю его за нос. Олег, который научил меня этому приему,
уверяет, что схваченный за нос ошеломлен и беспомощен. -
Сопляк! - Я с силой толкаю его на двух других и сажусь в
кабину. - Катюша, дай ему носовой платок!
  Мы едем дальше, меня трясет от злости, но Гвоздь
взвизгивает, за ним Надя.
  - Сопляк! - подражая моему голосу, ревет Гвоздь.
  - Какое у него было глупое лицо! - стонет Надя.
  - Морда, - поправляет Гвоздь. - А Катюша хороша-а!
Никогда еще не видел такой красивой дуры.
  Надя охотно поддерживает эту версию, а я думаю, что на сей
раз Гвоздь сказал чистую правду. Природа редко дает женщине
все, и это справедливо - другим легче выдерживать
конкурентную борьбу. Кто-то сказал, что красивая внешность
- это вечное рекомендательное письмо. Не могу согласиться -
что это за письмо, из которого не узнаешь ни ума, ни
характера? Так что "вечное" - это, пожалуй, слишком,
правильнее было бы сказать: письмо на неделю, ну, на месяц.
К сожалению мужчина - существо крайне поверхностное, от
красоты он на некоторое время дуреет - я имею в виду себя.
"Бойся красавиц, - учит меня мама, - они умеют только
гримасничать и кружить головы, а кто будет варить тебе
гречневую кашу и стирать, когда меня не станет? У Мурата
скоро будет гастрит, потому что его кукла не умеет даже
поджарить яичницу!"
  Вездеход, рыча, идет на подъем. Я останавливаюсь у
открытой площадки, откуда лавинные очаги, с седьмого по
пятнадцатый, видны как на ладони. Мы смотрим на них в
бинокли. Лавиносборы, мульды, лотки и кулуары заполнены
чудовищными массами снега.
  Они недвижны и безобидны - как бывают безобидны в открытом
море волны цунами, которые лишь у берега встают на дыбы.
Особенно зловеще выглядят седьмая и одиннадцатая, каждая из
них может швырнуть на долину полмиллиона тонн лавинного
снега - вместе с непредсказуемой силы воздушной волной.
  - Убедился? - говорю я. - Опоздали, стрелять нельзя.
  Гвоздь уныло кивает. Артиллеристы почти на сутки застряли
у лавины, сошедшей возле Каракола, и к нам прибыли слишком
поздно. Сейчас склоны переполнены, от сотрясения,
вызванного разрывом даже одного снаряда, на долину могут в
едином порыве сойти штук десять лавин, если не больше.
Утром я предупредил республиканский центр, чтобы не вздумали
облетать склоны Актау на вертолете: лавины так напряжены,
что звуковой волны они не выдержат.
  Мы тщательно фотографируем склоны (важный научный
материал, без фотографий никакого отчета не примут), садимся
в вездеход и едем обратно. Взад-вперед по дороге шастают
сбежавшие из заточения туристы, но воевать с ними у меня нет
ни времени, ни охоты. Весь наличный состав кушкольской
милиции (три человека) дежурит у шлагбаума, а инструкторы и
десятка два дружинников за тысячами организованных туристов
и дикарей уследить не в состоянии. Все они многократно
предупреждены, но не верят, что ходят по минному полю. Меня
всегда поражает легкомыслие, с которым непуганый турист
относится к собственной жизни. Монти Отуотер объясняет это
непоколебимой уверенностью, что "со мной ничего не может
случиться", а я бы еще добавил заложенную в туристе
бездумную лихость и врожденное презрение ко всякого рода
запретам.
  - Братишки, сестренки, - высовываясь, сюсюкает Гвоздь, -
вы не хотите стать Надиными пациентами? Брысь по домам!
  Наш вездеход туристы уже знают и забрасывают снежками.
Другой бы сказал: "Пусть резвятся на здоровье", - но перед
моими глазами седьмая и одиннадцатая, которые в любую минуту
могут накрыть шоссе, а в ушах, перекрывая гул вездехода, до
сих пор звенит рев Мурата: "Я тебе дам - двадцать третий, я
тебя самого из Кушкола выселю ко всем чертям! Я тебе такой
начет на зарплату устрою, что до конца жизни платить будешь!
Я тебе..." и тому подобное.
  Единствен